За что?

Солженицын Александр Исаевич

* * *

На небе звезды, что волвянки, Как грузди на лесной полянке, Мороз в оленьем совике Сидит на льдистом облучке. Осыпана слюдой кибитка, И смазней радужная нитка Повисла в гриве у гнедка. Ни избяного огонька И ни овинного дымка — Все лес да лес… Скрипят полозья… Вон леший — бороденка козья — Нырнул в ощерое дупло! Вот черномазое крыло — Знать бесы с пакостною ношей… «Он, он!.. Рыт бархат… Мой хороший!..» — Спросонок девушка бормочет, И открывает робко очи. У матушки девятый сон — Ей чудится покровский звон У лебединых перепутий, И яблоки на райском пруте, И будто девушка она В кисейно пенном сарафане, Цветы срывает на поляне, А ладо смотрит из окна В жилетке плисовой с цепочкой. Опосле с маленькою дочкой Она ходила к пупорезке И заблудилась в перелеске. Ау! Ау!.. Вдруг видит — леший С носатым вороном на плеши. «Ага, попалась!..» «Ой, ой, ой!..» «Окстись! Что, маменька, с тобой?..» И крепко крестится мамаша. «Ну вот и Палестина наша!» — Мороз зашмакал с облучка. Трущобы хвойная рука В последки шарит по кибитке, Река дымится, месяц прыткий, Как сиг в серебряной бадье, Ныряет в черной полынье, — Знать ключевые здесь места… Над глыбкой чернью брезг креста Граненым бледным изумрудом. Святой Покров, где церковь-чудо! Ее Акимушка срубил Из инея и белых крыл. Уже проехали окраи… Вот огонек, собачьи лай, Густой, как брага, дых избы Из нахлобученной трубы. Деревня, милое поморье, Где пряха тянет волокно, Дозоря светлого Егорья В тысячелетнее окно! Прискачет витязь из тумана, Литого золота шелом, Испепелить Левиафана Двоперстным огненным крестом! Чтоб посолонь текли просонки, Медведи-ночи, лоси-дни, И что любимо искони От звезд до крашеной солонки Не обернулось в гать и пни! Родимое, прости, прости! Я, пес, сосал твои молоки И страстнотерпных гроздий соки Извергнул желчью при пути! Что сталося со мной и где я? В аду или в когтях у змея, С рожком заливчатым в кости? Как пращуры, я сын двоперстья, Христа баюкаю в ночи, Но на остуженной печи Ни бубенца, ни многоверстья. Везет не дядя Евстигней В собольей шубоньке Парашу — Стада ночных нетопырей Запряжены в кибитку нашу, И ни избы, ни милых братьев Среди безглазой тьмы болот, Лишь пни горелые да гати! Кибитку легче на раскате — Рыданьем в памяти встает. Спаси нас, Господи Исусе! Но запряглися бесы гусем, — Близки знать адские врата. Чу! Молонья с небесных взгорий! Не жжет ли гада свет Егорий Огнем двоперстного креста?!

* * *

Умыться сладостно слезами, Прозрев, что сердце соловьями, Как сад задумчивый, полно, Что не персты чужих магнолий, А травы Куликова поля К поэту тянутся в окно! Моя Параша тоже травка, К ее бежбровью камилавка С царьградской опушью пошла б. В обнимку с душенькой Аришей Она уснула, мягко дышит, Перемогая юный храп. Так молодая куропатка, Морошкою наполнив сладко Атласистый крутой зобок, Под комариный говорок Себя баюкает — кок, кок! Мне скажут — дальше опиши Красу двух елочек полесных! Побольше было в них души, Чем обольщений всем известных. Вот разве косы — карь и злать — Параше заплетала мать На канифасовых подушках, А далее… Моя избушка Дымится в слове на краю, — Я свет очей моих пою! Торопит кулебяку сбитень: «Остыну, гостейку будите! Уже

