За пределами ведомых нам полей
Шрифт:
«Древолюди» и гигантские пауки найдут свое место в «Сильмариллионе» и «Властелине Колец»; а «Менестрель» вводит чрезвычайно важную для Толкина тему – исчезновения, утраты волшебства. Уход эльфов из Англии часто описывали авторы рубежа веков, но лишь Толкин ввел этот сюжет в более широкий контекст: эльфы уходят из мира людей, однако даже их собственный мир, как выяснится позже, подвержен невосполнимым потерям.
Но мелодии нет, и слова позабыты,
И Солнце увяло, и сед лик Луны,
Лодьи фейри гниют, тиной моря увиты,
Жажда чуда и пламя в сердцах холодны.
(Пер. А. Дубининой)
И здесь вступил в действие еще один фактор: «сильнейшее эстетическое наслаждение, которое дарит язык сам по себе». Толкин открыл его около 1908 года, изучая готский, – и даже не столько открыл, сколько осознал, потому что несуществующие
Языковая и культурологическая интуиция заставили Толкина углубиться в мифологическую реальность, стоящую за строками древнего поэта, а «история» о небесном мореплавателе оказалась прочно связана с очередным лингвистическим замыслом. Как раз в конце 1914 года Толкин начал разрабатывать квэнью (Qenya), или, как он с притворной скромностью выражался, «мой дурацкий язык фейри» [152] . Толкин уже три года как погрузился в грамматику финского языка – это было «все равно что найти винный погреб, доверху наполненный бутылками потрясающего вина, причем такого букета и сорта, какого ты в жизни не пробовал. Я просто опьянел; я оставил попытки изобрести “не сохранившийся в письменном виде” германский язык; а фонетика и структура моего “личного языка” – или череды придуманных языков – приобрела отчетливый финский колорит».
152
Там же. – С. 11 (№ 4).
Много позже, в 1931 году, Толкин прочитает лекцию, посвященную своему «тайному пороку» – изобретению языков, где выскажет чрезвычайно важную мысль (важную, в том числе, и для нашей темы): «…Для идеального искусственного языка требуется наличие, хотя бы в общих чертах, мифологической составляющей. Не только потому, что продуктом более или менее законченной структуры неизбежно станут стихи… Творение языка приводит к творению мифологии».
Он знал, о чем говорит: квэнья, чьи фонетика и лексика были серьезно разработаны уже в 1915 году, оказалась «языком квэнди, каковы суть остатки эльдалиэ, живущие ныне на Толэрессеа», – языком эльфов, обитателей Одинокого острова по ту сторону океана. Такова «лингвистическая ситуация», в которую требовалось вписать уже существующие имена – того же Эаренделя [155] : древнеанглийское слово оказалось по происхождению эльфийским.
155
Дж. Р.Р. Толкин. Письма. – С. 437 (№ 297).
Одно за другим возникают стихотворения, в которых описаны пока что не изведанные земли; поэзию сопровождают рисунки карандашом и акварелью, странно напоминающие работы Чюрлениса. Мертвый и пустой град Кор, звездный причал близ врат Луны, где останавливается на своем вечном пути корабль Эаренделя…
На запад Солнца, на восток
Луны – в волнах морских
Вознесся одинокий холм,
Чьих башен мрамор тих –
Там, за Таниквэтиль,
Где Валинор.
Туда приходит лишь одна
Звезда, бежав Луны;
Там плоть Двух Древ обнажена –
Того, с Цветком ночным,
Другого, что с Плодом дневным,
О Валинор.
(Пер. А. Дубининой)
Несомненный отзвук сказочного образа страны «на запад от Солнца, на восток от Луны» и возможный – стихотворения Йейтса о «золотых яблоках Солнца, серебряных яблоках Луны». Акварель, размещенная на соседней странице альбома, изображает дивный город на холме, обрамленный, словно рамой, двумя умирающими деревьями, с ветвей которых свисают светила.
Толкин называл «Побережья Фаэри» [156] «первым стихотворением [своей] мифологии» – может быть, потому, что замысел явился ему (если верить почти неразборчивой записи) уже в 1910 году; или потому, что именно здесь на смену образу (Эарендель) приходят мотивы – основа будущих сюжетов.
