За донат
Шрифт:
– Нормасик, – резко выдохнув и вдохнув, провожу запястьем по своим губам. На коже остаются следы пены, которые тут же рассасываются из-за температуры. – Печально, конечно, что мою лакшери-койку приватизировали.
– Мне жаль… – бормочет Ерке. Я только хмыкаю. Стоит дать ей шанс – шанс раскаяться. Хотя она его и не заслуживает.
– Жалость – бестолковое чувство. Как пели «Секс Пистолз» – «невиноватых нет», просто кто-то что-то делает, чтобы искупить вину, а кто-то ничего не делает и называет это «жалостью», жалея лишь на словах.
Ерке решает не обращать
– Если тебе реально жаль, чё насчёт немного поснимать? – выкарабкавшись из спальника, я встаю на ноги и решаю причесаться. Глядя в осколок на стене – бывшее зеркало – я кое-как укладываю волосы и избавляюсь от остатков сна. Хорошо бы умыться, но этим мы займёмся на улице. Для бодрости я делаю ещё несколько глотков пива.
– Ты ей должна, – добавляет Кит.
Когда я оглядываюсь, то замечаю Ерке уже с пивом в руках. Нормально так они её обработали. Всё прямо как доктор прописал.
После паузы, во время которой я пожираю глазами бесстрастное лицо Ерке, она вдруг начинает сдавленно ржать. И только сейчас я осознаю, что это не первая бутылка, которую в неё вливают парни этим ранним утром.
Рыбка в сетке, думаю я и решаю всё-таки собрать волосы.
Подружиться с этой дурой несложно. Больше никто не хочет с ней общаться – ясно как белый день: я стану её другом просто за неимением иных перспектив.
После двух банок пива она готова на всё – она намекает, но не говорит открыто. И вообще её чё-то слишком быстро развезло с пары горячительных, но мне по-барабану, будь она хоть трижды алкоголичкой. Главное подоить её немножко, может, каких хороших вещей из её дома свистнуть и свалить. Пару месяцев не появимся в заброшке – найдём альтернативу, ничего страшного. Главное извлечь побольше выгоды из этой девицы, прежде чем её бортануть.
– Слушай, – начинаю я, пытаясь балансировать на метровом бордюре. – А твои предки хорошо зарабатывают?
– Наверное, – икает Ерке. – Без понятия.
– Это как так?
Здание по соседству не назвать мрачным. Бежевые блоки облицованы жёлтой кирпичной кладкой, но лавочек в этом спальном районе всё же не предвиделось, и мусорных баков тоже. Так что как только заканчивается моя банка пива, я отправляю жестянку в ближайшие кусты. Удивительно, но Ерке никак не комментирует это моё хулиганство. Хотя, казалось бы… от неё можно ждать чего-то подобного.
– Моя тётя домохозяйка, а дядя – препод по истории. И даже если преподы по истории зарабатывают больше, чем мужики на заправках, то стоит учитывать их трёх отпрысков, вечно голодных и вечно недовольных.
Вскоре наступает момент, когда уже не хочется искренне «быть не с чем». Одно время
– А твои родители?
– У меня их нет.
Чего же я в действительности хочу?
– Ни мамы, ни папы?
Наверное, всё-таки «окунуть», а не использовать.
– Никого нет.
С самого начала мне очень хотелось видеть огромные физические страдания Ерке. Но прямо сейчас, когда я поворачиваю голову и заглядываю в её лицо, встречаюсь с её помутневшим взглядом, считываю её немой намёк типа не надо продолжать этот допрос… мне больше не хочется притворяться, что она мне нравится.
– Повезло тебе, – из меня вырывается какой-то нелепый хрип. – Вот бы мой папаша тоже умер.
– Глупости не говори, – цокает Ерке. – Родители одни. Их надо ценить, даже если они не самые лучшие.
– Думаешь? – едко усмехаюсь я.
– Конечно.
– Даже если они худшие?
– Ну, если они худшие, можешь их не ценить. Но хотя бы смерти им не желай.
Я чуть было не рассмеялась в её измождённое лицо.
– Ты забавная, – нет, правда, её пьяные рассуждения меня искренне забавляют. Я двигаю дальше, и Ерке плетётся за мной. – А если родаки бьют своего отпрыска? Чё, таким тоже нельзя желать смерти?
– Если бьют – пусть идёт в полицию.
– А если уже ходил, и нифига?
– Не может такого быть.
– Ладно, ладно… а если дома и бьют, и насилуют – таким тоже желать смерти нельзя?
– Что за чушь?
Сущее мучение. Я легко спрыгиваю с бордюра и резко поворачиваюсь к Ерке, сделав финт на все сто восемьдесят. Смотрю снизу-вверх, подавляя ухмылку, как та пошатывается.
– Всё нормально, – говорю я. – Ты хороший человек, оказывается. Жалеешь и котят, и тупых родаков, и меня. Как у тебя только времени на всех хватает?
– Что за пустые предъявы…
– А мне вот интересно, – перебиваю её. – Твои родители – они были хорошими или плохими? Держу пари, они никогда не били тебя. Держу пари, тебя вообще никогда не били, – и вдруг добавляю, сама не осознавая. – По крайней мере родители.
Ерке выдавливает нервную улыбку, видимо, решив, что это юмор. Мне глубоко начхать на то, что она обо мне думает. Лично я считаю себя Божьим ангелом. У меня столько нелестных отзывов обо мне в коллекции, что этой мымре их за всю жизнь не перебить. И всё же – мне любопытно, что она ответит. Что она скажет, как только откроет рот. Каким будет её тон, как только её губы шевельнутся.
– Меня родилислучайно, – говорит она. По контрасту с обычной манерой, её речь становится бессвязной от боли и избытка чувств. – Меня ненавидели в школе из-за братьев, которые всем растрепали, что я дочь шлюхи, с которой отец попутался всего раз. Для семьи я бельмо на глазу. Отец поддерживал меня, пока ещё был жив. Но он умер, и теперь у меня есть только я. И да, ты права, мои родственники меня не били. Они всего-то каждый день напоминали о том, что я живу лишь благодаря тому, что отец порвал гондон, – закончив свою речь, она толкает меня в грудь.