у стряпки Василисы Полны студенцы, крынки, мисы, В печи вотрушка-кашалот, И шаньги водят хоровод, Рогульки в масленом потопе, Калач в меду усладу копит, И пряник пестрым городком, С двуглавым писаным орлом, Плывет, как барка по Двине, Наперекор ржаной стряпне! А в новом пихтовом чулане, Завялым стогом на поляне, Благоухает сдобный рай…» — Хоть пали гости невзначай, Как скатерть браная с сушил… «Ахти, касатики, остыл! — Торопит кулебяку сбитень, — Скорее девушек будите!» Уже умылись, чешут пряди, Нельзя в моленной не в обряде Поклоны утренние класть, За сбитнем же хозяин — власть, Еще осудит ненароком — Родительское зорко око! На Пашеньке простой саян, В нем, как березка, ровен стан, И косы прибраны вязейкой. Аринина же грудь сулейкой И в пышных сборах сарафан, В Сольвычегодске шит и бран. Красна домашняя моленна, Горя оковкою басменной, Иконы — греческая прорись, Что за двоперстие боролись, От Никона и Питирима Укрыла их лесная схима. Параша — ах!.. Как осень, злат, Пред ней Феодор Стратилат. Мамаша ахнула за дочкой, Чтоб первый блин не вышел кочкой, Как бы на греческую вязь По бабьей простоте дивясь. Опосле краткого канона Пошли хозяину поклоны. «Здоров ли кум? Здоров ли сват? Что лов семуженый богат, На котика в Норвегах цены, Что в океане горы пены — Того гляди прибьет суда! Как Пашенька?.. Моя — руда!» И девушка, оправя косы, Морскому волку на вопросы Прядет лазурный тихий лен. «Мои хоромы — не полон, И гости — не белуга в трюме! Без дальних, доченька, раздумий Зови подруг на посиделки!..» «Ох, батюшка, плетешь безделки, Не для Параши вольный дух!..» «Тюлень и под водою сух!.. Еще молодчиков покраше, Авось, приглянутся Параше, Не мы — усатые моржи!..» Что куколь розовый по ржи, Цвели в прирубе посиделки. Опосле утушки и белки Пошли в досюльный строгий шин. «Я Федор, Калистрата сын, Отложьте прялицу в сторонку!..» И вышла Пашенька на гонку. Обут детинушка в пимы, И по рубахе две каймы Испещрены лопарским швом. «Заплескала сера утушка крылом, Ой-ли, ой-ли, ой-ли! Добру молодцу поклоны до земли! Ты на реченьке крыла не полощи, Сиза селезня напрасно не ищи! Ой-ли, ой-ли, ой-ли! Выплывали в сине море корабли! Сизый селезень злым кречетом убит, Под зеленою ракитою лежит! Ой-ли, ой-ли, ой-ли! Во лузях цветы лазоревы цвели! Еще Федор Парасковьюшку Не ищи по чисту полюшку! Ой-ли, ой-ли, ой-ли! Поклевали те цветочки журавли! Парасковья дочь отецкая, На ней скрута не немецкая! Ой-ли, ой-ли, ой-ли! Серу утушку ко прялке подвели…» Все девушки: «Ахти-ахти! Красивее нельзя пройти Размеренным досюльным шином Речной лебедушке с павлином!..» «Спасибо, Федор Калистратыч!.. Подладь у прялки спицу на стычь!..» И поправляет паслю он, Лосенок, что в зарю влюблен. И кисть от пояса на спице Алеет памяткой девице: Мол, кисточкой кудрявый Федя В кибитке с лапушкой поедет. Запело вновь веретено… Глядь, филин пялится в окно! Не ясно видно за морозом. Перепорхнул к седым березам, Ушаст, моржовые усы… Хозяин!.. У чужой красы!.. Но вьются хмелем посиделки — Детина пляшет под сопелки То голубым песцом в снегах, То статным лосем в ягелях, Плакучим лозняком у вод — Заглянет в омут и замрет. В лопарских вышивках пимы… Чу! Петухом из пегой тьмы Оповещает ночь полати, Лежанки, лавицы, кровати, Что сон за дверью в кошелях Несет косматых росомах И векшу — серую липушу Угомонить людскую душу!