Сюжеты потенциально содержались уже в квэнийском словаре, полном слов звукоподражательных (калонгалан, звон колоколов; килинкеле, перезвон колокольчиков), ни на что не похожих (эрессеа, одинокий; морвен, дочь тьмы, Юпитер, жена Эаренделя) и… реконструкций. Некоторые слова квэнья оказываются праиндоевропейскими: оа (шерсть) явно родственно индоевропейскому *owis,
156
Фаэри (Faёry) – Волшебная страна. Слово встречается уже у Эдмунда Спенсера (1590).
157
В рассказе о квэнья я следую книге: John Garth. Tolkien and the Great War. – P. 60-63, 96-98, 125-128 etc. Словарь «Qenyaqesta» опубликован в журнале «Parma Eldalamberon» (1998. – № 12).
Для сравнения: Дансени на месте Толкина дал бы набор произвольно вымышленных слов, смутно перекликающихся с античными или древневосточными; Кэбелл, ничего не придумывая, соединил бы в столь же произвольном порядке элементы десятка мифологий, каждый из которых одновременно подчинен общему замыслу и свободно может быть заменен едва ли не любым другим. Языковое чутье Толкин позволило соединить неуемную фантазию Дансени с обилием культурных аллюзий Кэбелла.
Язык, разумеется, многое говорит об устройстве и истории мира: уже в первом квэнийском словаре есть Эну Илуватар, Отец Небесный, создавший Валар, «счастливый народ», ангелов или, по мнению людей, богов. Название их обиталища Валинор Толкин переводит как «Асгард»; действительно, в ранней мифологии Валары гораздо сильнее напоминают скандинавских богов, чем в итоговом «Сильмариллионе». Эльфы, некогда обитавшие в городе Кор на скалах Эльдамара, ушли в большой мир – чтобы научить смертных людей песням и праведности; но потерпели неудачу и вернулись на Одинокий остров – или истаяли на берегах Старого света, став «народом тени». Неудивительно, что в европейских языках находится столько перекличек с эльфийскими наречиями (а Толкин довольно быстро понял, что существует несколько взаимосвязанных эльфийских языков).
Два Древа, освещавших Валинор, пока что существуют лишь как фон – ни сказание, ни песня ничего не говорят об их судьбе. Но уже есть «Бог Зла» Мелько, демоны арауке, князь котов Тевильдо (позже его место займет Саурон!), Паучиха Ночи Унгвэ-Туита и владыка драконов Фентор, которого сразил герой Турамбар.
Эльфы знают, что Бог троичен (Атар, Ион, Са – Отец, Сын и Пламень); в квэнья есть даже слова «Евангелие» (эвандильон), «распятие» (анатарвеста), «монах» и «монахиня» (анустар, квиндэ)… Контраст между «мифологическим» и «христианским» слишком очевиден, и Толкин вскоре отказался от непосредственного привнесения религиозных понятий в свои произведения. Даже рассказ о сотворении мира Богом и Его Ангелами, хотя и пройдет сквозь все редакции «Сильмариллиона», во «Властелине Колец» будет лишь «фоновым знанием», неявным для многих читателей. Для этого у Толкина были прежде всего эстетические основания: так, он критиковал средневековые романы о рыцарях Круглого Стола, поскольку «артуриана не только связана с христианством, но также явным образом его в себе содержит», в то время как истинная волшебная историяможет на него только намекать. Но христианские образы и концепции – вопреки только что приведенным словам, – вернутся в «легендариум Средиземья» в 1950-е годы.«Господь – владыка ангелов, и людей, и – эльфов», а значит – мифология не может обойтись без Его присутствия, тем более мифология истинная, какой Толкин полагал собственную. («Я давно перестал придумывать… – напишет он в 1956 году, – я дожидаюсь, пока мне не покажется, будто я знаю, что произошло на самом деле. Или пока оно само не напишется». Действительно, и «Сильмариллион», и «Властелин» создавались именно так.)
Но в раннем словаре квэнья находятся слова, которых эльфы точно не знали; зато нетрудно понять, откуда они взялись. Томпо-томпо – «шум барабанов или пушек»; Калимбан – «Варварство, Германия» (скорее всего, отсылка к шекспировскому Калибану); калимбо – «дикарь, нецивилизованный человек – великан, чудовище, тролль», калимбарди – «немцы». Не забудем при этом, что семейство Толкин – выходцы из Германии; писатель об этом прекрасно помнил и «привык гордиться своей немецкой фамилией» [161] , даже во время мировых войн.
161
Там же. – С. 45 (№ 30).