Забыть и выжить
Шрифт:
Логопед курил, глядя в окно. Что-то ему не очень верилось, будто за ними уже началась погоня. Зачем? Логики он никакой не видел в этом. Ведь услуги снова понадобятся! А так что же получается? Если убирать после дела каждого исполнителя, так никого и не останется! Нет, неправ Хохол, просто бздит мужик…
В тамбур вышел пожилой, хромой дядька с палочкой. Он кивнул молча и отошел к противоположной двери, достал пачку дешевых сигарет и начал хлопать себя по карманам в поисках спичечного коробка, наверное. Взглянул на «спортсмена», жестом спросил, можно ли прикурить, и Логопед, искоса глядя в окно, протянул ему свою сигарету. Мужик нагнулся, но тут вагон,
А через мгновение Логопед вдруг начал медленно оседать, съезжая спиной по вагонной стене, пока не сел на пол. При этом рот его был удивленно открыт, а взгляд странно застыл, уставившись в одну точку.
Пенсионер концом палочки похлопал по оттопыренным карманам парня и, закрыв точно таким же ключом, как у Хохла, дверь в вагон, наклонился над Логопедом…
Глава двенадцатая ПЕРВЫЕ НАХОДКИ
С первыми лучами солнца Александр Борисович был на ногах. Настроение было отменным. Легкая зарядка, от которой он уже стал отвыкать, вернула бодрость телу, а ведро остывшей за ночь воды, опрокинутой на плечи, добавило свежести и мыслям.
Дел на сегодня было намечено немало, и у Турецкого не имелось причины, по крайней мере, отменять какое-то из них. Первым в этом мысленном списке стоял Володя. И, наскоро перекусив, Александр Борисович захватил с собой фотоаппарат и отправился на дикий пляж, к той скале, которую облюбовал для своих «солнечных ванн» этот странный бомж по кличке Полковник.
Утро было еще прохладным, с моря тянуло чуть знобящим ветерком, это уже береговой бриз сменил направление, ночами-то он дует с остывающего берега в море, а с рассветом — наоборот. Знания, мельком подумал Турецкий, из тех, далеких времен, когда любимая тетка еще лазала по яблоням да отрясала ветки тутовника, пятная землю чернильными пятнами приторно-сладких ягод, похожих на малину, но более крупных и иссиня-черных. Детство…
Он вышел к пляжу, сбежал на плотный песок, переходящий в гальку, и по самой кромке воды направился к навесам, под которыми, еще не разобранные отдыхающими, стояли лежаки. Кроме одного, что был в стороне. Вероятно, тот самый, старый, полуразвалившийся, до которого сторожам не было дела. На нем лежал раздетый человек, не исключено, что это Володя досматривал последний утренний сон.
— Володя! — закричал Турецкий, сложив ладони рупором. — Полковник!
— Я здесь! — Человек на лежаке перевернулся. — Кто меня спрашивает?
— Александр Борисович!
— Милости прошу!
Да, так и подобало бы ответить графу, к которому явился ожидаемый гость. Но неужели Володя и сегодня помнил об их вчерашнем уговоре? Интересный случай. Какая все-таки избирательная штука — эта память…
Александр Борисович поморщился: а вот на свою собственную память, оказывается, уже полагаться нельзя, записывать надо. Собирался же еще вчера найти координаты профессора Зильбера. Однако и его имя, и отчество неожиданно сами всплыли в памяти — конечно же Станислав Густавович! Вот как его зовут! Это значит, что он, отодвинув профессора куда-то в уголок сознания, тем не менее продолжал думать о нем. Ну что тут скажешь? Обязательно надо сегодня же созвониться… Если в книжке записан его телефон. А если нет, Ирке звонить, что ли?.. Нет, если ей позвонить — неважно, по какому поводу! — немедленно начнется процесс примирения, сопровождаемый, естественно, бесконечными взаимными упреками. «А тебе это сейчас нужно, Турок?» —
От быстрой ходьбы Турецкий не задохнулся, это показалось ему хорошим признаком. И голова — в смысле головокружения — ни разу за последние дни не подвела, и ноги оказались достаточно крепкими для физических нагрузок. Значит, дело идет на поправку. И хрен с ними, с заключениями врачей, пусть Костя их читает на ночь глядя и делает глубокомысленные выводы…
Костя… Турецкий хмыкнул. Хорошо он врезал начальничку, по делу, а то они там, у себя, шибко самоуверенными стали. Ну, конечно, новый прокурор, очередная перетасовка: юстиция переместилась в прокуратуру, прокуратура — в юстицию. Удобно. И все — при деле. И каждый будет тянуть теперь за собой собственные «хвосты» — любимые кадры…
Нет, Питеру надо звонить, Питу Реддвею… «Глория» без Дениса — это уже совсем не фасон для невесты, как выражался брачный маклер из старого еврейского анекдота. А уж без Славки Грязнова — так вообще говорить не о чем, одно название, не отвечающее своему статусу… Впрочем, Костя Меркулов, вероятно, думает иначе, рассматривая чужую вотчину, как собственные владения. Но так на Руси всегда было: каждый, кто дорывался до княжения, немедленно считал, что «володеет» всем, «куды глаз достигает», а «куды» не достигает, другими словами, что «за лесом» находится, — то тоже мое! Бессмертный Гоголь, вечный Ноздрев…
Володя загорал. На сей раз он был не в брюках и сильно поношенной рубашке-ковбойке, а разделся до трусов. Мокрая же ковбойка сохла, разостланная на лежаке, в ногах. Аккуратным человеком был Полковник. Но вот фотографировать его для опознания в голом виде было не очень здорово. Куртку бы, что ли, накинул.
Володя советы Турецкого принял без возражений. Даже брюки готов был надеть. И мокрую ковбойку. Впрочем, подумал Александр Борисович, наверное, так будет и правильно: в чем ушел из дома, в том и будет опознан, а иначе как же? Словом, пришлось Полковнику одеваться и позировать — и в фас, и в профиль. Причем в полный рост и отдельно — только до пояса.
Но что было странным — и это сразу отметил для себя Турецкий, — просить Володю повернуться боком ему даже не пришлось. И когда Александр несколько раз — для верности — щелкнул его в фас, тот сам, без просьб, повернулся в профиль. Что здесь сработало? Какая память?
Если он действительно служил в органах — неважно сейчас каких, — то сам этот факт фотографирования в двух позициях говорил о том, что Володя был прекрасно в курсе того, какие следственные действия совершаются после задержания преступника. И какие два фото вклеиваются в уголовное дело обвиняемого. То есть к органам он, очевидно, имел непосредственное отношение, и в данный момент у него в мозгах просто сработал, как говорится, безусловный рефлекс.
Сфотографировавшись, будто это входило в какую-то программу, которая совершенно не касалась его, Володя тут же разделся и все вещи вернул на свои места — куртку и брюки свернул и сунул под голову, а рубашку разостлал на досках лежака. И улегся с очередной газетой, мгновенно потеряв к Турецкому всякий интерес.
Да, собственно, и говорить-то теперь уже было не о чем. И Александр Борисович решил, что терять время на бесплодные вопросы в ожидании столь же бессмысленных ответов не стоит. Попрощался и ушел. Точнее, сделал только первый шаг. Но Володя обернулся к нему, снял очки и, протирая их рукавом куртки, сказал: