За землю Русскую
Шрифт:
— Спрашивай!
— Почто ты, княже, покинул хоромы златоверхие, почто не корзно, шитое золотом, на тебе, а кольчуга железная? Почто не в горнице на пиру тешишься с болярами, а рядом со мною шагаешь в походе? Поведай о том!
— О, хитер молодец! — засмеялся Александр. — Видно кричника. Пусть станется по-твоему, молвлю. Я — князь русской. Отец мой и дед оберегали Русь от недругов, пристало ли мне сидеть в горнице, когда враг грозит Руси?
— Не пристало, — согласился ратник. — И я, княже, русич, и мне дорога земля, в которой кости дедов моих и прадедов.
— Ладно слово твое, молодец,
— На Мшаге Васильком звали.
…Перевалили вброд через безымянную лесную речонку. Александр остановил войско: переждать знойный час. Задние еще подтягивались, а передние уже запалили костры. Кто жует вяленую солонину, а кто по каше, пуще, чем по дому, соскучился.
С большим полком идет старый Лугота. Накануне похода явился он на княжий двор, разыскал воеводу Ратмира.
— Войско идет в поход, — сказал Лугота Ратмиру. — Возьми меня с собой, воевода, пригожусь на что-либо.
— Немощен и стар ты, — Ратмир взглянул на Луготу. — Поход дальний, идем биться не на Великий мост.
— И ты не юн летами, витязь, — возразил Лугота. — Не юн, а не страшишься похода.
— Я воин, — сказал Ратмир.
— Молод да силен когда был, и я не гусли держал. Нынче тяжело мне копье, а кто на походе сыграет песню воинам, кто их потешит на гуслях? Не смотри на то, что стар… Стар конь, да не изъездился.
— Быть так, собирайся! — согласился Ратмир. — Но пешо тебе не ходить, будешь с обозными.
В походе Лугота помолодел. Стан его распрямился, шапка заломлена набекрень. Мал или велик отдых воинам — Лугота уже тут с гуслями.
И сейчас перебирает он струны.
Ой, и что ты, детинушка, опечалился, затуманил тоской очи ясные; аль не мил тебе, детинушке, белый свет, аль силы в плечах поубавилось? Отвечает тут добрый молодец: — Не страх, не тоска, не обида мне — кровь горячая всколыхнулася, на злодея-врага, зверя лютого… Мне бы в поле с ним скорей встретиться, в поле встретиться, поквитатися..Умолк, положил руку на струны. Шепот бежит ветерком: что-то Лугота еще скажет?
Снова рокочут струны. Тихо-тихо, будто не песнь начинают они, а сердце свое положил Лугота на гусли. Но звуки растут, громче они, веселее…
У мосточка у калинова вырос куст репею; у того ль у репею жду лебедушку свою. Уж она-то — зорька ясная — и румяна-то и ласкова. На спине у нее горб кошелем, на глазу — ячмень с бельмом, лопотье на ней не мятое, сто заплат на нем с заплатою.Плясовыми переборами заливаются гусли. Не стерпело сердце у ладного молодца. Выбежал он в круг, топнул лаптем
— Эх, выкомаривает!
— Будто в походе не был.
— Не ноги у него, а гусли!
— Откуда такой?
— Наш, со Меты… Емелей зовут.
— Холоп аль вольный?
— Холопы мы из вотчины болярина Водовика. Как была весть о походе, Емеля охочим вызвался. Душилец, правитель наш — косой злыдень, свет таких, как он, не знал — колодки надел Емеле и в поруб молодца бросил… После княжий воевода Гаврила Олексич прибыл к нам с дружиною, укротил правителя.
А Емеля вприсядку, крутится волчком на одном носке.
К войску прискакал ратник от переднего полка. Осадив взмыленного коня, спросил:
— Где князь? Слово ему от воеводы Спиридоновича.
— Не заблудился ли в борах Спиридонович? — насмешливо спросил кто-то.
— Вижу, кто славы ищет в походе, а кто и оплеушине рад, — гонец обжег взглядом.
Александр стоял на холме, неподалеку от места, где рокотали гусли. Увидев князя, гонец сошел с коня.
— От Василия Спиридоновича поклон тебе, княже!
— С чем послал Спиридонович? — спросил Александр.
Разговоры и смех вокруг притихли.
— Велел Василий Спиридонович сказать тебе, что передний полк перешел Мгу и стоит в Рыбацком погосте. Погост спален жителями. Свеи близко. Наказал Василий Спиридонович спросить: ждать ли в погосте переднему полку большой полк?
— Скажи Спиридоновичу, ждал бы нас там, где стоит, — ответил Александр. — Не оказывая себя, пусть проведает пути к свейскому стану. Пелгусий и жители тутошние, какие встретятся, покажут. К вечеру большой полк будет на погосте.
…Жарок день, а поели воины горячей похлебки, и будто свежее стало. Кто не сыт — мочит сухарь в чистой воде; дедами сказано, слаще сухаря нет снеди в походе. Заильменские ратники наловили рыбы. Душистая, с наваром сытным, вскипела уха.
Укрывшись в тень, Василько лежит на примятой траве. Глаза его устремлены вверх. Высоко-высоко, в голубой чаще, парит ястреб. Василько следит за его полетом.
Кажется молодцу, что и сам он мог бы, как эти птицы, подняться ввысь и так же зорко смотреть оттуда на бор, на реки чистые, на озера полноводные. Бор напоминает Васильку погост на Мшаге, возделанные нивы и луга вокруг, темные пятна только что спаленных огнищ… Домница под горой, у реки. Шумит печь от дутья, сухая руда на пылу отдает железо. Дед Левоник у наковальни. Василько улыбнулся, вспомнив Левоника. Вот он, как игрушку, выхватил из печи полупудовую крицу. Блеск вокруг, золото искр. И кажется Васильку, что краше и привольнее, чем свой, нет края на свете.
А места, где идет войско, низки и болотисты; здешние болота рудою богаче, чем на Мшаге. «Поставить бы домницы, — думает Василько. — Большие, на дутье в два меха. Не диво, если б пудовая крица легла на наковальню. Мало обжиты здешние места, а ну-ка иначе… Не сказать, сколько кричного железа варил бы на здешней руде искусный домник».
Звук рога разбудил Василька от дум. Он не понял сначала, зачем трубит рог, но по тому, как всполошился стан, догадался — трубят сбор. Воины спешат к берегу речонки, где на холмике, у старых берез, реет стяг княжий.