За чертой милосердия. Цена человеку
Шрифт:
— То-то,— засмеялся «дядя Толя». Он помедлил, словно выжидая, не захочет ли Лена о чем-нибудь спросить его, и направился к крыльцу.
А Лене и действительно хотелось задать ему вопрос, но она не могла решить, как назвать мать Славика: «товарищ Рантуева» — слишком официально, «Ольгой» — неудобно, а отчества она не знала. Пока она соображала, парень уже поднялся на крыльцо.
— Скажите... мать Славика скоро вернется? — наконец, решившись, спросила Лена.
— Мать Славика? — переспросил «дядя Толя», как бы пытаясь уяснить себе, кто же такая мать Славика, и вдруг улыбнулся — широко, добродушно и даже
— Я обожду... У меня есть время.
— А то к нам зайдите. Чего на улице комаров кормить?
— Спасибо, я здесь...
— Ну, как хотите,— и парень ушел в дом.
— С кем ты там? — услышала Лена из сеней чуть приглушенный женский голос.
— Ольгу Петровну спрашивали...
— Приезжая, видать. Вроде в поселке таких и не было. Уж не жена ли нового технорука?
— А может, и жена... Налей-ка водицы побольше. Сегодня как черт грязный...
Лене очень хотелось, чтобы они продолжали такой разговор, но где-то неподалеку завели радиолу, и музыка грянула так оглушительно, что щенок, к радости Славика, вскочил и испуганно заметался по траве.
Напоминание о Викторе наполнило Лену ощущением чего-то волнующего, приятного, чуть тревожного. Так было всегда. Наверное, это и есть ощущение своего счастья. Оно такое необъяснимое и безмерное, что, кажется, на свете вне его ничего и не существует. Оно включает в себя все — и этот дом с милыми, очень милыми людьми, и тот дом, рядом, в точности похожий на этот, и все другие дома поселка со всеми его жителями. Даже то, что произошло в школе или в доме Мошниковых,— тоже уже частица их жизни. Пусть горькая, обидная — но без нее Лена теперь и не могла представить своего будущего. Если бы ее вдруг заставили забыть, выбросить нынешний день из головы, она чувствовала бы себя обкра-денной.
Виктор... Может, он уже вернулся и ждет ее..,
— Славик, идем ужинать!
Лена даже вздрогнула — так близко от нее прозвучал голос и таким он был знакомым.
— Мама, правда, он хороший? Он будет жить у нас, правда? — и радостно и виновато закричал Славик
На тропке у дома стояла высокая стройная женщина в синей холщовой куртке, в новых блестевших на солнце резиновых сапогах, в ярко-красной, еще не успевшей выгореть косынке. Через плечо — полевая кожаная сумка, в руках — алюминиевый судок с ужином, хлеб, свертки. Ее загорелое лицо с небольшим вздернутым носом в первую секунду показалось Лене неприятным — застывшим, словно выточенным из холодного коричневого камня. И все же было в нем то, что привлекало внимание, заставляло еще вглядываться в него. Высокий чистый лоб, густые строгие брови. Они так ровно нависали над большими серыми глазами, что глаза не блестели, а, казалось, излучали откуда-то из глубины собственный мягкий свет. Вглядевшись даже издали в эти спокойные, мягко лучившиеся глаза, Лена почувствовала невольную зависть.
— Идем ужинать!
Да, именно такой и представляла себе Лена Ольгу Рантуеву — непримиримо суровой, но обязательно чем-то привлекательной.
— Здравствуйте. Я вас жду.
— Меня? — Казалось, Ольга лишь теперь заметила Лену.
— Да, я из школы. Мне хотелось бы
Рантуева, ни слова не говоря, направилась в дом. Поставив на крыльцо судок с едой, ловко, одной рукой открыла замок и распахнула дверь.
— Входите! — не оборачиваясь, пригласила она и вошла первой.
Отдельная квартирка Рантуевой состояла из кухни и комнаты. Мебели было немного — два стола, шкаф, этажерка, несколько стульев, кровать и кушетка, где, вероятно, спал Славик,— но квартирка была такая маленькая, что казалась забитой мебелью. Во всем ощущалась забота хозяйки о чистоте и уюте, и вместе с тем на всем этом лежал какой-то нежилой отпечаток. Все было на месте, все аккуратно расправлено и выглажено, как будто никто никогда не садился на эту низкую кушетку, затянутую в белый чехол, или никто не ступал по чистым самотканым дорожкам. Хозяйка молча предложила Лене стул и, не снимая рабочей куртки, присела сама, давая тем самым понять, что разговор будет недолгим.
— Я хотела поговорить с вами о Славике...— начала Лена, вдруг почувствовав робость. О чем она может говорить с этой женщиной, смотревшей на нее явно отчужденно?
— Можно узнать, кто вы такая? — спросила Рантуева,
— Я? Я из школы... Буду работать учительницей в первом классе. Фамилия моя Курганова... Елена Сергеевна.
— A-а... очень приятно. Я слышала о вас. Вы, значит, жена нашего нового технорука.
— Да,— обрадовалась Лена.— Я вас тоже немного знаю... Вы ведь, кажется, партизанили вместе с Виктором?
— Недолго,— поспешно ответила Оля и, помолчав, напомнила:
— Ну, я вас слушаю...
— Славик ведь должен идти в школу?
— Да.
— Но он не хочет идти в первый класс. Вы знаете об этом?
— Мало ли чего кому не хочется... Не можете же вы перевести его сразу во второй?
— Не можем,— подтвердила Лена.
— Значит, он пойдет в первый класс.
— Хорошо, я запишу его.
— По-моему, его уже записывали.
— Да, но сейчас мы делаем последнюю контрольную проверку,— пояснила Лена, чувствуя, что Рантуева относится к ней с плохо скрываемой иронией.
— А-а.„ Ну если последнюю, то пожалуйста...
Лена развернула тетрадь, поставила порядковый номер и записала фамилию.
— Простите, полное имя у Славика — Вячеслав?
— Нет, Ростислав... Ростислав Ольгович.
— Редкое имя, редкое и хорошее,— похвалила Лена.
— Не Олегович, а Ольгович,— поправила Рантуева, заглянув к ней в тетрадь.— Да, да, не удивляйтесь. Есть такое женское имя — Ольга! Он от него и будет — Ольгович.
— Но ведь не может же быть отчества по имени матери! — воскликнула Лена.
Ольга Петровна снисходительно усмехнулась, потом вдруг быстро прошла в другую комнату и, вернувшись, положила перед Леной желтое с золотистым гербом свидетельство о рождении.
— Читайте. Видите, черным по белому — Ростислав Ольгович.
— Что вы, что вы, я верю!
— Нет уж, пожалуйста, взгляните.
— Это какая-то нелепость...
— Документ правильный,— холодно сказала Рантуе-ва.— Вы ведь, кажется, живете у тети Фроси? Пожалуйста, при случае объясните ей, что Славик ей не внук. И пусть она не рассказывает свои выдумки каждому встречному и поперечному. Если она не верит мне, то пусть поверит хотя бы документу.