За чертой милосердия. Цена человеку

Гусаров Дмитрий Яковлевич

— Что и говорить! Тетка не родная мать.

Они встали из-за стола, когда ходики на стене уже показывали начало десятого. Пока Лена мыла посуду, тетя Фрося подмела пол, и они вместе отправились в поселок.

Лене здесь все нравилось. И само необычное селение, разделенное заливом на две части — старое и новое, и тихая губа, казавшаяся под лучами яркого солнца необыкновенно чистой и прозрачной, и даже эта каменистая тропинка. Она так прихотливо извивается, то выходя к самой воде, то приближаясь к шоссе. А там, за поселком, какой таинственный темный лес! Почему

он сегодня темный? Вчера он не казался таким. Все чудесно — и лес, и светло-голубое небо, и краешек воды, за которым угадывается большое озеро... А главное, впереди Лены идет эта славная тетя Фрося, вдруг ставшая для нее такой близкой, как будто они знают друг друга всю жизнь.

— Ну, вот ты и пришла. Вон твоя школа! — Тетя Фрося указала на двухэтажный деревянный дом, стоявший чуть в отдалении.— Мне дальше... Обедать-то когда придешь?

— Не знаю,— тихо ответила Лена, вдруг почему-то оробев. Школа оказалась совсем не такой, какой рисовалась в ее воображении.

— Спросишь Анну Никитичну,— напутствовала тетя

Фрося.— А коль ее в школе нет, домой к ней зайди, она живет вон в том доме... Бойчей держись! Наша директорша бойких любит.

— Хорошо, тетя Фрося. Спасибо вам.

2

Территория школы была огорожена новым деревянным забором, за ним — турник, кольца, трапеции и волейбольная площадка. В здании тихо. Из открытых окон тянуло запахом олифы.

Этот привычный запах как-то успокоил Лену. Он напомнил детство, ее родную школу, первый день после летних каникул, когда класс сияет белизной и вновь покрашенные парты кажутся совсем незнакомыми.

Дверь была открыта. Лена вошла и, остановившись в коридоре, прислушалась. Нигде ни души. Лишь в одном из дальних классов слышалось шуршание, как будто кто-то старательно тер тряпкой классную доску. Лена пошла на звук.

Ее встретил старичок, с которым они ехали в автобусе. Он, как видно, что-то красил, так как в руке держал кисть, а его фартук был забрызган свежими каплями черного лака. Он сразу узнал Лену.

— A-а, новенькая! На работу пришла? С утра, стало быть, пораньше... Ну, как устроились?

— Здравствуйте, спасибо, хорошо... Скажите, могу я видеть директора?

— А почему ж не можешь? Можешь, и очень даже просто. Поднимись наверх, первая дверь направо, надпись: «Учительская». Там, значит, и найдешь директора.

Объясняя это, старик впереди Лены поднялся наверх, указал на дверь и даже открыл ее:

— Анна Никитична, тут, стало быть, новенькая к вам... Входите, входите,— шепнул он Лене и закрыл за нею дверь.

Рябова разговаривала по телефону. Она лишь кивнула и, не спуская глаз с вошедшей, продолжала громко и сердито выговаривать кому-то за срыв договорных обязательств. Разговор продолжался долго. Лена успела внимательно разглядеть и учительскую, и своего будущего директора. Учительская ей понравилась — все просто, уютно, хотя и тесновато. Особенно ей пришлись по душе густо разросшиеся на окнах цветы. Они, правда, скрадывали много света, но делали небольшую комнату совсем домашней.

Зато сама Рябова ей не понравилась.

Лена с детства опасалась женщин, которые зачем-то стараются быть похожими на мужчин. Даже одеваются по-мужски — в однотонный строгий костюм, нередко даже с галстуком и торчащим из грудного карманчика кончиком носового платка. Ходят широкими шагами, говорят громко и слишком уверенно. Такие в молодости обычно кажутся старше, а в старости — моложе своих лет.

Рябова, хотя на ней был не костюм, а зеленый жакет, произвела на Лену именно такое впечатление. В разговоре по телефону она держалась подчеркнуто развязно, временами грубо, то и дело кричала:

— Лесничество, повесьте трубку... Я говорю, повесьте трубку и не мешайте... Я говорю с районом!

«Сколько ей лет? Тридцать, сорок или больше?» — пыталась определить Лена, глядя на моложавое, налитое здоровьем лицо Рябовой.

Потом она подумала, что Рябова совсем еще молода и ей просто хочется казаться старше. На лице ни морщинки, ни усталости во взгляде, которая хочешь или не хочешь, но дает себя знать у пожилого человека. И вместе с тем чуть заметная седина уже тронула рыжеватозолотистые пышные волосы...

Наконец директор повесила трубку, протянула Лене РУКУ-

— Здравствуйте. Вы ко мне?

— Да, я... Вот, пожалуйста! — Лена подала ей направление из министерства.

Рябова едва заглянула в бумагу и потребовала:

— Диплом.

— У меня зачетка... Я учусь на пятом курсе. Перешла на заочное.

Рябова ничего не сказала, лишь кинула на Лену быстрый и, как показалось, неодобрительный взгляд. Она долго и внимательно рассматривала зачетку, листала, вглядывалась, что-то сравнивала, и, пока она этим занималась, ее лицо было молодым и приятным. Даже что-то похожее на добрую улыбку чуть задержалось в уголках ее губ, и у Лены отлегло от сердца.

Но вот зачетка просмотрена, с легким, выразительным вздохом отложена в сторону, и снова на лице Рябовой неприступное выражение, словно бы и не было этих обнадеживающих секунд.

— И о чем только думают в министерстве? — вдруг громко спрашивает Рябова.— Просим физика, направляют словесника. А потом, понимаете, еще в отчетах пишут, что на периферию направлено столько-то единиц...

Лена смотрит в глаза директору и молчит... Потом робко поясняет, что министерство не виновато, что она сама просила направить ее в Войттозеро, так как ее муж назначен сюда на работу...

— Знаю,— недовольно перебила ее Рябова.— Не о вас речь... У них там вообще такие порядки, что толку не добьешься. По бумажкам работают, людей не видят...

— Знаете?.. Я с вами не согласна,— решительно возразила Лена.

— Не согласны? — удивилась Рябова.— В чем?

— В том, как вы говорите о министерстве.— Лена боялась, что Рябова вновь перебьет ее, и поэтому говорила слишком громко и слишком торопливо: — Я, конечно, не знаю... Я человек новый... Но меня встретили там очень хорошо... Они ведь могли бы просто отказать мне, не так ли? Но они вошли в мое положение... Они очень чутко отнеслись ко мне...