За Синь-хребтом, в медвежьем царстве, или Приключения Петьки Луковкина в Уссурийской тайге
Шрифт:
— Понятно! — принимаясь за работу, весело ответили друзья.
— Ай! Чуть не забыл, — вспомнил парень. — Вон там, в углу, сметен мусор. Его, смотрите, не выбросьте. Соберите все на газету или на фанерку и отдайте Матрене Ивановне.
Петька посмотрел на кучу, указанную вожатым, и обиделся.
— Чего ты нас разыгрываешь? Это ж дохлые пчелы. Матрена Ивановна нас кормит, ухаживает за нами, а мы в благодарность ей — нате, мол, старушка, угощайтесь мусором! Да?
Сережа от удивления разинул рот, потом ухватился за живот и расхохотался.
— Ну и Петька! Ну и Луковкин! И
— А что, не правда? — смутился Петька.
— Да какая ж правда? Ведь мертвые пчелы и пчелиный мусор — богатство. Если их прокипятить в воде да отжать в горячем виде, можно из пуда получить два, а то и три килограмма воску. А за кило воску государство платит пять рублей. Понял?
— Ну да! А сколько тех пчел надо на пуд? Два воза?
— Неважно. От каждой пчелиной семьи за год получают полкилограмма такого мусора. А на пасеке сто двадцать семей. Считай!
Парень ушел осматривать медовые бочки. А Петька все еще стоял посредине омшаника, не решаясь поверить тому, что услышал.
— Как ты думаешь? — повернулся он к товарищу. — Разыграл нас Сережа или как?
— Не знаю, — пожал плечами Коля. — У нас же дома пчел нету… А на пасеке я бывал редко… Да ты не сомневайся. Вот уберемся и спросим у бабки. Она врать не станет…
Так с ходу приятели включились в работу. После уборки в омшанике наперегонки с вожатым готовили под мед бочки, сооружали деревянный настил для чанов, регулировали медогонку.
К вечеру все было расставлено по местам, а утром, едва пчелы пошли на взяток, все приступили к откачке меда.
«Ох, какой труд! — насмешливо фыркают некоторые, когда им говорят о работе на пасеке. — Вынул из улья рамку, покрутил в медогонке — и пожалуйста! Что ни на есть стариковское занятие!» Но когда такие знатоки попадают на точок, они начинают петь по-другому. Сережа, чтобы добраться до пчелиных запасов, сначала снимал с улья крышку с подкрышником, потом окуривал пчелиное жилье дымом, вынимал по очереди каждую рамку и ставил в ящик-переноску. В одном улье стояло по двадцать четыре рамки, а парень обслуживал за день сорок ульев. Нагрузка получалась совсем не стариковская — почти три тысячи поклонов! И это не когда-нибудь, а в самую жарищу, с закутанной в сетку головой да еще среди пчел, которые, хоть и в дыму, а все-таки норовят кольнуть тебя жалом.
У Коли с Петькой нагрузка была, конечно, не такая большая. Они таскали вынутые рамки в омшаник, вставляли в большой эмалированный бак-медогонку и осторожно крутили барабан. Но и это требовало выдержки. От мелькания барабана рябило в глазах, голова шла кругом. Тяжелая, похожая на плоское ведро, переноска оттягивала руки, на ладонях вскакивали волдыри. Какой-нибудь маменькин сынок от такой сласти сбежал бы за тридевять земель, а приятели терпели. Терпели день, два, три, а потом возня с пчелами стала им даже нравиться. Ну да, нравиться. Оказалось, что на точке можно узнать множество всяких диковинок. Сережа, когда проверял работу мальчишек, показал, как надо крутить барабан, чтобы не выпадала из рамок детка, объяснял, в каких ячейках выращиваются пчелы-работницы, а и каких —
— Видал, какой медок? Бесцветный, как слеза. А засахарится — станет белый, как молоко. Это, значит, липовый. Кленовый бывает черный, гречишный — коричневый, а цветочный, который пчелы берут с разных трав, — зеленоватый… Бывает еще медок ивовый, с амурского бархата, с леспедецы…
Устав, Петька с Колей выходили из омшаника. Тут их встречала Матрена Ивановна. Она тоже показывала мальчишкам интересное, учила, как обращаться с пчелами.
Как-то раз, нахлобучив на головы шляпы с сетками, приятели подошли к пасечнице. Матрена Ивановна пристально всматривалась в леток.
— Кто там, баба? Вор к пчелам забрался? — присел на корточки Коля.
— Какой еще вор! — не глядя на внука, проворчала старушка. — Вишь, как бьют крылом-то?
Десятка три пчел, и правда, сидело у отверстия улья и беспрерывно жужжало.
— Попеть собрались после обеда, — предположил Петька.
— Вот-вот, вроде вас, артистов, — усмехнулась Матрена Ивановна. — Жарища кругом, силушки нету, а вам бы одно — петь да плясать.
— Ну а что ж они делают?
— А то… Вентиляцию устраивают, вот что. Крылья у них заместо вентиляторов.
Приятели удивленно переглянулись.
— А зачем вентиляция? Если жарко, можно ж погулять на улице.
— Можно-то можно, да разве об себе тут забота?
И Матрена Ивановна объяснила, что в жаркую погоду без ветра воздух в улье становится, как в бане, — горячий, сырой. Вода из наношенного цветочного нектара испаряется, и пчелиная детка от этого задыхается. Чтобы спасти малышей, пчелы и бьют крыльями у летков — устраивают сквознячок.
Осмотрев улей снаружи, пасечница сняла с него крышку и, фукая дымарем, начала выставлять рамки в переноску. Петька следил за ее работой. Вдруг внимание его привлекла невиданная пчела. Она была толстая, неуклюжая и намного больше товарок.
— Кто это? — спросил он.
Матрена Ивановна присмотрелась, взяла очумевшее от дыма насекомое на ладонь и покачала головой.
— Отъелся, сердешный. На даровых-то кормах не накладно… Нате, глядите!.. Да не бойтесь! Трутень это, без жала.
Мальчишек удивили глаза трутня. Они были огромные, выпуклые и, как у стрекозы, заходили на затылок.
— Ну да, гляделки у него знатные, — кивнула песенница. — Сергей, скажи-ка, сколько у трутня глаз.
— Да я же говорил вам, — откликнулся работавший недалеко вожатый. — Сложных два, а в каждом сложном тринадцать тысяч простых, точенных.
Коля вспомнил, что трутнями зовут бездельников и тунеядцев.
— Баба! Они что ж, эти трутни, совсем бесполезные, да? — спросил он. — Только жрут, и все?
Старушка подумала.
— Сказать-то, что совсем, нельзя. Ежели без них, так матка одни трутневые яйца класть станет, ни рабочая пчела из них, ни новая матка не выклюнется.
— Так зачем же тогда говорят, что трутни зря корм едят?
— А того и говорят, что оно так выходит. Для дела-то два-три трутня надо, а в улье их другой раз до двух тысяч выводится. И все жрут. За лето целый пуд меду слопают.