За ядовитыми змеями. Дьявольское отродье
Шрифт:
— Неплохо бы выстрелить у него над ухом, когда он спит. Мы в армии своего старшину так воспитывали.
— Дельно, — оживился навестивший меня Васька. — Двустволка у вас имеется, тащите ее сюда, сейчас устроим салют наций. Картечью! Дуплетом!
Тесть с грохотом отодвинул стул, я нарочно не вмешивался, желая посмотреть, как поведет себя в этой ситуации теща. Я был уверен, что хитрющий Васька поддержал предложение главы семейства исключительно из озорства, чтобы увидеть, что будет дальше. Уж кто-кто, а Рыжий прекрасно понимал, что палить из охотничьего ружья в московской квартире немыслимо. Но, видимо, понимал это не только он один — теща с недоумением воззрилась на поглаживающего свою мефистофельскую бородку супруга. Недоумение сменилось негодованием:
— Но вы же повредите потолок! Медведь ваш, слава Богу,
— В потолок мы стрелять не будем, не беспокойтесь. В стену жахнем. Заодно и дырку пробьем, будете с соседкой, не выходя из комнаты, общаться, — невозмутимо успокоил Васька. Тесть, задумчиво пощипывая бородку, сел и замолчал — юмор он воспринимал с трудом.
Разговор закончился ничем; стоящих предложений обсуждалось немало, но все они по тем либо иным причинам были отвергнуты. Так ничего и не придумав, мы разошлись, очень недовольные друг другом, мысленно упрекая всех в недомыслии, неспособности мыслить конструктивно, чтобы каким-то образом решить сложную проблему. Упрекали всех, кроме себя.
И все же проблема была решена, к великому счастью, нашлась и на Мишку управа. И как это ни удивительно, управа являла собой обыкновенную газету, хотя, стоп-стоп, похоже, написав так, я слегка погрешил против истины, ибо не совсем точно выразил свою мысль. Не о любых газетах идет речь, а о газете вполне определенной…
Впрочем, расскажу все по порядку. Как-то раз выведенная из себя теща — медвежонок зачем-то отгрыз каблук у ее туфли, — стремясь дать выход охватившим ее чувствам, взяла со стола газету и хлопнула Мишку по загривку. И, хотя удара проказник даже не почувствовал, шелест газетных листов его встревожил, похоже, даже испугал. Помахав свернутой в трубку газетой, женщина немного успокоилась, медвежонок спрятался под стол и просидел там довольно долго, меня же его необычное поведение, а главное, странная неадекватная реакция на наказание озадачили, и я решил на досуге, когда домашние уберутся по своим делам, немного поэкспериментировать.
Результаты эксперимента превзошли все ожидания, медвежонок газетной дубинки явно побаивался, на удар свернутой в трубку газетой он конечно же не реагировал, но, испуганный звуком хлопка, прижимал уши. Я хлопнул Мишку газетой еще и еще, медвежонок оставил мяч, с которым играл, и заковылял под стол. Но самое удивительное было впереди. Продолжая экспериментировать, я развернул газету, взял ее за края и резко встряхнул — газетные листы зашелестели, Мишка сжался в комок, кинулся к своему ящику, залез в него и затаился — шелест газетного листа привел его в ужас.
Злорадно улыбаясь, еще не веря своей удаче, я снова затряс газетой, заставив Мишку выскочить из ящика и заметаться по комнате. Но я повсюду его настигал. Мишка сжался в комок, обхватил голову лапами, но нужно довести начатое до конца, а быть может, во мне проснулись садистские наклонности? Нет, разумеется, но эксперимент следует закончить во что бы то ни стало, и я снова зашелестел газетными листами, повергнув бедного медвежонка в смятение. Он заметался по комнате, прыгнул в ящик, выскочил оттуда, в панике нырнул под стол, но я достал его и там, тогда он забегал кругами, причем бежал так, что угнаться за ним было невозможно, я даже представить себе не мог, что неуклюжие косолапые топтыгины способны развивать такую скорость. Уморительные шараханья и метания медвежонка были удивительно смешны; гоняясь за несчастным страдальцем по комнате, потрясая газетой, я ликовал — нашлось, нашлось наконец средство воздействия на Мишку, причем средство совершенно безобидное, доступное каждому, члены нашей семьи теперь будут способны себя защитить.
