За други своя!
Шрифт:
— Он похож на нас, — тихо сказал Йерикка, — он хочет победить честно. Я уверен, что он не обманет.
— Я все-таки останусь, — упрямо сказал Олег. И Йерикка больше не возражал — устроился удобнее и перевел взгляд на медленное течение ручья, на туман, текущий над каменистыми осыпями, среди кустиков вереска…
— Ты часто думаешь о Бранке? — вдруг спросил он, не поворачиваясь.
— Нет, — тихо ответил Олег. — Стараюсь реже. Это все равно, что мучить
самого себя…
— Да… — словно о чем-то своем, откликнулся Йерикка.
— Ты мечтаешь вернуться? — в свою очередь спросил Олег.
Йерикка повернулся наконец. Поднял плечи — то ли пожимая ими, то ли ежась
— Я не верю, что мы вернемся. Вернее… запрещаю себе верить.
Олег привык к тому, что Йерикка может сказать весьма интересную вещь — такую, что останется только взяться за подбородок и промычать: "Да-а…" Поэтому лишь коротко попросил:
— Поясни.
— Да тут все ясно… Когда я думаю о возвращении, я начинаю беречь себя. Мы же должны идти в каждый бой так, словно он — последний, Вольг. Понимаешь — ПОСЛЕДНИЙ! Бой, в котором не жалеют ни себя, ни врагов… Нас слишком мало, чтобы победить по-другому. Поэтому, — заключил Йерикка, — я для самого себя давно уже мертв. Тебе не страшно говорить с трупом, Волъг?
— Напугал, — тихо фыркнул Олег и после короткого молчания добавил: — До смерти. Лучше окажи мне, ученый человек из большой яранги — неужели после всего этого мы снова будем восхищаться войной и военными подвигами?
— А ты как думаешь? — вопросом ответил Йерикка.
— Я? — уточнил Олег.
— Ты, ты, — с легкой насмешкой подтвердил Йерикка.
— Если бы я знал ответ — я бы не спрашивал.
— Йой, какая наглая, неприкрытая фаллософия! — в притворном ужасе и очень тихо возопил Йерикка — Ладно, слушай… Дед во время восстания был знаком — не очень коротко, но был — со Стариновым(1.).
— Что, с тем самым?! — в священном ужасе выдохнул Олег, вспомнив рассказы Игоря Степановича. — Он тут был?!
— Бывал, — как ни в чем не бывало, подтвердил Йерикка, в очередной раз потрясая Олега той простотой, с которой он говорил о пребывании на Мире лю дей, хорошо известных в самых различных кругах Земли и, казалось, никогда ее не покидавших. — Сидели они вместе в развалинах одного дома — ну, там, южнее. Дождь лил, под ногами грязь, капает за шиворот… короче, знакомая картинка. Илья Григорьевич бухтит: "Ну вот, голос сорвал на хрен, простыл в этой сырости. И что за жизнь — грязища, сверху льет, да ещё стреляют… Ну что я, не навоевался, что ли? Да и какой из меня сейчас вояка, мне уже за шестой десяток, спина болит, насморк, голос сорвал, а все лезу куда-то! Чего мне надо?! Сидел бы дома, и дело с концом, у меня же не китель — иконостас, и пенсия, и уважение… А я все тут торчу, бойца из себя корчу. Мне что — больше всех надо?! Брошу все к чертям, домой надо, до…" Тут ракета, сигнал к атаке — бамп! Дед оглянуться не успел — а Ильи Григорьевича рядом уже нет, и только откуда-то спереди: "Уррррааа…" — удаляется.
Олег тихо хихикнул. Потом признал:
— Может, и так.
— Забудем, — уже не весело, а спокойно-задумчиво сказал Йерикка. — К счастью… или к сожалению, но забудем и боль, и холод, и дожди, и голод, и ужас, и кровь, и страдания. Только одного никогда не забыть — наших погибших. Они навсегда с нами, они навсегда дружина племени… Будем помнить, пока существуем.
1. Илья Григорьевич Старинов (1900–2000 г.г.), полковник в отставке, кандидат технических наук, профессор, кавалер 11 орденов, участник Гражданских войн в России и Испании, Советско-финской и Великой Отечественной, прославленный диверсант и наставник тысяч партизан, минеров и диверсантов.
— Эту войну мы выиграем, а… — Олег умолк, обдумывая, как говорить дальше, но Йерикка легко догадался, что он хочет сказать:
— А
— Что найти? — насторожился Олег.
— Путь, — коротко ответил Йерикка. Помолчал и все же добавил:- То место, через которое люди уходили с Мира и приходили на Мир. Он где-то есть. Никто не помнит — где, хотя его уже много лет стараются найти и одиночки-романтики, и данваны, и мы.
— Мы — это кто? — быстро спросил Олег.
— Мы — это мы, — отозвался Йерикка. — Тогда, можно было бы попробовать начать с чистого листа. А здесь нас ждет гибель.
Они снова умолкли, слушая, как шепчет еле слышно туман, оседая на камешках осыпей и веточках вереска. Это было похоже на еле-еле слышные голоса, в которые трудно не вслушиваться — казалось, в этом шепоте, в этих голосах, есть слова, неясные и загадочные, то ли зовущие, то ли предупреждающие о чем-то… Олег невольно напрягал слух, пытаясь понять, пока Йерикка не сказал ему мягко:
— Не слушай голос тумана.
— Что? — очнулся Олег. — Почему?
— Можно потерять себя, — пояснил Йерикка.
Олег кивнул. И сказал с неожиданной даже для самого себя тоской:
— Я вот думаю — за что мне Бранка? Я самый обычный… А вдруг все это ошибка?..
Йерикка вдруг встал и, взяв Олега за плечо, легко оторвал от камня, вздернув на ноги. Заглянул в глаза:
— Не смей так даже думать! Не смей, понял?! Тебе в самом деле досталось счастье… больше того, ты его отбил себе, ты заплатил за него кровью! Так оставайся достоин его! Ты не имеешь права думать о плохом! Понял?!. — с силой спросил он. — Может быть, любовь — это последнее, что позволяет тебе оставаться живым человеком!
Он разжал пальцы. Олег, удивленно глядя на друга, ответил:
— Я не знаю, Эрик, есть ли для любви место здесь…
— Если человек любит — его любви найдется место и в аду… — Йерикка прислонился к камню спиной.
Олег не знал, что ответить на это. Раньше у него нашлись бы слова. Раньше… раньше он вообще умел думать о многих вещах, не только о войне. Это было давно. Или вообще не было, или умел это кто-то другой, похороненный в горах.
Что он получил взамен потерянного?
Олег не сразу понял, что Йерикка читает стихи…
Знаешь ли ты, как память В эти часы остра? Стиснутые лесами — Парни сидят у костра. Кто-то сидит притихший. Кто-то поверх голов Смотрит на звезды выше Глухонемых стволов. Стачивая усталость, Где-то на грани сна, Плакала и металась Тоненькая струна. Пела она все шире, Чистая, словно снег… Где-то в огромном мире Твой приглушенный смех. Теплого лета вечер — Нежная голубизна. Милая и беспечная, Выгляни из окна! В небе поймай глазами Блик моего костра. Знаешь ли ты, как память В эти часы остра?