За порогом жизни, или Человек живёт и в Мире Ином
Шрифт:
— Ты чем-то взволнован, Николушка? Что с тобой? — прижимаясь ко мне спросила бабушка.
Я слышал шаги Анфиски. Она шла будить бабушку, нам надо было уходить. Откуда в тот миг появилось слово «нам» — не знаю. Но…
— Проводи меня, бабушка.
— Ты уходишь? Так скоро Николушка?!
— Да, идём. Идём со мной, — и я увлёк её за собой. Мы уже были за селом, когда бабушка резко исчезла.
Она проснулась, догадался я. И быстро вернулся снова в дом. Бабушка, как была в ночной сорочке, на коленях стояла перед образами. Она молилась. Анфиска стояла в дверях, с недоумением глядя на неё, она
И вот она встала, тяжело опираясь о стоявший рядом сундук и сказала, обращаясь к Анфиске:
— Помоги надеть платье.
Анфиска молча помогла ей, а бабушка продолжала, как бы рассуждая вслух:
— Вот и мой час, Анфиска, пробил…
— О чём это Вы, прости, Господи?!
— Внук мой приходил ко мне…
— Может, к погоде?
— Да нет. Я с ним ушла аж до околицы, а тут и ты меня разбудила.
— Да будет вам так говорить. Рано умирать собрались. Поживите ещё…
— Я устала. Пора мне… Ну, да что об этом говорить. Господь позовёт, без страха пойду… А что там, чай готов?
— Да, давно вскипел, остывает…
И они вышли из комнаты. А я был пригвождён происшедшим к лавке и не мог двинуться. Невольно я стал вестником смерти… Но почему я? Почему я? И как это могло произойти?.. Однако, немного придя в себя, я, да простит меня Господь, порадовался: «Хоть одна любящая меня и родная мне душа будет со мной в одном мире…» Придя к такому заключению, я не мог более находиться в доме. Мне, казалось, не хватает воздуха, и я вышел во двор. Но и здесь мне было мало места. Мне этот большой мир казался тесным от переполнявших меня чувств и мыслей.
Как-то непроизвольно, повинуясь внутреннему зову, я оказался в Саратове, в том парке, где когда-то познакомился с Тамарой, где встретил столько счастливых минут рядом с ней. Я ходил бесцельно по дорожкам, присаживался на лавочки, где мы часто отдыхали, вспоминал то, о чём мы говорили. И мне казалось, что она вот-вот появится, подойдёт, как бывало раньше, сзади ко мне и закроет прохладными руками глаза. Но увы… Это были лишь воспоминания. Но как они были живы: я слышал её голос и чувствовал прикосновение рук. Я слышал трель соловья и переклики воробьишек в шумной стае, перелетавших с места на место…
Я открыл глаза — и всё исчезло. Стояла поздняя осень. Небо было хмурым, низко плыли облака. Срывался редкий дождь. Я почувствовал себя неуютно и одиноко в пустынном парке, где гуляли ветер да я… И как-то невольно, само собой меня повлекло на кладбище. Всех, кто читает эту главу, призываю никогда не делать этого! Запомните, внушите себе: как бы ни было тоскливо — не возвращайтесь к своим останкам! Зрелище ужасающее, а чувство отвращения после преследует очень долго…
Досужий человек может спросить, а как же праздники, когда приходят на кладбище поминать ушедших? Я отвечу. В отпущенные дни для помина, а ещё в день рождения и в день смерти, душа не видит смрада разложения тела и останков. Хотите вы или нет, а в особые дни вас ждут умершие, даже если никто не приходит на кладбище. Если нет возможности быть на кладбище — просто вспомните ушедших дома, и они придут к вам домой, туда, где вы есть!
Не забывайте ушедших, ибо и сами будете забыты! И если б вы знали боль сознания, что
Не хочу описывать виденное и пережитое мною в тот день. Воспоминание и по прошествии многих лет, леденит душу. Я был жестоко наказан! Внутренний голос твердил мне: «Остановись, остановись! Одумайся и вернись домой», но я шёл, подавляя в себе этот зов разума. Увиденное и пережитое довело меня почти до безумия. Собрав последние силы, я постепенно удалялся всё дальше… я помню только — бежал, бежал… ничего не видя в округе и не слыша. Обессилев, я упал. Больше ничего не помню… Очнулся я от холода.
Шёл снег. Первый снег в ту зиму. Он устилал пушистым покрывалом всё: и деревья, и пожухшую листву. Земля одевала белый саван. Где я находился — не знаю, и не знаю, как долго я пролежал вот так на земле. Меня трясло от холода. Хотелось вернуться домой, но… я не мог. Меня словно магнитом что-то невидимое удерживало здесь, на Земле. Я несколько раз пытался уйти домой, но не мог справиться сам с собой. Казалось, что я потерял рассудок, потому что не смог сконцентрироваться мысленно на чём-то определённом. Перед глазами все поплыло. Силы оставляли меня.
Я куда-то брёл, не различая места, где иду… Я вышел к какому-то селу, вошёл в первую попавшуюся мне избу, над крышей которой вился дым. Не обращая внимания на людей, зная, что они меня не видели, я прошёл к печи. Согреваясь, я приобретал уверенность в себе. Силы возвращались ко мне, но я не мог двинуться с места, когда вновь пожелал вернуться домой. Внутренний голос молчал, и я не знал, что мне делать: меня что-то удерживало на Земле, не давая возможности оставить её. Когда я согрелся, мысли приобрели ясность. Но я никак не мог вспомнить, как называется состояние, в котором я находился сейчас, а значит, не мог выйти из него. Я читал об этом, знал. Но не мог вспомнить…
Забравшись на русскую печь, которая ещё хранила тепло и дух испеченного хлеба, я, устроившись удобно, заснул. Проснулся перед рассветом. В доме ещё все спали. Мне показалось, что рядом со мной кто-то есть. Я присмотрелся и увидел: что-то спало рядом со мной. Я подумал: «Кто это?» И это нечто потянулось и, проснувшись, изумлённо посмотрело на меня.
— Ты кто? — спросило нечто меня.
— Я Николай, а ты?
— Я — Хозяин дома, — ответило нечто и встало.
Что же я увидел? С полметра высотой маленькое худенькое существо. Мохнатое, мордочка беличья. Но оно понимало меня, а я — его.
— Что ты здесь делаешь, в моём доме? — спросил Хозяин. — Я не знаю тебя.
— Я просто очень сильно устал и замёрз. А здесь я согрелся и выспался.
— Хорошо, что ты отдохнул. Теперь уходи! — это прозвучало беззлобно, но решительно и твёрдо.
— Я не могу сейчас уйти.
— Почему?
— Я забыл кое-что и мне это надо вспомнить…
— Хорошо, вспоминай быстрее и уходи, — настаивал на своём Хозяин дома.
А мне было смешно видеть его хрупкую фигуру, занявшую выжидательную позу. Видимо Хозяину передалось моё внезапное веселье и он спросил, укоризненно глядя мне в глаза: