За широкой улыбкой
Шрифт:
Желание с каждым разом все сильнее, а доводов против остается все меньше и меньше, и вес их тает словно воск свечи.
Шумное, возбужденное его дыхание волнами обдавало меня, вовсе увлекая в сладкий, беспечный дурман.
Наконец-то осмеливаюсь подвести взор и уставиться ему в очи.
Долгие, трепетные мгновения зрительного боя – и неспешно, робко потянулся ко мне, сильнее сжав в своей хватке. Мигом отворачиваюсь, пытаюсь увильнуть:
– Гриш, не надо…
Но его губы уже слишком близко, а тяга настолько велика, что даже вся вселенная, казалось, сейчас начнет обратный ход.
– Гриш! Еремов! – отчаянно, испуганно дернулась я под ним. Силой убираю, отталкиваю, вынимаю его руки из запретных мест. – Гриш, пожалуйста! Не надо!
Обмер, ошарашено выпучив на меня глаза. Молчит.
– Пожалуйста… - тихим, отчаянным голосом шепчу. А на глазах со страху вмиг застыли слезы.
Проглотил скопившуюся слюну.
Вдруг затаил на секунды дыхание – а затем шумный, болезненный выдох.
Проморгался.
Несмело отступил назад, давая возможность и мне встать, поравняться на ногах рядом.
Но не выпускает все еще из плена.
– Это всё из-за этого… - кивает головой на меня. – Да?
Испуганно подвожу взгляд. Глаза в глаза. Дрожу предательски:
– Из-за чего?
– Из-за того, что под простыней.
Тотчас виновато, пристыжено опускаю очи. Не дышу.
Тягучие, жуткие минуты тишины: когда ни он, ни я не хотим уступать собеседнику.
– Ну? – не выдерживает первым Еремов.
И снова безмолвствую. Не в силах в голос сознаться.
Но и не надо: всё интерпретирует и без того верно сам.
– Дай я посмотрю, - вдруг неуверенное движение и слегка дернул у меня на груди уголки белой простыни.
– Что? – словно молнией меня пронзило. Сжалась испуганно, скрестив руки, удерживая самое драгоценное. Глаза в глаза.
– Всё равно это когда-то произойдет, - вовсе не жалея меня, режет дальше.
Волнение уже буквально до судорог пробивает конечности. Силюсь провалиться со страха и стыда сквозь землю.
– С чего такая уверенность? - неосознанно, отрешенно, словно в дурмане утонувшая, шепчу.
Обвился вокруг руками шеи и притянул к себе, буквально силой укладывая мою голову себе на грудь. Глупое, пугливое сопротивление – и сдаюсь. Обмякла в трепетном тепле и заботе.
– А разве не так? – немного помолчав, отозвался.
– Тома… - насильно отстраняет, вынуждает взглянуть в глаза: – Я тебя безумно хочу. Как и ты меня… И мне неважно, что у тебя там, - кивает головой мне на руки. – Что ты там прячешь. Это только тебя останавливает, но не меня. Мне важно лишь, что ты чувствуешь ко мне и как поступаешь. И всё. Остальное – х**ня. Понимаешь?
Пристальный, пронзительный взгляд, давлению которого
Несмело, покорно киваю.
– Так что… давай уже покончим со всем этим – раз и навсегда.
Стою, заледеневшая. Боюсь даже пошевелиться.
Но того и не потребовалось вовсе: силой хватает меня за руки и убирает их с моей груди.
Слезы тотчас подступили глазам и грохнулись вниз, стекая извилистыми дорожками по жгучему, покрасневшему от стыда и смущения, лицу. Решительное, окончательное действие – и разомкнул, развязал импровизированную одежину, оголяя все мои тайны для себя сполна. Оголяя… «мерзкую душу».
Нервически сглотнул.
Не шевелится более. Даже не моргает. Не дышит.
Лишь внимательно, с ужасом изучает все мои «письмена», сделанные рубцами и шрамами.
Долгая, жуткая минута – и внезапно потянулся рукой, дернув, скинув с плеча лямку бюстгальтера, а то и вовсе желая полностью стащить с меня белье.
– Не надо, - испуганно вскрикнула я, прикрываясь враз.
Однако в этот же миг постучали в дверь - распахнулась оная настежь.
– Вы там живы?
В страхе дернулась я, попытка спрятаться за спиной Гриши, но уже и сам он отреагировал – тотчас схватил, прижал к груди, скрывая в своих объятиях.
– Идем!
– неистовым криком.
– Пардоньте, - попятился молодой человек, отворачиваясь.
– Просто, Ерем, тебе там зае***и трезвонить… - бросил робкие оправдания на прощание и пулей убрался прочь.
***
Быстрый, ленивый взгляд на экран телефона – и отбить вызов, выключить звук.
А дальше было вовсе нечто странное и пугающее.
Хотя, чего странное? Именно этого я опасалась. Именно это и получила.
И как бы Еремов не «свистел» там о внутренней моей красоте, и о исключительной важности лишь «чувств и деяний», вернулся в зал ко всем своим знакомым совсем другим человеком. Ни веселья, ни задора, ни даже просто доброты, человечности.
Холодный, замкнутый, черствый, постоянно огрызается. А шутить в его сторону – вообще не вздумай.
Хмурится, злится на что-то, грузится тугими мыслями. Уже больше получаса ковыряется в своей рыбе, словно та застрявшая скотина в болоте.
– Гриш, что не так? – наконец-то не выдерживает Боря и бросает ему тихо.
– А? – уставился на него в непонимании Еремов, нехотя отрываясь от раздумий.
– Что случилось? Еще больше накрыло? Или дерябнул?
– Точно, - словно прозрел Григорий. Разворот к товарищам: – Колян! Слушай, там же вроде с прошлого раза еще пару бутылок водки осталось, верно?
Обмерла я, словно передо мной только что расстрельный взвод свои дула возвел. Не дышу.
– А… ну… вроде, - замялся тот.
– Алтухов, будешь? – кидает дружественный взгляд на мужчину Еремов.
– Ну, - скривился Виктор Семенович. – Я же уже говорил. Хотя… за такую встречу… Как говорится, грех не выпить. Так что, - улыбнулся, махнув рукой, – наливай!
Залпы.
– ---------------------
Глава 15. Потаенное
– ---------------------