За полвека
Шрифт:
Хорошо, что всего лишь о пиве вопят.
Не газетная дурь, так рекламная дурь.
И примерно с таким же количеством бурь,
Не в стакане воды, так в стакане вина.
(А листва у платана и клёна — одна!)
Тут почти двести лет, как Величества нет.
От того ли, что слишком уж много газет?
Или может быть, столько газет оттого,
Что над ними давно уже нет никого.
Тут причинами
(К ним единственной рифмой осталось…) но, но:
Точно так же, как рыжим считают Париж.
Это тоже для рифмы: он вовсе не рыж!
Крыши тоже рифмуем…
а, впрочем, Москва:
С ней рифмуют не цвет, не предмет, а слова…
Рифма стала причиной, и следствием — мысль.
Что ж, валяй, как французы от рифм откажись!
Ведь, по сути, мы только о том и кричим,
Чтоб остались причины в разряде причин.
70–71.
В ЛЕСАХ
Я краду тебя,
чтобы мокрым лесам
Заплатить за первую медь.
Ведь недаром лист прилипал к часам,
Чтобы мне на них не глядеть.
Я краду тебя, как дикарь божество,
Чтобы в капищах прятать лесных,
Я краду тебя у себя самого,
Так как прежде крал у других.
А за все эти кражи — возмездье мне:
Красть во сне, отдавать наяву,
И гореть, не сгорать в кленовом огне,
Как язычнику и волхву.
2.
В коричневых листьях черешни —
Хрустящего ветра шаг.
Благослови нас грешных,
Святой Иоанн в Лесах!
Глядят со слепою болью
Острые окна твои,
С укором глядит колокольня —
"Кумира не сотвори!"
За то, что завета не слушал
В тот миг, когда жизнь на весах,
Возьми, раствори мою душу,
Святой Иоанн, в лесах.
Не отрекусь от боли,
Ибо — зола к золе.
Свою грядущую долю
Я взял уже на земле!
Теперь расплатиться нечем,
И нечем себе помочь…
Полжизни — за этот вечер,
Полжизни за эту ночь!
Только мгновенье мудро,
Не время листве облетать,
Ещё полжизни — за утро,
Да где её, третью, взять?
Когда я один останусь
В жёлтом лесу твоём,
Когда я осиной стану,
Одень меня жёлтым сном,
Чтоб ветер листву не сбросил,
И дождь не внушал мне страх,
Благослови мою осень,
Святой Иоанн в Лесах!
1980 г.
72.
В.Павловой
Заглушить
Соловьиная песнь не вольна.
А. Блок.
Захлопнуть дверь и оказаться
В средневековом городке,
Где пятки мокнущих акаций
И стены крутятся в реке.
Из четырёх надвратных башен
Которая ведёт куда?
Во все ворота путь не страшен,
Под всеми стенами вода.
И никого не спросит осень
Зачем забрёл, когда — назад.
Всё оттого, что каждый носит
В себе свой соловьиный сад…
Я рвусь через его ограду,
Осенним журавлём трубя,
Мне только дальше бы от сада
И от себя! А ты — в себя,
В себя тропинкой-недотрогой.
Ну, как столкнуться нам с тобой,
Когда в себя — одной дорогой,
А от себя — совсем другой!
И что за чёртовы качели:
Один туда, другой сюда,
В себя уходят еле-еле,
А от себя, так никогда.
Зачем булыжные дороги,
И четверо ворот к чему?
В себя уйти дано немногим,
А от себя, так никому…
73.
Письмо м-ру Шерлоку Холмсу.
На Бейкер-стрит когда-то тихой и пустой,
На Бейкер-стрит я не нашёл квартиры той.
Ах, шумный город, кто наврал про твой туман?
Колонны лепятся и лепятся к домам,
Викторианские колонны без числа —
Весь прошлый век их эта курица несла.
Ах, "мерри Ингланд", как поместится в строку
Чугунный Черчилль, чуть припавший на клюку,
Когда над ним, сквозь контрфорсов кружева,
Торчит кубического Бена голова!
На Бейкер-стрит, теперь действительно пустой,
Ни Вас, ни Ватсона, ни старой дамы той…
А у меня, как прежде — трубка да халат…
Вот только скрипка — не умею, виноват,
Ведь всё меняется, моя ли в том вина:
Магнитофонные настали времена.
А баскервильский дог — он в пудели пошёл,
Глядит умильно и хвостом стучит об стол,
И, вскинув ногу, льёт презрение своё
На трафальгарское чугунное литьё.
На Бейкер-стрит, когда-то тихой и пустой,
Остался в воздухе черёмухи настой,
За Риджент-парком как всегда цветёт вода,
И клерки тоже не девались никуда.
Они твердят, что Конан Дойль Вас сочинил,
Мол, в старой Англии достаточно чернил,