За голубым сибирским морем
Шрифт:
У его стола сидел молодой мужчина, крутолобый, глаза широко открытые, умные. На лацкане пиджака — два ряда цветных ленточек.
«Нет, не может быть!» Грибанов позвонил лектору, вызвал его к себе.
Все стало ясно, он не халтурщик, он не гнался за большим гонораром, нет! Просто увлекся новизной материала, поверил рассказам. Это увлечение как будто передалось и Павлу, он тоже поверил и не проверил… Подвел и себя, и редактора, а главное — газету. Газету подвел.
«Черт дернул меня», — гневно упрекал себя Павел. Он побежал к Голубенко. Тот от удивления
— Идем к Шмагину. Главное, носа не вешать, не унывать, море зеленое. У нас на флоте в таких случаях говорили: «Идем ко дну, но настроение бодрое».
— Как это получилось? — тихо спросил Шмагин Павла, обдав его взглядом строгого осуждения. — Это ведь не мелочь. Это не просто описка.
Грибанов не знал, что ответить.
— За Светенскую базу вас похвалили, и — голова кругом.
— Нет… не в этом дело.
— А в чем? Закон газетчика забыл? Сперва проверь, а потом верь.
Работать сегодня Павел уже не мог. В голове гудело, мысли неслись одна за другой. Он взял кепку и так, держа ее в руке, поплелся домой.
Аня с работы еще не возвращалась. В комнате — тихо и скучно. Павел хотел позвонить жене, рассказать о случившемся, но раздумал: «Потом, вечером». Взял гитару и тихо затянул:
Бьется в тесной печурке огонь, На поленьях смола, как слеза. И поет мне в землянке гармонь…Пальцы не спеша прыгают по струнам, а мысли ушли далеко-далеко у Павла.
Вспомнились бои под Сталинградом, госпиталь, нож хирурга, страшный поединок с гангреной, партийная школа, вручение удостоверения.
Эх, пути-дороги! «Жизнь прожить — не поле перейти…» И снова о статье сегодняшней и снова о редакции. Поспешил. А ведь дед говорил: «Время разум дает».
Когда Павел уже был в постели, зазвонил телефон. Говорил Ряшков:
— Вот, понимаете, наколбасили, а редактор расхлебывай. — Казалось, здесь, в этой маленькой пластмассовой трубке, спрятался сам Ряшков. — Теперь прикажете поправку давать, обнародовать имя нового сотрудника? О вас заботишься, заботишься, а вы… такую свинью подложили.
— Я вину не отрицаю, Иван Степанович.
— Да, да, тут вы сговорчивый.
— От признания ошибки наш авторитет не упадет.
— Это ваш… — крикнул редактор и осекся. В трубке послышалось чирканье спички. «Закуривает», — решил Павел. Он не раз видел, как Ряшков, разговаривая по телефону, плечом прижимал трубку к уху, а руками доставал из стола папиросу, закуривал.
Раздался знакомый кашель, и снова голос Ряшкова, только уж более уравновешенный:
— Поправку, э… э… Щавелев не советует, а приказ по редакции издам, так и знайте.
Перевалило за полночь, а Павел все еще ворочался с боку на бок, словно под ним матрац был набит шиповником.
«Знал бы историю этого края — такой ошибки не допустил, — упрекал
Павлу вдруг стало досадно оттого, что он мучается, а жена спокойно спит и спит. Он приподнялся на локте и начал трясти ее:
— Аня, Аня…
Она зашевелилась было, сквозь сон прошептала что-то, повернулась к мужу спиной и снова заснула. От злости Павел скрипнул зубами.
Прежде чем снова лечь, он долго бил кулаком подушку.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
В ШТАБЕ РЕДАКЦИИ
Утром Люба вычитала рукопись и подала Павлу:
— Вот, это ваша Аня мне подсказала, интересная информация.
Он прочитал заголовок: «Доклад токаря на совещании технологов». В заметке рассказывалось, что старейший токарь паровозо-вагоноремонтного завода Егор Лукич Кубасов выступил перед технологами предприятий города с докладом о новых методах обработки чугунного литья на токарных станках.
Павел вспомнил о радиопередаче, над которой мучилась Аня, и глаза его засветились горделивой радостью: его жена хорошего человека выискала. Теперь опыт Лукича перекинется на все заводы, по его методу будут работать сотни, тысячи токарей. Это ведь тоже открытие!
Он подписал информацию и понес ее ответственному секретарю.
— О, Грибанов, мне как раз тебя и нужно, — воскликнул Армянцев. — Садись вот сюда, поближе, надо потолковать.
Павел покраснел. «Неужели опять позвонили?» Он стал перебирать в памяти, какие статьи сдавал сегодня, вчера. «Не может быть!»
А Сергей Андреевич тем временем достал из стола папку, пересмотрел какие-то оригиналы — одни чистые, другие слегка правленные, третьи беспощадно чёрканы-перечёрканы.
Но вот мелькнула статья с грифом культотдела, вторая, третья. Павел вдруг почувствовал сильные удары сердца.
— Вот ваши материалы. Они выправлены и перепечатаны. Вы у нас уже второй месяц. Так? Так. Ну что вам сказать? — Армянцев отвернулся к окну, почесал макушку. — Хватка у вас журналистская, сильная. Уцепитесь за что — не оторвешь, докопаетесь. Одним словом, это у вас получается. И радоваться хорошему в жизни умеете. Это тоже хорошо. Ну и… логика есть. Можете. Статью о Чернышевском в счет не беру. То другое дело. Не система.
Но вот с языком у вас… Маловато думаете, торопитесь. Русское слово — многогранное. Чуть ошибешься, уже не то! Понимаете, не то!
Отчет с совещания работников торговли. Вы пишете: «Сейчас у нас уже весь актив разбит по торговым кустам». Актив разбит по кустам.
— Хотел разговорную речь сохранить, — объяснил Павел.
— Но это же не речь, это словесный мусор. Или вот. Зарисовка о детском доме. Написано свежо, приподнято. Но в бочку меда бухнули ложку дегтя: «Тетя Варя вышла на крыльцо и громко крикнула: «Заводи детей».