Впрочем, как выяснилось, кое в чем я все-таки ошибся: средство оказалось не столь уж безобидным. Отрабатывая методы и приемы бескровного воздействия, осуществляемого без применения физического насилия, я довел запуганного медвежонка до того, что с ним случилась медвежья болезнь… Это остудило меня, но, моя и протирая пол, я все-таки радовался — теперь жизнь у нас наладится и грозные тучи, нависшие над буйной Мишкиной головой, рассеются.
В общем, так и произошло, на какое-то время напряжение удалось снять, и вопрос о том, что делать с медвежонком, больше не возникал. Увы, недолго. Но
— Вот что значит сила печатного слова, — заметил по этому поводу Марк, когда я ему наглядно все продемонстрировал: до этой минуты Марк мне не верил, полагая, что я его разыгрываю.
— Ну и как ты это все объяснишь?
— Честно говоря, не знаю. Возможно, шелест газетных листов напоминает медвежонку какие-нибудь лесные шорохи, связанные с неприятными ощущениями, с какой-то опасностью. Впрочем, не убежден…
Заданную нам Михаилом Юрьевичем и всесоюзной газетой загадку выяснить так и не удалось, знакомый наборщик одной из московских типографий высказал предположение, что все зависит от сорта и качества газетной бумаги. Вряд ли с этим утверждением можно согласиться…
И все же вопрос о том, что мне делать с медведем, хоть его и удалось временно отодвинуть, окончательно с повестки дня снят не был и периодически возникал, порождая споры и недовольство домашних. И естественно — Мишка рос как на дрожжах и соседство с ним в тесной комнатке становилось все более и более малоприятным, не говоря уже о том, что в нашем коммунальном муравейнике было немало детей, которые любили с Мишкой играть, возиться, причем обе стороны так увлекались, особенно когда устраивали борцовские схватки на ковре, что одна из сторон подвергалась серьезной опасности: в пылу «сражения» Мишка, наделенный чудовищной силой, мог кого-то основательно помять, а то и поранить. Я, конечно, понимал, что медвежонка надо куда-то пристраивать, что необходимо позаботиться о его дальнейшей жизни, и занимался я этой проблемой активно, частенько вспоминая моего таджикского друга Эксонджона Усманова, страстного любителя животных, у которого дома был целый зоопарк…
Глава вторая
Душа к природе потянулась
Рослый, широкоплечий таджик Эксонджон Усманов, закончив работу, вытер взмокший лоб и взглянул на часы: до вечера еще далеко, пожалуй, удастся съездить на Чумчук-Арал. Умывшись, Усманов завел свой старенький «Москвич» и отправился в путь.
Заходящее солнце золотило кремнистые красноватые горы, змеей вилась малахитовая лента реки, вздымались к бледно-голубому небу высокие ветвистые деревья, тихо шелестела тревожимая теплым ветерком листва, густая поросль прибрежных трав. Воробьиный остров, по-таджикски Чумчук-Арал, правильнее было бы назвать зеленым, он сплошь зарос густой осокой, камышом, утопал в буйной зелени. А воробьев здесь ничуть не больше, чем в городе, голубей, правда, много…
У отца Эксонджона тоже были голуби, птиц старик очень любил. Старательно приваживал окрестных изящных горлиц, желтоклювых майнушек, в саду, в клетках, подвешенных к яблоням, плавно качались кеклики — красивые горные куропатки.
Голуби жили в забранной частой металлической сеткой голубятне. Каких только здесь не было! Зобастые воркуны, трубачи с пышными хвостами, мохноногие турманы, дутыши… Когда птицы, рассекая сильными крыльями еще прохладный и чистый утренний воздух, дружно взмывали в небо, маленький Эксонджон замирал. Он часами наблюдал за рыжими турманами, которые постоянно кувыркались в воздухе, выделывая немыслимые кульбиты, переворачивались через крыло, через хвост. Порой голуби затевали ссору, особенно часто так было, когда им подсыпали корм. Отец разгонял драчунов, взъерошенные соперники обиженно расходились в стороны, чтобы через минуту дружно клевать зерно.