За чертой

Рафальский Сергей Милич

6.

Потом в прихожей полутемной увижу давешний базар: корзины, лампы медный шар, в пустой стене крючок огромный, (как будто сирота бездомный) под ним — дырявый самовар, что испустил давно свой пар и ждет чего-то с грустью скромной. Взгляну — (привычка малолетства) за архаический сундук — и там найду свой первый лук с дырой мышиной по соседству, и змей, упавший, как и я, с высот мечты в грусть бытия.

7.

Из

комнат выйдет, щурясь, мать улыбкой сына встретить. Сойдутся взрослые и дети, и всем захочется узнать, как жизнь на том проходит свете, кто за дела теперь в ответе и долго ль Родине страдать? Кто, у кого и где родился, кто сватался и кто женился, кто одиноким кончит век, как одевают женщин моды, что получилось из свободы, и чем взволнован человек.

8.

И всем подробный дав ответ, скажу, что мир, как раньше, — мелок, что люди так же — вроде белок — все в том же колесе забот; что мудрость вывели в расход, а добродетель не у дела, хоть всех бессмыслица заела никто исхода не найдет; властям на пользу врут газеты, в угоду критикам поэты, и много есть манер и мод, и что Россия понемногу, быть может, выйдет на дорогу иль вовсе не туда придет…

9.

И вот начался при почестный — уставят тесно круглый стол, и маринады, и засол, пирог, вниманья признак лестный, сыр покупной, овечий местный, и все, что сад свой произвел, и мед всегда усердных пчел, и водка — грех Руси известный. Знакомый ангел за окном помашет голубым крылом и, приподняв хитон лиловый, влетит, чтоб, оказав нам честь, и пирога со всеми съесть и выпить рюмочку перцовой.

10.

Настанет вечер тих и прост, и всех уложит сон беспечный. Я выйду в сад и бесконечный из Смерти в Жизнь увижу мост. По нем, комет сгибая хвост и Путь подравнивая Млечный, проходит Он, Садовник Вечный, и засевает грядки звезд. И воплощаясь перед Ним, мы все закон Его творим, Ему по-разному покорны: один — в дыму колючих вьюг, другой — палючий выбрав юг, а третий — гордый камень горный.

11.

И вспомню я парижский день, голодный труд без оправданья, в непоправимости изгнанья чужой судьбы над жизнью тень… …А ночь, перемогая лень, по листьям легким трепетаньем колдует над воспоминаньем и раскрывается, как сень… И вот я — смертью смерть поправ, стою в сияньи Звезд и Слав, и стали давним сном мытарства, и под миражем бытия я —

это Он, Он — это я, и все — Его Святые Царства… «Грани», № 34–35, 1957 г.

Повесть о Скифии

«Впереди — Исус Христос».

А. Блок «Двенадцать»

Разбился о жизнь, как лодка на рифе, я — потопаю изнемогая… В памяти, шалый, рокочет бурун, стрелой из раны торчит неизбывная быль… Скифия, моя Скифия, дичь родная — косматый табун, седой ковыль—

1.

…Где-то рядом лязг легионов: римская волчица бродит, старея… Среди буков и желтых кленов тихий Дунай — голубая аллея. И над заводью в час обрядовый косу русую чешет Любуша… Взлетают годы и падают, идут столетья, круша и руша…

2.

Черный лоди к днепровским плывут порогам, — черные люди ищут рабов и дани — норские вороны, антские лани… Мечей не упустят железные длани, но души меняют сторону и бога, и толпятся одни славяне у Византийского порога…

3.

Всем сияют усы самобытного Зевса, золотые усы на серебряном лике, но венчается сестра базилевса с конунгом диким. И удивляются чужие, как занимаются новым блеском мозаики святой Софии, мраморы Артемиды Эфесской.

4.

Перуна в Днепре утешают русалки, Златоверхого Киева нет в мире краше… Но клекочут орлы на Калке, Выклевывая очи княжьи… Не сбивают волчьих шапок Бату золотые наши ворота — на Десятинной бурьяны растут, в гридницах лисьего смрад помета… Вихри прах и золу метут в залесскую темноту за гнилые финские болота.

5.

И там подымается, расползается, покоряет и покоряется, вечно мает и вечно мается, всем сродни и всему чужая, благочестивая и блудная, не то в адской смоле, не то в ладанах рая, корявая, карежная, трудная, неуемная, хлопотунья и лень непробудная — Скифия, глухая и темная.

6.

…Под дружинами Невского крякают льды, Сергий восходит, как тихие зори… И вот уже нет Орды, но ханы остались на наше горе. Хоть Иван и ломает шеи боярам, а холопу все так же ходить по мытарствам. Куда убежишь-то? На дно Светлояра? В Опоньское царство?