* * *

Как лен, допрялася неделя. Свистун поземок на свирелях Жалкует, правя панихиды, И филин плачет от обиды, Что приморозил к ветке хвост. На вечереющий погост Зарница капает сусалом. Вон огонек, там в срубце малом Живет беглец из Соловков — Остатний скрытник и спасалец, Ночной печальник и рыдалец За колыбель родных лесов. И стало горестно Параше, Что есть молитва за леса, — Неупиваемые чаши Земле готовят небеса. Сподоби, Господи, сподоби Уснуть невестой в белом гробе До чаши с яростной полынью!.. А вечер манит нежной синью, И ель, как схимник в манатейке… «Не приросла же я к скамейке! Пойду к отцу Нафанаилу Пожалковать на вражью силу, Что ретивое мне грызет!» Самая не зная как по крыльцам Она бежит, балясин рыльца Собольим рукавом метет, Спеша испить от ярых сот. Вот на сугробе волчий след, Ни огонька, ни сруба нет. Вот слезка просочилась в ели, Тропинку выкрали метели… Опять сугроб — медвежья шапка… Ай, волк, что растерзал арапка! Бирюк матер, зеленоглаз, Знать утка выплыла не в час! Котлом дымится полынья… «Пусть растерзает и меня, Чтоб не ходила красным шином!..» Касатка в стаде ястребином, Бесстрашна внучка Аввакума. В тенётах сокол — в сердце дума Затрепетала по борьбе Без терпкой жалости к себе. И как Морозова Федосья, Оправя мокрые волосья, Она свой тельник золотой, Не чуя, что руда сгорает, Над зверем, над ощерой тьмой Рукою трезвой поднимает И трижды грозно осеняет! Как от стрелы, метнулся волк, Завыл, скликая бесов полк, И в миг издох… Параша к срубу, Слюдою осыпая шубу И обронив с косы вязейку, Упала в сенцах на скамейку. Пахнуло тепелью от сердца… Омыты тишиною сенцы. Вот гроб колодовый, на нем, Пушистым кутаясь хвостом, Уселась белка буквой в святцах… «С рассудком видно не собраться…» Чу! В келье плач глухой и палый!.. «Что, Парасковьюшка, застряла? На темя капают слова, Уймися, девка не вдова!.. Намедни спрос чинил я белке: Что, полюбились посиделки У сарафанистой Ариши? Запрыскала, усами пишет, На Федьку сердится… Да, да! Плыви, лебедушка, сюда!» И очутилась Паша в келье. Какое светлое веселье! Пред нею в мантии дерюжной, Не подъяремный и досужный, Сиял отец Нафанаил. Веянием незримых крыл Дышали матицы, оконце… «Не хошь ли сусла с толоконцем? Вот ложка — корабли по краю! Ведь новобрачную встречаю, — Богато жить да сусло пить!..» «Я, батюшка!..» «Эх, волчья сыть!» — И старец указал брадою. Возрилась гостья, что такое? Хозяин… Морж… стоит у печи, Усы в слезах, как судно в течи, Как паруса в осенний ливень!.. «Мотри, голубка, Спас-от дивен, Не поругаем никогда!..» «Ах, батюшка!..» «Пройдут года, Вы вспомните мои заветы, — Руси погаснут самоцветы! Уже дочитаны все свитки, Златые роспиты напитки, И у святых корсунских врат Топор острит свирепый кат!.. В царьградской шапке Мономаха Гнездится ворон — вестник страха, Святители лежат в коросте, И на обугленном погосте, Сдирая злать и мусикию, Родимый сын предаст Россию На крючья, вервие, колеса!.. До сатанинского покоса Ваш плод и отпрыск доживет, В последний раз пригубить мед От сладких пасек Византии!.. Прощайте, детушки! Благие Вам уготованы сады За чистоту и за труды!..» И старец скрылся в подземельи. Березкой срубленой средь кельи Лежит Параша на полу, И как к лебяжьему крылу Припал к ней морж в ребячьем страхе, Не смея ворота рубахи Тяжелым пальцем отогнуть, И не водой опрыскал грудь, А долголетними слезами, Что накопил под парусами. «Моя любовь, мой осетренок!..» Легка невеста, как ребенок, Для китобойщика руки. Через сугробы, напрямки, На избяные огоньки, Понес ларец бирюк матерый… Цветут сарматские озера Гусиной празеленью, синью… Не запрокинут рог с полынью В людские веси, в темный бор, Где тур рогатый и бобер. Парашу брачною царевной, В простой ладье, рекой напевной, В полесья северной земли От Цареграда привезли. Она Палеолог София, Зовут Москвой ея удел, Супруг на яхонты драгие Иваном Третьим править сел. Дубовый терем тих и мирен, Ордынский не грозит полон, И в горнице двуглавый Сирин Поет Кирие елейсон. И снится Паше гроб убраный, Рубин востока смертью взят, Отныне кто ее желанный? Он, он, в кольчуге филигранной, Умбрийских красок Стратилат! Дочитан корсунский псалтырь, Заключена колода в клети, И Воскресенский монастырь Рубин баюкал шесть столетий. Но вот очнулася она От рева, посвиста и гама, — Топор разламывает мрамор, Бежит от гроба тишина, И кто-то черный пятерню К сидонским перлам жадно тянет… «Знать угорела в чадной бане! Ходила к старцу по кутью, Да волка лютого спужалась… Иль домовой… На губках алость!.. Иль ворон человечий зуб Занес на девичий прируб — Примета злая!..» Так над ладой, Стрижами над вечерним садом, Гуторил пестрый бабий рой. И как тростник береговой, Примятый бурею вчерашней, Почуя ласточек над пашней, К лазури тянет лист и цвет, Так наша ладушка в ответ На вопли матери, сестрицы, Раскрыла тяжкие ресницы. От горницы до черной клети, На василистином совете, У скотьей бабы в повалуше, Решили: порча девку сушит! Могильным враном на прируб Обронен человечий зуб. Ох, ох! Хвороба неминуча, Голубку до смерти замучит! Недаром полыньи черны И волчьи зубы у луны! Не домекнет гусыня мать Поворожить да отчитать! И вот Аринушка с Васихой, Рогатиной на злое лихо, Приводят в горенку ведка, В оленьих шкурах старика, В монистах из когтей медвежьих. По желтой лопи, в заонежьях, По дымным чумам Вайгача, Трепещут вещего сыча. Он темной древности посланец, По яру — леший, в речке — сом, И даже поп никонианец Дарил шамана табаком. Кудесник не томил Парашу, Опрыскав каменную чашу Тресковой желчью, дудку взял И чародейно заиграл: Га-га-ра га-га сайма-ал, Ай-ла учима трю-вью-рю, Ты не ходила по кутью! Одна болезнь, чью-ри-чирок, Что любит девку паренек!.. Но, айна-ала чам-ера, Вдовец, чам-ра, убьет бобра!.. Вставай, вставай! Медведю пень, Гагаре же румяный день!.. «Ох, дедушка, горю, горю!.. Отдайте серьги лопарю, И ленту, шитую в Горицах!..» А уж ведун на задних крыльцах; Арина с теткой Василистой Уладили отчитки чисто.

