За порогом жизни, или Человек живёт и в Мире Ином
Шрифт:
— Прости, приятель, но она так прекрасна и мила, что жизнь в неволе погубила бы её. Мне жаль, что твоя добыча улетела, — и, как ни в чём не бывало, я пошёл дальше.
Вскоре сад кончился, и моему взору открылись поля пшеницы — золотистой высокой, ядрёной, колос к колоску. Я заметил тропинку и сошёл на неё. Вдали работали люди, они жали пшеницу и вязали её в снопы. Кто были эти люди — не знаю. На них были длинные холщовые рубахи, перехваченные поясом. От них отделился мужчина и, когда я поравнялся с ним, он попросил:
— Путник, я вижу, ты спешишь. Если не в тягость, принеси нам воды. Я не могу
— Но я не знаю, где её можно взять.
— Пройди немного ещё и увидишь колодец.
— Хорошо, я принесу воду.
И действительно, вскоре я увидел колодец. Опустив ведро на верёвке, достал воды и перелил в другое, стоявшее рядом. Отпил немного сам и понёс воду работающим.
Воде обрадовались, и, когда люди подходили пить, я мог их разглядеть. Тут были и женщины. Человек, попросивший принести воды, видно, был за старшего, которого все слушались. Он посетовал:
— С этого поля нужно убрать всё к вечеру. Не знаю, успеем ли?
— А я могу помочь?
— Держать серп в руках нетрудно, кто-нибудь поможет тебе.
— Не надо, я умею.
— Это хорошо, но разве ты не спешишь? — этот вопрос прозвучал, как искушение. Ведь можно ещё отказаться и продолжить путь, но я уже предложил помощь, и отказывать не мог.
— Успею, здесь не далеко, — ответил я, хоть и не знал, как долго мне предстояло ещё идти.
Этот человек протянул мне серп и указал полоску, на которой мне предстояло работать.
Раньше я часто помогал Анфиске жать рожь, и мне было приятно чувствовать, как чудо-пшеница, подрезаемая серпом, ложилась мне в руки. На сердце было легко и радостно, не знаю отчего. Что-то мурлыча себе под нос, я увлёкся работой и даже обогнал женщину, работавшую рядом со мной. Пройдя свою полосу, я зашёл навстречу ей. Когда мы встретились, она с теплотой посмотрела на меня и сказала лишь одно слово:
— Благодарю.
И только теперь я заметил, что день уже давно сменил вечер, и скоро сумерки опустят свой занавес. Я услышал слова благодарности от человека, старшего среди всех собравшихся. Они пошли в другую сторону все вместе, хотя я не заметил там ранее никакого жилья. Они жили своей жизнью, своими заботами, а я был лишь путник, продолжающий путь.
Я шёл недолго, когда увидел слева от дороги селение, а над деревьями и крышами домов, утопающих в зелени, возвышался Храм. Его купола возносились высоко над землёй и всем суетным. Мне казалось, что он соткан из тонкой прозрачной материи. Я был у цели! В селении я без труда нашёл дорогу к Храму, а возле него — Учителя.
Учитель ни о чём не спросил меня, лишь улыбнулся, увидев, и сказал:
— Пойдём, помолимся, потом отдохнёшь.
Мы вошли в Храм, словно во что-то живое, реально существующее. Я не знаю, как передать эти чувства, которые испытал! Храм — это что-то живое, чувствующее и воспринимающее всё происходящее. И мне казалось, что у него есть сердце, и сердце это бьётся то радостно, то тревожно. Стены Храма словно сложены из кирпичиков воздуха! Возможно ли!? А на стенах, я бы назвал это фресками, изображены люди и события. На золочёных подсвечниках горят свечи. Храм был полупуст, и я мог рассмотреть его. Слова молитвы не шли на ум, я был заворожён красотой и убранством. Но сколько я ни искал
— Это на Земле образ Христа распят на кресте. Но здесь он с нами, среди нас и мы в нём. Преклони колени и помолись.
Я опустился на колени, и поток слов и мыслей пронёсся в голове.
— Господи! Как здесь прекрасно, — шептал я, — и всё так необычно. Что меня ждёт, я не знаю; и не знаю, как долго мне идти, но что бы ни было впереди, Господи, спасибо за то, что есть!
Не знаю, как долго я ещё молился и не помню о чём просил, знаю, что вспоминал и Тамару, и маму, и бабушку с Анной и отцом. Какие-то образы всплывали в памяти, и я молился…
Когда же я встал с колен, почувствовал необъяснимую лёгкость и радость. Учителя не было видно, да и вообще я в Храме остался один. Я вышел на улицу. Учитель ждал меня у входа.
— Пойдём, — только и сказал он мне, приглашая жестом следовать за ним.
Мы вошли в здание, похожее на барак, в котором один вход, а по коридору по обе стороны расположены маленькие комнатки. Нас встретила женщина. Её лицо ничего не выдавало, ни каких эмоций, словно одета маска. На ней было платье замысловатого покроя, скрывающее её худобу. Можно сказать, что она утопала в море рюшечек, оборок и кружев. Но всё было подобрано со вкусом. Она с безучастным видом проводила нас в комнатку, предназначенную нам. Открыла дверь со словами:
— Располагайтесь. Ужин подадут немного позже, — и она ушла.
Мы с Учителем оказались в маленькой комнатке, но она оказалась просторной из-за своего скупого убранства. Всё, что здесь было, это две кровати — узеньких, с красивыми резными деревянными спинками; да небольшой столик, тоже резной. На нём лежала небольшая салфетка, выбитая по краям. Окно, тоже узкое, было задёрнуто занавеской. Я присел на одну из кроватей и только тогда почувствовал, как устал за день. Учитель сказал мне:
— Ложись, отдыхай. Когда принесут ужин, если ты уснёшь, разбужу.
И действительно, я уснул, сон мягко заключил меня в свои объятия. Учитель, как и обещал, разбудил меня. Но есть не хотелось, и я выпил стакан сока, даже не разглядев, что там ещё принесли, и снова лёг спать.
Когда было ещё сумрачно, Учитель разбудил меня, и мы в молчании покинули наше пристанище. Прошли мимо Храма, который я видел накануне, и вышли за селение… Там Учитель взял меня за руку. У меня потемнело в глазах. Когда же Учитель отпустил меня, и зрение вернулось ко мне, я огляделся и оторопел: мы находились как раз в том месте, откуда я начал свой путь по пыльной, ухабистой дороге, вдоль которой росла ольха. Я хотел что-то спросить, но Учитель остановил меня жестом руки и заговорил сам:
— Сейчас ты вернёшься к своим. Ты идёшь к ним в гости. Ты можешь увидеть кого хочешь, но только одного человека, и сразу вернёшься… Я буду ждать тебя здесь.
И он подтолкнул меня рукой вперёд. Я почувствовал, что прохожу через что-то более плотное, чем я сам, но это лишь на какое-то мгновение, и я обрёл невесомость. Я думал обо всех родных, но не знал, кого больше хотел увидеть: бабушку, Анну, Анфиску, а может отца? Смятение было недолгим — конечно, Анна! Она больше всех убивалась обо мне. И вмиг я оказался рядом с ней.