За порогом жизни, или Человек живёт и в Мире Ином
Шрифт:
Конечно, мне ещё о многом хотелось расспросить Бена, но я не торопил события. У нас с ним ещё два дня впереди. А на сегодня достаточно и этого. Мы оба были возбуждены и утомлены одновременно и радостью встречи, и этим разговором. Я предложил Бену отдохнуть, на что он возразил:
— Мне некуда даже положить тебя спать, только вот эта тахта… или…, - он с лукавинкой взглянул на меня, — или мы можем поспать на улице в навесных качалках для отдыха. Ты не возражаешь?
— Конечно, нет. Это даже интересно. Я так ещё ни разу не спал.
— Вот и попробуешь. Знаешь,
— Что ж, идём.
Ночной воздух был пропитан ароматом жасмина, доносившегося от соседних домов, и наполнен серенадами цикад. Удобно устроившись в навесных качалках, мы долго молчали, размышляя каждый о своём. Потом я было решил заговорить с Беном, но он дважды ответил мне невпопад. Я понял, что он в полусне. Ночь прошла быстро, а утром мы с Беном отправились путешествовать. Оба сошлись в одном — хотим побывать там, где уже раньше были — на Розовой и на Радужной.
Весь день мы бродили по Розовой планете, обойдя её вдоль и поперёк. Обошли все знакомые нам места и отрыли для себя много новых красивых мест. Что-то вспоминали, веселились, разговаривали о жизни. Разговор был простой, а мне многое хотелось узнать: о Бене, о Марте и о многом другом.
В этот день мы домой не возвращались, предавшись воспоминаниям, мы отправились уже под вечер, на Радужную, к Oдину.
Oдин был дома. Он очень обрадовался нашему приходу, хотя не сразу узнал Бена в статном, белокуром юноше. Вечер прошёл быстро. Часть моего любопытства была удовлетворена, когда Бен заговорил о Марте, о семье.
— Когда пришёл отец, — начал Бен, — я ушёл из дома и несколько дней не возвращался. Я знал, что мама переживает за меня, а также знал, что нам настало время оставлять наш дом, где мы с мамой прожили столько лет, и я всё-таки вернулся домой. Ты помнишь, Николай, когда меня отсюда забрал Незнакомец? Это мой Учитель. Мы с ним пришли в дом, где мне было всё было до гвоздика знакомо, но в нём был чужой мне человек.
— Как это: чужой, Бенедито? Ведь это — твой отец! — возразил Oдин.
— Он никогда мне не станет близким. Он мне чужой, хоть и мой отец, — парировал Бен, — вот тогда я и сбежал. Потом вернулся. Мне говорили, говорили, что-то объясняли, но я чувствовал, что от меня что-то скрывали. Отец пытался льстить. Мама плакала и молчала. Я ни с кем не хотел оставаться — ни с отцом, ни с мамой. Я метался. Тогда пришла бабушка, это она встречала нас здесь…
Бен замолчал, обдумывая что-то своё, а потом тихо заговорил снова:
— Тогда я решил идти с Учителем… — Бен снова смолк.
— Бенедито, почему родители не остались вместе, ведь мама ждала своего мужа? — нарушил молчание Oдин.
Бен потухшим взором окинул Oдина и вздохнул, у меня же мелькнула мысль, что, наверное, не стоит задевать больную для него тему. Видимо Oдин уловил мою мысль, также мыслью он ответил мне: «Ему надо выговориться. Так будет лучше для него. Он очень подавлен».
Всё это было молниеносно. Бен, вздохнув, продолжил рассказ:
— Да, мама ждала его, — Бен никогда, почти никогда не называл его отцом, просто «он», и всё, — но пройдя путь испытаний, и
— Почему? Так кем-то определено? — тихо спросил я.
— Сорока дней ему было мало. Его путь — в шесть лет скитаний определён. А что будет после, как можно узнать? Как? Вот ты, Oдин, ты очень проницателен, что можешь сказать ты?
— Об этом ни я, никто другой тебе ничего не скажет. Это тайна Всевышнего, она сокрыта ото всех, — не растерявшись ответил Oдин Бену, видимо ожидая такой поворот разговора.
— Вот видишь, и ты ничего не можешь сказать, а что было делать мне, юнцу-переростку?
— Не доводи себя до отчаяния, Бенедито, — спокойно и убедительно заговорил Oдин, — всё уже позади. А ты сделал достойный для мужчины выбор, решив идти с Учителем.
— Ты так правда думаешь, Oдин? — в глазах Бена мелькнула живая искорка.
— Я всегда говорю то, что думаю.
— Бен, а что с Мартой? — спросил я, желая отвлечь внимание Бена от его собственной персоны.
— Мама, как и раньше, решила его ждать, но я не мог более оставаться в том же состоянии, что жил столько лет, а значит не мог быть с ней. Она бы вольно или невольно тормозила моё развитие, и бабушка уговорила её уйти к ней. А он…, я даже не знаю, где он сейчас и что с ним, да и знать не желаю… Маму только жалко, не достоин он её любви. И что только она в нём нашла!? — вызывающе проговорил Бен с иронией и горечью в голосе.
— Она любит его, — просто сказал Oдин.
— Что же это за любовь? Любовь, которая губит цветок на корню…
— Часто любовь бывает слепа. Лишь чистая, искренняя любовь окрыляет и живёт вечно, но её надо найти. Найти настоящую Любовь, а не погрязнуть в тенётах страсти и обманчивого влечения плоти, — Oдин говорил спокойно.
Я же волновался и, чтобы не выдавать своего волнения, молчал.
— А я, Oдин, я найду свою Любовь?
— Бенедито, рано или поздно ты пойдёшь на Землю за тем, что поставишь себе целью обрести: будь то любовь, дети, карьера или какие-то познания и навыки. Что выберешь себе сам, за тем и пойдёшь.
— Я знаю это…
Больше мы в этот вечер не возвращались к расспросам Бена. Он, извинившись, вышел прогуляться к морю. И мы тоже с Oдином из дома перебрались на улицу за маленький столик под деревом во дворе. Больше теперь говорил я, а Oдин слушал меня, лишь изредка переспрашивая или уточняя что-либо.
Я говорил и о Синоде. Oдин порадовался за меня и моим успехам. Это теплом коснулось моей души. Я говорил и о Тамаре, скорее о своей тоске по ней и о тщетных поисках её и о своих приключениях. Oдин либо отмалчивался, а если и говорил, то абстрактно или уклоняясь от поставленного вопроса. Я прекрасно понимал его и ни на чём не настаивал. Но мне надо было выговориться, я остро ощущал в себе эту потребность. И только в этот вечер, когда Бен уже вернулся с прогулки, и мы отправились спать, я понял, что бегу сам от себя, бегу от своих мыслей, дум, от всего того, что влечёт меня к прошлому, а именно — к Тамаре.