* * *

Поморский дом плывет китом, Ему смарагдовым копьем В предутрия, просонки, зори Указывает путь Егорий. Столетие, мгновенье, день — Копье роняет ту же тень Все на восток, где Брама спит, — С ним покумиться хочет кит. Все на восток, где сфинкс седой Встает щербатой головой, Печаль у старого кита Клубится дымом из хребта. Скрипят ворота-плавники — Друзья все так же далеки, Им с журавлями всякий год Забытый кум поклоны шлет. Сегодня у него в молоке, Где сердца жаркие истоки, О тайне сумерек лесных Поют две птахи расписных. Аринушка с душой Прасковьей, Два горностая на зимовье, В светелке низенькой сошлись И потихоньку заперлись. «Крепки затворы, нас не слышат», — Поет малиновкой Ариша, — «Уснула лавка, потолок И кот — пузатый лежебок, А домовому за лежанку Положим черствую баранку, Чтоб грыз досужливым сверчком!..» «Не обернулась бы грехом Беседа наша!..» «Что ты, Паня! Отмоемся золою в бане, Оденем новые станушки, Чай не тонули в пьяной кружке!» «Аринушка, я виновата!..» «С Федюшей, сыном Калистрата?..» «Ох, что ты, что ты!.. Видит Бог… Живой не выйти за порог!..» «Так кто ж обидчик?..» «Твой отец…» «Окстись, Параня!.. Пес, выжлец!.. Повыйдет матушка из гроба!..» «Тогда, у волчьего сугроба, Спознала я свою судьбу… Прости, Владычица, рабу! Святый Феодор Стратилат, Ты мой жених и сладкий брат! Тебе вручается душа, А плоть, как стены шалаша, Я китобойцу отдаю!..» (Свирель от иконы:) С тобою встретимся в раю! «Аринушка, ты слышишь гласы?..» «Ах он выжлец, кобель саврасый!.. Повыйду замуж не в угодье За калистратово отродье, За Федьку в рыболовный чум!..» «В горящих письмах Аввакум Глаголет: детушки, горите!.. Я нажилась в добре и сыте, Теперь сгорю огнем тягучим, Как в море лодка без уключин, О камни груди разобью!..» (Свирель от иконы:) С тобою встретимся в раю!.. «Аринушка, поет свирель!..» «То синеперая метель…» «Подруженька, люби Федюшу, Ему отдай навеки душу!.. Целуй покрепче да ласкай, Ведь по хозяйке каравай — Пригож, волосья — красный яр, Смолистый кедр в лесной пожар Он опаляет!..» «Что ты, Паня? Аль любишь?.. Знала бы заране, Тебе бы сердца не открыла…» «Пророчество Нафанаила — Мне быть супругою вдовца И твоего ласкать отца!..» А Феде — белому оленю, Когда посадит на колени Он ясноглазую дочурку, Скажи, что рысь убила… курку! Что поминальный голубец Дознает повести конец!.. Ты любишь Федора, Арина?..» «Под осень не тряси осины, Не то рудою изойдет!.. Олень же вербу любит яро…» Тут кит дохнул морозным жаром, И из его оконных глаз Полился желтый канифас, Потом кауровый камлот, Знать офень-вечер у ворот Огнистый короб разложил — Мохры, бубенчики, гужи… Но вот погасла чудо полка, — Дудец запел перед светелкой, То Федя — нерполова сын Идет в метелицу один И в синеперой ранней мгле, На непонятном веселе, Как другу, жалостной волынке Вверяет милые старинки: Пчелы белояровыя-а-а-а! Тю вью верею павы я-а-а-а! Ко двору-двору, Ту-ру-ру-ру-ру, К Парасковьину Прививалися-а-а-а! У медведя животы, Ах, по меду у топты-ы-ы — Гина растужилися-а-а-а!.. Ах, пошел медведь На поклоны в клеть — Ти-ли вью-вью-вью, Пиво во-во, да люблю-ю-ю!.. Парасковья свет Подала ответ: Ох, да медведь косолап, Лапой сам зацап!.. Трю-вью, ох да я — Пчёлы белояровыя-а-а-а!

* * *

Тебе, совенок кареглазый, Слюду и горные топазы, Морские зерна, кремешки Я нижу на лесу строки. Взгляни, какое ожерелье, Играет радугою келья, И шкуры золотистой ржи В родимом поле у межи! Шепни, дитя, сквозь дымку сна: Ну, молодчина, старина!.. Но звезды спят, всхрапнул очаг, В дупло забился филин-страх. Тебе на мерную лесу Я нижу яхонтом слезу, А сердца алый уголек Стяну последним в узелок! Я знаю, молодость прошла, Вернется филин из дупла Вцепиться в душу напослед, Чтоб навсегда умолкнул дед! Как прялка, голос устает, И ульи глаз не точат мед, Лишь сединою борода Цветет, как травами вода Среди болотных мочежин… Усни, дитя, изгнанья сын! Костлявой смерти на беду Я нить звенящую пряду. И, может быть, далекий внук Уловит в пряже дятла стук, В кострике точек и тире Гусиный гомон на заре. По дебрям строк медвежий след Слепым загадкам даст ответ, Что из когтей Руси дудец Себе нанизывал венец. Что лесовик дуду унес В глухую топь, в пургу, мороз!.. Но скучно внуков поминать, Целуя пепельную прядь. Им Погорельщины угли Мы в груду звонкую сгребли, Слова же сук, паук и внук Напоминают дятла стук. Чуждаясь осминогих слов, Я смерть костлявой звать готов И прялке прочу в женихи Ефрема Сирина стихи!

