За последним вздохом
Шрифт:
— Клеа, постой! — Кольтира схватил ее за руку, когда она повернулась, чтобы уйти. — Ты знаешь, что ждет немертвых после смерти?
Она кивнула.
— Потом, когда я выпью зелье, ты расскажешь мне? Я должен предупредить одного эльфа. Только его, я никому не расскажу больше. Хорошо? Пообещай мне!
Клеа покачала головой.
Кольтира мысленно выругался. Не упрямься же! Он не многого просил! Этас не поверит ему, если Кольтира не выпьет эту дрянь и не будет казаться ему неопасным, не станет верным подданным Сильваны. Иного выхода
— Я должен, понимаешь?
— Ты забудешь, — прошелестела Клеа, разлепив, наконец, серые губы.
— Вот я и прошу тебя рассказать мне все потом!
— Ты забудешь.
Клеа вырвала руку из его захвата и ушла. Он забудет… Забудет о судьбе немертвых — или ее? Почему нельзя объяснить нормально! Почему нельзя сказать просто: «Останься»?! Кольтира громко выругался, потом от души заехал кулаком по стене, разнес в щепки стол и погнул саронитовым сапогом кубок. Ударил Смертью и Разложением по луже растекшегося зелья.
Как бы ни поступил, предаст или Клеа, или Этаса. Или их обоих!
Может, дать Этасу еще времени? Увидит, что Кольтира у Сильваны — должен же тогда успокоиться?
Дни потянулись за днями, складываясь в месяцы. Новый кубок с зельем стоял на полу — стол ему так и не заменили. Несколько раз заходила Сильвана, обещала блага новой нежизни. И помирить его с Этасом и Клеа.
— Что ты так цепляешься за прошлое? — шипела она, теряя терпение. — Что там у тебя такого важного? У тебя все равно нет семьи, и никого не воскресить. А твои приятельницы никуда не денутся.
Кольтира с трудом сдерживал желание схватить ее за горло и швырнуть в стену. У нее, может, и была семья: и Этас, и сестры. Но как она смела решать, что в его жизни важно, а что нет?!
Они ссорились каждый раз, Сильвана уходила в ярости, плюясь угрозами. Он громил и без того пустую камеру. Разломал на мелкие кусочки решетку, ясно показывая, что та не удержит его. И все же решетку заменили такой же, стальной. И Сильвана не использовала ни силу банши, ни способности своих валь’кир, чтобы влить в него зелье насильно.
Кольтира все еще считал, что ее планы насчет Этаса отвратительнее тех, что были у него самого. Если учесть, что он не знал, на какой риск обречет своего друга. И все же Сильване — в отличие от него, — хватало ума, терпения или благородства не делать ничего насильно. Кольтира злился на нее, но невольно снова проникался к ней уважением.
— И что тебе мешало просто сломать эту решетку к гноллам?
Увидев Тассариана, Кольтира подумал, что у него галлюцинации. Ну мало ли: он же не знал, как именно действует зелье. Может, сделанного несколько месяцев назад глотка и постоянного нахождения рядом с его испарениями было достаточно, чтобы оно начало вытворять что-то странное с его воспоминаниями. Все это ведь уже было… Но теперь Тассариан не имел причин лезть в логово врагов.
— Как ты попал сюда?
Нет, теперь вопрос был не глупым. Тассариан не мог легко вспоминать дорогу, как в прошлый раз.
— Мне
— Кто именно? — нахмурился Кольтира. Синдия? Натанос мог использовать ее в своих интригах, чтобы устранить соперника.
— Не знаю. Она какая-то неразговорчивая.
Кольтира подумал о Клеа, но вряд ли это мог быть правильный вариант. Она-то точно знала, с какой целью Тассариан явился.
— Какого упыря ты здесь делаешь? — еще хотелось спросить «чего пялишься?», потому что Тассариан именно пялился, как разбойник на толстый кошель.
— Ты сказал, что вернешься.
Кольтире показалось, или в словах Тассариана действительно был вызов, обвинение. В прошлый раз он поскромнее себя вел, несмело спрашивал, а не предъявлял претензии.
— Разве?
Он вроде говорил, что у него остались незаконченные дела, а не обещал присоединиться к ним в Западном краю. А может, и обещал: желая отделаться от спутников, Кольтира всякой ерунды наплел.
— Я скучал по тебе.
— Ты же меня почти не помнишь, — фыркнул Кольтира.
— Я вспомнил, что люблю тебя, — Тассариан с любопытством оглядел вытаращившегося на него Кольтиру. — Ты удивлен. Я не говорил тебе раньше, что люблю?
— Мы нежить, рыцари смерти, — медленно, чтобы дошло даже до промытой зельями башки, процедил Кольтира. — Мы не способны любить.
— Это тебе Король-Лич сказал?
— Это все знают, — Кольтира даже разозлился от его непонятливости.
— Откуда?
Кольтира пожал плечами. Откуда ему знать! Как и все светлые, добрые чувства, любовь была не доступная чудовищам, созданным нести смерть и разрушения. Это же очевидно, разве нет?
Наверно, Кольтира хотел бы, чтобы его любили. Все хотят. Можно не признаваться себе в этом, но кто же откажется. Раньше его любила семья, и этого хватало. Он думал, что однажды полюбит сам. Но для нежити, и уж тем более такой, как рыцари смерти, машины для убийств, любить и быть любимыми невозможно.
Кел’Тузад спрашивал: «Кого ты любишь?». Контрольный вопрос, проверка успешного превращения в безжалостного рыцаря смерти. Еще его интересовало: «Кто любит тебя?». Знание, что кто-то любит и ждет, помогало бы бороться с контролем Плети.
А может, именно воля Артаса не позволяла испытывать какие-то светлые чувства, а теперь рыцари смерти на это способны? Ну, некоторые. Особо хорошие. Кольтира продолжал тупо пялиться на Тассариана. Не то чтобы были причины обвинять его во лжи… А иначе зачем бы ему тащиться сюда, рискуя головой? Разве что только об убийстве и своей вине вспомнил…
Кольтира поймал себя на мысли, что ему хочется поверить. Но… Но как же смехотворно все это! Рыцари смерти — монстры, созданные чтобы убивать. Им позволили продолжать нежизнь, их научились использовать для защиты, их заставили быть законопослушными — но они не перестали от этого быть чудовищами. Какие уж тут разговоры о любви. Нелепо. Неправдоподобно. Так не бывает!