За пять веков до Соломона
Шрифт:
Впервые не рад был Моисей дорогому гостю. Смотрел вначале настороженно, будто прикидывал что в уме, потом кивнул: ладно, мол, садись. Иофор, как ни в чем не бывало, устроился на подушках и по привычке речи мудрые завел:
— Раз Мариам правду не сказал, так хоть мне откройся. Что с Аароном делать собираешься?
— Выгоню в пустыне, на волю Богов всемогущих.
— То есть на смерть верную.
Моисей недовольно скривился, но Иофор продолжал, внимания не обращая:
— А не думал ли ты, как еще можно с Аароном поступить?
— Что тут думать. Согласен
Иофор улыбнулся:
— Смотрю, во всем полагаешься на богов внутренних.
— Конечно, они ни разу не подводили.
Иофор вдруг посерьезнел.
— И прав, и не прав ты, Моисей, одновременно. Прав, что с предавшим другом расправляться нужно без пощады. Но не прав, считая, что Аарон тебе друг до сих пор.
— Ну да, теперь он враг лютый.
Иофор кивнул:
— Вот и я о том говорю. А к врагам следует по-другому относиться.
— Это как еще?
Иофор вдруг заговорил совсем тихо, так что Моисею пришлось напрягаться, чтобы услышать хоть слово:
— Врагов прощать надобно. Только тогда из них толк будет.
Моисей вновь поморщился и собрался встать, но Иофор оказался проворнее. Вскочил резво, крепкая рука сжала плечо Моисея, огромные глаза прожгли взглядом насквозь:
— Сядь, не спеши. Подумай хорошенько, а потом убегай.
Голос вдруг загремел на весь шатер:
— Моисей, если тебя от души друг похвалит, что почувствуешь?
— Радость внутри, легкость.
— А поверишь словам хвалебным его?
— Не знаю.
— А тому, что враг о тебе скажет, поверишь?
— Конечно.
— Вот она, первая польза от врагов — хвалам и хулам их веришь больше, чем словам друзей.
Моисей перестал вырываться, но Иофор хватки не расслабил, и плечо по-прежнему казалось сдавленным тяжелыми камнями.
— Теперь еще скажи: не будь угрозы, что фараон израильтянам из Уасета уйти запретит, сколько бы сборы заняли?
— Дней пять.
— В лучшем случае, — кивнул Иофор. — Зато, когда отряды Рамсеса могли в любой миг дороги из города закрыть наглухо, вы за сутки управились. А если бы потом египтяне не напали, как долго бы ты из евреев армию делал?
Моисей все понял и молчал, погрузившись в непростые мысли. Но Иофор растолковал поведение молодого вождя по-другому:
— Молчишь, тогда вспомни, сколько возни с новобранцами в походе нубийском было! А тут за две недели у тебя такое войско появилось, что в одной битве десять тысяч египтян положило.
Моисей впервые открыто взглянул в глаза Иофору:
— Ясно, куда ты клонишь, отче. Для того даны враги, чтобы не стояли мы на месте. Боги ведь этот мир неспроста таким неприветливым сделали. Почему в пустыне жарко, а в горах холодно? Почему еду приходится трудом добывать? Почему везде опасности, враги и хищники поджидают? Потому что только в борьбе с ними растет человек. Не встреться мне на пути караванщики, на Сепфору позарившиеся, разве вышел бы из меня вождь бесстрашный? Нет, надо было в глаза смерти заглянуть, чтобы
Иофор, наконец, отпустил Моисея и опять уселся на подушках:
— Врагов и друзей нужно в равновесии держать. Как Силу и Слабость. Помнишь: нельзя быть всегда Слабым, но нельзя быть и постоянно Сильным. Точно также с друзьями и врагами. Когда одни враги вокруг — кроме борьбы ничего не остается. Ни времени о будущем думать, ни настроения красоту мира созерцать. Вся жизнь мимо проносится словно дорога пыльная под колесами колесницы. Но и когда человек только друзьями окружен — тоже нехорошо получается. Нет никого, кто лидеру правду горькую скажет, постепенно привыкает он, быть во всем правым. Потому новых решений не ищет, стоит на месте, живет днем вчерашним.
Взгляд Иофора вдруг стал по-отцовски понимающим и добрым:
— Добился ты, Моисей, речами толковыми да делами мудрыми, что врагов у тебя среди израильтян не осталось. В этом успехе, как всегда, зародыш будущих проблем кроется. Поэтому береги тех, кто не согласен, прощай врагов своих. Не старайся любой ценой на свою сторону обратить — шакал под белой личиной овечьей куда опаснее, чем в обычной желтой шкуре. Пусть остаются несогласными, пусть спорят с тобой, пусть критикуют — тогда каждое решение семь раз взвесишь, а потом уже действовать станешь. И пускай Аарон первым примером будет…
Кто-то осторожно кашлянул снаружи. Полог аккуратно отдернулся знакомой трехпалой рукой, вовнутрь пролезло окаймленное бородкой лицо верного сотника.
— Моисей, как и велел, мы через час пришли. Но ты, верно, занят. Так мы попозже заглянем.
— Нет, зачем же, мы свои дела закончили, теперь ваша очередь настала, — Иофор поднялся с подушек. — Заходите, рассказывайте, что надумали. А я пойду, кости старческие на солнышке погрею.
Словно напроказившие школяры Махли и Симеон скользнули внутрь.
— А откуда он знает, что мы придумать должны были, как с Аароном поступить следует? — спросил боязливо Симеон, глядя на качающийся полог. Видать не только на Моисея властный Иофор трепет наводил видом величавым.
Но молодой вождь не ответил, только рукой махнул — мол, что с чародеем старым поделаешь. Вместо того Моисей сразу к делу перешел:
— Говорите, что принесли.
Махли степенно начал, поглаживая бороду:
— Ничего толкового мы так и не выдумали. Вначале показалось, что лучшим решением было бы взять десяток мужей верных и Аарона силой пленить. Но это, несомненно, вызвало бы гнев израильтян. К тому же у Аарона сторонники точно отыщутся. Хотя бы его отряд. Люди молодого вождя любят и уважают. За смелость, за честность, за то, что говорит, как думает. И попытайся мы его убить или даже просто из лагеря на смерть в пустыню выгнать, как Аароновы друзья мятеж поднимут. Можно, конечно, и сзади напасть или яду, скажем, в кушанья подсыпать, но не по нутру нам такие козни коварные. Чай не в фараоновом дворце живем, чтобы ближнему своему подлость смертную устраивать.