<* * *>

… … … … … … … … … … … … … … … Господи владыко, Метелицей дикой Сжигает твое поморье! Кибитку, шубоньку соболью, Залетную русскую долю. Бубенец и копье Егорья!.. Уймись, умолкни, сердце! Вон пряничною дверцей Скрипит зари изба, — В реку упали крыльца, Наличники, копыльца, Резная городьба. Живет Параша дома — Без васильков солома Пустая полова. Неделя канет за день, Но в веницейский складень Не падает коса. Не окунутся руки От девичьей прилуки В заморское стекло. В приятстве моль со свечкой, И не цветет за печкой Сусальное крыло. Ау, прекрасный Сирин! В тиши каких кумирен Твой сладостный притин? Уж отплясали святки  Татарские присядки, Эх-ма и брынский трын. На постные капели, На дымчатые ели Не улыбнется <пропуск? — В. Ш.> Плющиха Евдокия Снежинки голубые Сбирает в решето. Глядь, Алексей калика Из бирюзы да лыка Сплетает неводок, И веткой Гавриила В оконце к деве милой Стучится ветерок. Почуяла Прасковья, Что кончилось зимовье — Христос во гробе спит, Что ноне дедов души По зорьке лапти сушат У голубцов да плит. Утечь бы солнопеком, Доколе видит око, В лазоревый Царьград — Там лапушку приветит В незаходимом свете Феодор Стратилат! Написано в Прологе, Что встретил по дороге Отроковицу мних. Кормил ее изюмом, И вторя травным шумам, Слагал индийский стих. Узорно бает книга, Как урожаем рига, Смарагдами полна. Уйду на солнопеки, В

