За донат
Шрифт:
– Смешно, – наконец-то отвечает Федя.
Передние колёса его тачки наезжают на металлический бортик прихожей, из-за которого у Феди вечные проблемы. Но чем больше времени проходит, тем реже Федя упоминает о подобных «неудобствах». Забавно и то, что он больше не обижается на слово «дефектный». Хотя года три назад мог и в нос дать, вне зависимости от пола и возраста того, кто это скажет. Ну, если это будут делать намеренно, чтоб его вывести.
– Ты ж всегда страдаешь, – я спрыгиваю с перил и приземляюсь чётко на ноги, прямо напротив двери. – Такова твоя интровертно-пессимисткая доля.
– Ага, –
– Тебе повезло, что я экстраверт и оптимист! – Восклицаю я, заходя внутрь без приглашения и прикрывая за собой дверь. Я быстро скидываю с себя обувь и двигаю следом за Федей. – Я пуленепробиваемая, ты же знаешь. Могу ходить где угодно и делать что угодно. И кто меня остановит? Никто, вот так. – С этими словами я захожу на кухню, плюхаюсь за стол и выкладываю всё, чем полнятся мои карманы после утренней охоты на драгоценности. – Сегодняшний улов, – ухмыляюсь я.
– Неплохо, – Федя подхватывает один из мобильников и начинает его разглядывать.
Я сижу напротив, подперев рукой подбородок, и любуюсь безразличным Фединым лицом. Но, честно говоря, это его счастливое лицо. По крайней мере, это его счастливое лицо за все те годы, что я его знаю «после» тех событий.
Вся его жизнь погрузилась во мрак за одну секунду. В тот день мы сбежали из приюта, чтоб зависнуть в центре с парочкой граффитистов. Но один ужратый водила с блатными номерами навсегда изменил нашу судьбу. Когда мы переходили дорогу, Федя оттолкнул меня. Я была готова наорать на него, не стерпев очередную грубость, но когда обернулась… я увидела то, что отпечаталось в моём сознании навечно.
Федя всё чувствовал: перелом позвоночника, бедра, ног, тазовых костей, каждую рваную рану и выливающуюся кровь. Он не должен был выжить.
Но спустя полгода Федя снова показался на пороге приюта. На сей раз в очках и коляске. Тогда я почувствовала, что не только его жизнь разделилась на «до» и «после».
Конечно, сироты с радостью ополчились на прыщавого подростка, перенёсшего пятнадцать операций. Они с удовольствием чморили Федю и отпускали едкие шуточки, когда нянечки помогали ему одеваться. Но Федя невероятен. С каждым пережитым днём он не переставал прикладыватьусилия, чтобы снова начать дышать, чтобы двигаться, чтобы говорить, чтобы ходить… он был самым сильным из них. И я выбрала его сторону.
– Представляешь, – говорю я, – нас ведь могли поймать! Мы с Кирей были с украденным, так что сбежали первыми. Кит и Ерке остались, чтоб отвлечь ментов.
Федя поднимает на меня взгляд, полный вопросов. Я смотрю на него, держа сигарету в углу рта, но не подкуриваясь. Федька не очень любит, когда я дымлю у него на хате. Именно поэтому я каждый раз пользуюсь его слабостью, закуриваю и придвигаю пустующий стул к себе, чтоб он не смог отнять мою сигарету. Но в последнее время Федя даже не пытается. Он продолжает молчать и глядеть на меня, из-за чего я постепенно проникаюсь глубоким чувством вины. Делаю две затяжки,
– Что за Ерке? – спрашивает Федя, и я наконец-то въезжаю, чё он так странно и вдумчиво на меня пялился.
– Блин, точняк, – протягиваю я, – ты ж не в курсах.
Федя начинает почёсывать бровь – обычно это говорит о том, что чувак собирается ляпнуть какую-то гадость. Язык тела, всё такое. Я его слишком хорошо знаю.
– Короче, – я решаю перейти к сути, иначе Федя меня просто с дерьмом сожрёт. – Ерке – моя новая жертва.
– Вот как? – Ему становится интересно. Факт. Я читаю интонации, которыми Федя скуп, но которые, при желании, легко прощупать.
– Ага. Помнишь площадку для стримов, о которой постоянно трещал Киря, когда напивался? – Федя многозначительно поднимает редкую светлую бровь. – В общем, я её опробовала. Вместе с Ерке. И эта площадка уже подарила мне около десятки. Прикинь, десятка за один выход в сеть, где мы делаем какую-то фигню.
– И что вы делаете?
– Ну… – говорю. – Ничего такого. В первую встречу и, соответственно, в первый выход – мы почти подрались. Во вторую встречу и во второй выход я снимала, как Ерке пляшет с Китом, и как я шарю по карманам кучки балбес…
– Стилаш, – закончить мне не даёт жёсткий голос Феди, нетерпящий отлагательств. – А если видео утечёт в сеть? Менты тебя вычислят, как нефиг делать. А дальше что? А дальше только тюрьма. Ты вообще представляешь, что такое тюрьма?
Конечно же, я прекрасно знаю, что такое тюрьма. Наслышана. И Федя перехватывает эту мою мысль, как только я заглядываю ему в глаза и скалю клыки.
Вся моя подноготная – в Фединой карте памяти – в его сознании, таком же сильном и выносливом, как его ныне жалкое тело. Он считает себя тюфяком, и я соглашаюсь с ним. Назло. Потому что Федина сила в том, чтобы легко признать и принять собственную беспомощность, или указать на беспомощность и недостатки других людей. И уже это – меня отталкивает.
Ненавижу говорить о себе. Я не люблю смотреть на своё отражение. Мне отвратительно моё тело. Именно поэтому я всегда бью первой, чтобы другие не почуяли мои слабости, чтобы это прошло мимо, как запах пота, который не распространяется, пока не начинаешь шевелиться. Но я шевелюсь. Я делаю очень много жестов руками и ногами, чтобы захватить пространство, чтобы чужого внимания иметь в изобилии, чтоб всегда находились замены и перспективы, чтоб никогда не останавливаться, и назад не оглядываться – ведь есть только Стилаш. Стилаш, которую я создала.
– Пофиг вообще, – усмехаюсь я, достаю бычок из пепельницы и щёлкаю зажигалкой. Через силу затягиваюсь и выпускаю дым ноздрями, отправляя клубы в Федину сторону. Пусть этот бестактный тюфяк ими подавится. – Если поймают – выкручусь, – говорю я, хотя знаю, что не выкручусь. Но мне до лампочки. Эта Стилаш живёт не по сценарию, и этой Стилаш всё равно, что ждёт завтрашнюю Стилаш. Важен только этот момент, ферштейн? Свобода недолговечна. У Феди, вон, свободы уже давно нет. А мне просто непомерно везёт. Если бы не этот придурок, моя свобода уже давно бы закончилась, а может и не только свобода, но и жизнь в целом.