За широкой улыбкой
Шрифт:
Однажды я уже его засадила, пусть и не за все убийства, и то… по другим статьям, но все же – какая-никакая, но месть, справедливость.
А уеду, чего добьюсь?
Ведь как ни крути, а истина одна: лишь только пережив всё то, что случилось со мной, благодаря ему, я, и только я - истинный, дотошный, маниакальный фанат сего ублюдка. Только мне придури хватит его додушить до конца, каких невероятных сил это бы не стоило.
***
Чертова погода, как и вся моя жизнь.
Вчера мороз драл, сегодня –
Стереть с лица гадкие капли дождя и забросить ногу на ногу (все так же неосмотрительно сидя, развалившись на холодной, мокрой скамейке в парке в центре города).
Последний день свободы, да? Правда, даже если Евсеева и закроют, «подражатель» всё равно останется. А в то, что он существует, я непременно верю! Хотя и не так его боюсь, как эту тварь. Мне кажется, я со всем белым светом готова справиться. Со всем… кроме Евсеева. И пока у него, конечно, все шансы править балом, загнав меня в угол.
***
Странное оживление на входе кафе, что напротив парка. Перевожу взгляд. И вдруг, буквально миг - и среди молодых людей, что там собрались, узнаю ублюдка - Ерёмов…
Ерёмов и Евсеев. Две кошмарные «Е» на мою тугую, нелепую жизнь.
Мерзкие гады. И чего вам от меня надо?
Словно почувствовал: взгляды встретились, отчего резко отвожу глаза в сторону.
Но минуты – и еще больший переполох там. Испуганно бросаю взор: через проезжую часть чапает ко мне это… чудовище.
Поежилась; собралась с духом, выровнялась: гордый взгляд, царская осанка (не вставая с места).
– Какие люди! – едкое приветствие паскуды.
– И вам того же, - не уступаю я.
Буквально миг – замер около. Едкая ухмылка:
– Рад, что не уехала.
– А у меня был выбор?
Пристыжено рассмеялся. Взгляд по сторонам, шумно вздохнул.
Резвое движение – и без приглашения присел рядом.
– Слушай, - разворот ко мне. Лицом к лицу (да так близко, что от неловкости немного подалась назад, отодвинулась).
– Я чего-то не догоняю, - продолжил.
– Столько зеков: постоянно кого-то садят, кого-то выпускают. И что теперь, из-за каждого ссаться? Что это за х**ня? Нах*р было вообще тогда идти в мусора? Сидела бы нянькой где-нибудь в детском саде, горшки мыла, и не парилась бы. А?
Обмерла я от такой прямоты, взволновано сглотнула скопившуюся слюну.
– Чего молчишь? – не выдерживает.
Хотелось, было, оправдаться… да не то, что слов не подобрала. Нет: напрасно. Думаю, напрасно. Как и со всеми. Всегда. И в прошлом, и теперь, никто меня не поймет: почему Евсеев, почему настолько безумный, просто животный, страх… Никто ничего не поймет.
Резво подрываюсь с места – и бесцеремонно валю прочь, нарочно даже прибавляя скорость.
Оторопел ублюдок. Но миг – и тотчас летит вслед. Догоняет, скотина.
– Нет, ты чего? Слышь, чё ты уходишь? Я же с тобой разговариваю! И хочу помочь!
– Помочь? – язвлю, откровенно хохоча. – Чем? И как, глумясь? Не надо мне помогать! – грубо вырываю свою руку из его цепей.
Вновь попытка уйти, но тотчас преграждает путь и опять силой останавливает.
– Да неужто?! – гневно, саркастически сплевывает в лицо. – Ты посмотри на себя! В кого ты превратилась?! Дрожишь, словно подзаборная шавка! Где, б***ь, та Тамара, что мужиков строила одним только словом, взглядом. ГДЕ ОНА?
Обмерла я, выпучив глаза, ошарашенная.
– Так… ты меня узнал? – тихо, сухим, испуганным голосом. – И тогда тоже?
– Когда тогда? – сдержанно.
Сомнения: за и против. Решаюсь:
– Полгода назад.
Скривился, отвернулся на миг. Прожевал эмоции.
– Сейчас не об этом, - недовольно поморщился. – А о твоем… этом, Евсееве.
Глаза в глаза.
– Ты не понимаешь, - качаю головой в сердцах.
– Он – зверь. Дикий зверь!
Рассмеялся саркастически.
– А ты думаешь, я – ангел? Или те, кого ты сажала?
Вновь качаю головой:
– Вы, по крайней мере, находите в себе человечность… кончать человека быстро, а не смакуя зверством.
– Не всегда.
Словно выстрел – обмерла я, огорошенная.
Взгляды сцепились.
Нервно сглотнула лезвие жути я.
Попытка сменить тему, позорно увиливая от такого сенсационного, непростительного признания.
Мотаю головой, словно выбрасывая мысли; вновь вырываюсь (из уже расслабленной) хватки – и спешно иду, едва не бегу, кинув на прощание:
– Ты ничего не понимаешь!
– Х*ли тут понимать?! – резво хватает меня за куртку и отдергивает назад, крича в лицо. А я уже трясусь от перенапряжения. Застыли слезы на глазах.
– Х*ли? – язвлю отчаянно, сквозь сдержанные рыдания. – Хорошо, давай ловить такси – и я тебе покажу… «х*ли»!
– Зачем такси? Я на машине…
***
За городом. Кладбище. Тихая, молчаливая, пробирающая до дрожи, обитель памяти и душ. Некрополь... огражденный серой, кирпичной стеной, так усердно прячущий за ней свои заветные тайны...
Все так же хлыщет дождь, и вокруг – коварные сумерки.
– Вот, - метаю взгляд на черный гранитный памятник с изображением улыбчивой, очень даже красивой девушки. – Олеся. Двадцать один год. Умерла от потери крови. Хотя этот су**н сын был предельно осторожен. Как всегда – ни малейшей прорехи. Хирургическая точность… Родители бедной пытались покончить с собой – но ребята со скорой… - немного помедлила я, подбирая слова, - оказались молодцами.
Пошли дальше.
Молчит, сопит, покорно следует за мной.