индийский край далекий, Где зори шьет весна! И вот от скотьей бабы В узлу коты-расхлябы Да нищая сума, Затих базар сорочий, И повернулась к ночи Небесная корма. За ужином Прасковья Спросила о здоровье Любимого отца, К родимой приласкалась, Знать в час, на щеки алость Струилась от светца. Уж мглицы да потемы Закутали хоромы В косматый балахон, Низги затренькал в норке, И снится холмогорке В хлеву зеленый сон. В котах, сума коровья, Повышла Парасковья На деревенский зад И в голубые насты, Гду жуть да ельник частый, Отправилась в Царьград. Бегут навстречу елки — «К нам гостья из светелки», — И тянут лапы ей. Ой, пенышки, макушки, Не застите кукушке На Индию путей! Глядит, с развалом сани, В павлиньих перьях Ваня — Купецкий ямщичек: «Садитесь, ваша милость, К заутрене на клирос Примчу за целкачок!» Летит беркутом карий, Вон огоньки на яре — Из грошиков блесня, Чай в Цареграде бабы Не ждут через ухабы Павлиного коня? Подъехали к палатам, — Горя парчовым платом, Хозяйка на крыльце: «Раба Парасковия, Вот бисеры драгие И маргарит в ларце!» Как в смерти дивно Паше! А горницы все краше, Благоуханней сот. Она пчелою дале И Утоли Печали В хозяйке узнает! «Вот горенка Миколы, Подснежники — престолы, На лавке лапоток. Здесь — Варлаам с Хутиня И матерь слез — пустыня, Одетая в поток. Иона яшезерский, С уздечкой, цветик сельский, — Из Веркольска Артём. Се — Аввакум горящий, Из свитка, меда слаще, Питается огнем! На выструге ж в светлице, Где будут зори шиться, Для гостьюшки покой. Черемухою белой Пройдя земное тело, В него войдешь душой! Как я, вдовцом укрыта, Ты росною ракитой Под платом отцветешь И сына сладкопевца Повыпустишь из сердца, Как жаворонка в рожь! Он будет нищ и светел — Во мраке вещий петел — Трубить в дозорный рог, Но бесы гнусной грудой Славянской песни чудо Повергнут у дорог. Запомни, Параскева — Близка година гнева, В гробу святая Русь!.. Чай, опозднился Ваня, Продрогли с карим сани. Прощай!..» «Я остаюсь!.. Владычица!.. Мария!..» Кругом места глухие. Сопит глухарь-рассвет. И глухо сердце млеет… Пролей, Господь, елеи На многоскорбный след! Страшат беглянку дебри, Уж солнышко на кедре Прядет у векш хвосты, Проснулся пень зобатый. Присесть бы… Пар от плата И снег залез в коты. Когтит тетерку кречет, И дупла словно печи, Повыкрал враг суму. Прощай, любимый тятя, Кибиткой на раскате Я брошена во тьму! Но что за марь прогалом, — Ужели в срубце малом Спасается бегун? Скорей к нему в избушку, За нищую пирушку, Где кот — лесной баюн! Как цепки буреломы!.. Наверно, скрытник дома — Округок ни следка. Ай, увязают ноги!.. А уж теплом берлоги Обожжена щека. Ай, на хвосте у белки Медвежьи посиделки Параше суждены! В шубейке, легким комом, Лежать под буреломом До ангельской весны! Во те поры топтыгин, Бегун с дремучей Выги, Усладный видел сон, — Как будто он в малине, Румяной, карей, синей, Берет любовь в полон. Как смерть, сильна дремота, Но завести охота Звериную семью. Храпя, слюнявя ветки, Он обнял напоследки Разлапушку свою. Еще снега округой, И черная лешуга К просонкам не зовет… На быстрых лыжах Федя Спешит силки проведать, Пока солноворот. Нейдет лукавый соболь, Рядками ли, особо ль На лазах петли ставь! Верст сорок от становищ, По дебрям дух берложищ — С оглядкой лыжи правь. Прошит сугроб котами, — По ярам соболями Не бабе промышлять! Где пень — сума коровья, Следы же до логовья, — Там хворост лижет чадь. Насупился Федюша И ну, как выдра, слушать, Заглядывать в суму. Мережкой ловят уши, Как белка лапки сушит, Лишайник бахрому. Сума же кладом дразнит, В ней правит тихий праздник Басменный образок И с кисточкой вязейка… Но где же душегрейка И Гамаюн-платок! У сына Калистрата В глазах сугроб лобатый Пошел с корягой в шин. Она, она!.. Параня!.. Недаром снились сани — За ямщика — павлин! «Увез мою Кровинку К медведю на поминку!.. Не в час родился я!» «Мой цветик, соболенок!..» А голос хрупко-звонок, Как подо льдом струя. «Параша!.. Паша!.. Паня!..» Лисицей на поляне Резвится солнопек. «Пророче, Елисее, Повызволь от злодея Кровинку-перстенек!» «Я на твою божницу Дам бурую куницу И жемчугу конец!..» Скрепя молитвой душу, Прислушался Федюша: Храпит лесной чернец. Меж тем щегленок-лучик Прокрался на онучи, На Парасковьин плат, Погрелся у косицы, — Авось пошевелится, На крошку бросит взгляд! Ай, лапя по шубейке, Оборочусь в копейки, Капелью побренчу: То-ли, сё-ли, Ну-ли, что-ли, — Дай копеечку лучу! И дрогнули ресницы… Душа в ребро стучится… Жива иль не жива? И в кровяном прибое Плывет, страшнее вдвое, Медвежья голова. Потемки гуще дегтя, Лежат, как гребень, когти На девичьих сосцах. «Пророче Елисее, Повызволь от злодея», — Запел бубенчик-страх. «Я на твою божницу Дам с тельника златницу И пряник испеку!..» В обет смертельный веря, Она втишок от зверя Ползет, как по ложку. «Параша!.. Паша!.. Паня!..» Знать Сирин на поляне, — И покатилось в лог!.. Взбурлила келья ревом, И в куколе еловом Над нею чернобог. «Пророче Елисее!..» Топор прошел от шеи По становой костец. Захлебываясь кровью, Спасает Парасковью Неведомый боец. Как филин с куропаткой, Топтыгин в лютой схватке С Федюшкой-плясуном!.. Отколь взяла отвагу, На ворога корягу Набросить хомутом? И бить колючей елкой По скулам и по холкам, Неистово молясь? Вот пошатнулся Федя, — Топор ушел в медведя От лысины — по хрясь. «Параша!..» «Федя!.. Сокол!..» «Поранен я глубоко… Тебя Господь упас?.. Ох, тяжко!..» «Братец милый, Коль сердце не остыло, — Христос венчает нас!» «Ах, радость, радость, радость Пожить женатым малость… Того не стою я…» «Вот тельник из Афона, Вдоветь да класть поклоны Благослови меня!» «Благословляю… Паша!..» И стал полудня краше Феодор — Божий раб. От горести в капели Свои запястья ели Пообронили с лап. И кедр, раздув кадило, Над брачною могилой Запел: подаждь покой! А солнопек на брата Расшил покров богато Коралловой иглой. К невиданной находке Слетелись зимородки, Знать кудри — житный сноп. На них глаза супруги Наплавили от туги Горючих слез поток. И видела трущоба, Как вырос из сугроба Огнистый слезный крин, На нем с лицом Федюши, Чтоб жальче было слушать, Малиновый павлин.

* * *

Усни, мой лосенок больной! По чумам проходит покой, Он мерности весла несет Тому, кто отчизну поет. Смежи своих глаз янтари, Еще далеко до зари, Лапландия кроткая спит, Не слышно оленьих копыт, Не лает голубый песец, От жира совеет светец, За кожаной дверью покой Стучит в колоток костяной. Войди и садись к очагу, Но только про смерть ни гу-гу! Пускай не приходит она, Пока голубеет сосна, И трется, линяя, олень О теплый березовый пень! Покуда цветут берега, От пули не ноет нога. И пахарь за кровлю и хлеб Над песней от слез не ослеп. Не лучше ли в свой колоток Пришельцу потренькать часок, Чтоб милый лосенок янтарь Смежил, как в счастливую старь! Где бабкины спицы цвели Кибиткой в морозной пыли, Медведем, малиной, рекой И русской ямщицкой тоской! Затренькал ночной колоток. Усни, мой болотный цветок. Лапландия кроткая спит, Не слышно ни трав, ни ракит! Лишь пальцы зайченком в кустах Плутают в любимых кудрях, Да сердце — завьюженный чум — Тревожит таинственный шум. То стая фрегатов морских — Стихов острокрылых, живых, У каждого в клюве улов — Матросская горсть жемчугов. У каждого в крыльях закат, Чтоб рдян был поэзии сад. Послушай фрегатов, дитя, В безбрежной груди у меня! Послушай и крепче усни. Уж зорче по чумам огни. С провидящих кротких ресниц Лапландия гонит ночниц, И дробью оленьих копыт Судьба в колотушку стучит.

Часть вторая

* * *

…И в горенку входил отец… «Поставить крест аль голубец По тестю Митрию, Параша?..» Неупиваемая чаша, Как ласточки звенящих лет, Я дал пред родиной обет Тебя в созвучья перелить, Из лосьих мыков выпрясть нить, Чтоб из нее сплести мережи! Авось любовь, как ветер свежий, Загонит в сети осетра, Арабской черни, серебра, Узорной яри, аксамита, Чем сказка русская расшита! Что критик и газетный плут, Чихнув, архаикой зовут. Но это было! Было! Было! Порукой — лик нездешней силы — Владимирская Божья Мать! В ее очах Коринфа злать, Мемфис и пурпур Финикии Сквозят берёстою России И нежной просинью вифезды В глухом Семеновском уезде! Кто Светлояра не видал, Тому и схима — чертов бал! Но это было! Было! Было! Порукой образ тихокрылый Из радонежеских лесов! Его писал Андрей Рублев Смиренной кисточкой из белки. Века понатрудили стрелки, Чтобы измерить светлый мир, Черемух пробель и сапфир — Шести очей и крыл над чашей! То русской женщины Параши, Простой насельницы избы, Душа — под песенку судьбы! Но… многоточие — синицы, Без журавля пусты страницы… Увы… волшебный журавель Издох в октябрьскую метель! Его лодыжкою в запал Я книжку… намарал, В ней мошкара и жуть болота. От птичьей желчи и помета Слезами отмываюсь я, И не сковать по мне гвоздя, Чтобы повесить стыд на двери!.. В художнике, как в лицемере, Гнездятся тысячи личин, Но в кедре много ль сердцевин С несметною пучиной игол? — Таков и я!.. Мне в плач и в иго Громокипящий пир машин, И в буйном мире я один — Гадатель над кудесной книгой! Мне скажут: жизнь — стальная пасть, Крушит во прах народы, классы… Родной поэзии атласы Не износил Руси дудец, — Взгляните, полон коробец, Вот объярь, штоф и канифасы! Любуйтесь и поплачьте всласть! Принять, как антидора часть, Пригоршню слез не всякий сможет… Я помню лик… О Боже, Боже! С апрельскою березкой схожий Или с полосынькой льняной Под платом куколя и мяты, Или с гумном, где луч заката Касаток гонит на покой К стропилам в кровле восковой, Где в гнездышках пищат малютки!.. Она любила незабудки И синий бархат васильков. В ее прирубе от цветов Тянуло пряником суропным, Как будто за лежанку копны Рожков, изюма, миндаля С неведомого корабля Дано повыгрузить арапам. Оконца синие накрапы И синий строгий сарафан — Над речкой мглица и туман, Моленный плат одет на кромки… Лишь золотом, струисто ломкий, Зарел Феодор Стратилат. Мои сегодня именины, — Как листопадом котловины, Я светлой радостью богат: Атласной с бисером рубашкой И сердоликовой букашкой На перстеньке — подарке тяти. «Не надо ль розанцев соскати, Аль хватит колоба с наливом?» Как ветерок по никлым ивам, На стол и брашна веял плат. «Обед-то ноне конопат, — Забыли про кулич с рогулей, Да именинника на стуле Не покачати без отца, Чтоб рос до пятого венца, А матерел, как столб запечный. Придется, грешнице, самой Повеселить приплод родной!» И вот сундук с резьбой насечной, Замок о двадцати зубцах, В сладчайший повергая страх, Как рай, как терем, разверзался, И, жмуря смазни, появлялся На свет кокошник осыпной, За ним зарею на рябинах Саян и в розанах купинных Бухарской ткани рукава. Однажды в год цвели слова Волнистого, как травы, шина, И маменька, пышней павлина, По горенке пускалась в пляс Жар-птицей и лисой-огневкой, Пока серебряной подковкой Не отбивался «подзараз», И гаснул танец-хризопрас. «Ах, греховодница-умыка! От богородичного лика Укроется ли бабий срам?!» И вновь сундук — суровый храм Скрипел железными зубами. Слезилась кика жемчугами, Бледнел, как облачко, саян. Однажды в год, чудесным пьян, Я целовал кота и прялку, И становилось смутно жалко Родимую — платок по бровь. Она же солнцем, вся любовь, Ко мне кидалась с жадной лаской: «Николенька, пора с указкой Читать славянские зады!..» И в кельице до синей мглицы, До хризопрасовой звезды, Цвели словесные сады. Пылали Цветника страницы, Глотал слюду струфокамил, И снился фараону Нил Из умбры, киновари, яри… В павлино-радужном пожаре Тонула мама, именины… Мои стихи не от перины И не от прели самоварной С грошовой выкладкой базарной, А от видения Мемфиса И золотого кипариса, Чьи ветви пестуют созвездья. В самосожженческом уезде Глядятся звезды в Светлояр, — От них мой сон и певчий дар!

* * *

Двенадцать снов царя Мамера И Соломонова пещера, Аврора, книга Маргарит, Златая Чепь и Веры Щит, Четвертый список белозерский, Иосиф Флавий — муж еврейский, Зерцало, Русский виноград — Сиречь Прохладный вертоград, С Воронограем Список Вед, Из Лхасы Шолковую книгу, И Гороскоп — Будды веригу Я прочитал в пятнадцать лет — Скитов и келий самоцвет. И вот от Кеми до Афона Пошли малиновые звоны, Что на водах у Покрова Растет Адамова трава. Кто от живого злака вкусит — Найдет зарочный перстень Руси, Его Тишайший Алексей В палатах и среди полей Носил на пальце безымянном; Унесен кречетом буланым С миропомазаной руки, Он теплит в топях огоньки, Но лишь Адамовой травой Закликать сокола домой! И что у Клюевой Прасковьи Цветок в тесовом изголовьи, Недаром первенец сынок Нашел курганный котелок С новогородскими рублями И с аравийскими крестами, При них, как жар, епистолия, Гласит — чем кончится Россия! На слухи — щокоты сорочьи У василька тускнели очи, Полоска куколя и льна Бывала трепетно бледна. «Николенька, на нас мережи Плетутся лапою медвежьей! Китайские несториане В поморском северном тумане Нашли улыбчивый цветок, И метят на тебя, дружок! Кричит ослица Валаама, Из звездоликой Лхасы Лама В леса наводит изумруд… Крадутся в гагачий закут Скопцы с дамасскими ножами!.. Ах, не веселыми руками Я отдаю тебя в затвор — Под соловецкий омофор! Открою завтра же калитку На ободворные зады, Пускай до утренней звезды Входящий вынесет по свитку — На это доки бегуны!» И вот под оловом луны, В глухой бревенчатый тайник Сошелся непоседный лик: Старик со шрамом, как просека, И с бородой Максима Грека, В веригах богатырь-мужик, Детина — поводырь калик По прозвищу Оленьи Ноги, Что ходят в пуще без дороги, И баба с лестовкой буддийской. От Пустозерска и до Бийска, И от Хвалыни на Багдад Течет невидимый Ефрат, — Его бесплотным кораблям Притины — Китеж и Сиам. Златая отрасль Аввакума, Чтоб не поднять в хоромах шума, Одела заячьи коты, И крест великой маяты, Который с прадедом горел И под золой заматорел, — По тайникам, по срубам келий, Пред ним сердца, как свечи, рдели. «Отцам, собратиям и сестрам, Христовым трудникам, невестам, Любви и веры адамантам, Сребра разженного талантам, Орлам ретивым пренебесным, Пустынным скименам безвестным Лев грома в духе говорит, Что от диавольских копыт Болеет мать земля сырая, И от Норвеги до Китая Железный демон тризну правит! К дувану адскому, не к славе, Ведут Петровские пути!.. В церковной мертвенной груди Гнездится змей девятиглавый… Се Лев радельцам веры правой Велит собраться на собор — Тропой, через Вороний бор, К Денисову кресту и дале На Утоли Моя Печали!.. А на собор пресветлый просим Макария — с Алтая лося, От Белой пагоды Дракона, Агата — столпника с Афона, С Ветлуги деву Елпатею, От суфиев — Абаза-змея, Да от рязанских кораблей Чету пречистых Голубей, Еще Секиру от скопцов!.. Поморских братий и отцов, Как ель, цветущих недалеко, Мы известим особь сорокой!» Так мамины гласили свитки — Громов никейских пережитки. Земным поклоном бегуны Почтили отзвуки струны Узорной корсунской псалтыри, Чтоб разнести по русской шири, Как вьюга, искры серебра От пустозерского костра. [49] 1930. На Покров день.

49

Здесь в рукописи имеется запись: «Поэма Последняя Русь еще не кончена. 1) собор отцов, 2) смерть матери, 3) явление матери падчерице Арише с предупреждением о страшной опасности, 4) Ариша с дочерью Настенькой на могиле Пашеньки».

___________

Денисов крест с Вороньим бором Стоят, как воины дозором, Где тропы сходятся узлом. Здесь некогда живым костром, Белее ледовитых пен, Две тысячи отцов и жен Пристали к берегу Христову. Не скудному мирскому слову Узорить отчие гроба, Пока архангела труба Не воззовет их к веси новой, Где кедром в роще бирюзовой Доспеет русская судьба.

<* * *>