Забытый - Москва
Шрифт:
Наступил черед четырех следующих. Хотя те и увидели, и спохватились, и начали отчаянно табанить, кинулись прикрыться щитами, но... Еще три "залпа", и этих завертело течением и потащило вниз.
"А неслабо стреляют, черти! Насобачились!
– Дмитрий был радостно удивлен.
– Но теперь-то что ж? Не пора ли ноги делать? Но с такой стрельбой - не-ет. Надо тех обязательно потрогать, чтоб прониклись..."
– Почаще, ребята! Особо не выцеливай, лишь бы стрелы погуще летели. Покажите, что вас тут много. Очень много!
По воде, однако, уже началась большая суета. По лодкам забегали. Все ушкуи отвернули носы от берега, опасаясь приблизиться, а течение упрямо влекло всю армаду дальше и дальше вниз. С берега между тем, теперь уже редко и осмысленно, летели стрелы и втыкались то в борт, то в палубу, а
– Сосчитал?
– Разве сочтешь точно... Больше полусотни. Даст дрозда Абакунович на Волге! Нас бы не зацепил.
– Гриш, ты-то его отчего так боишься?
– Я не боюсь, а знаю. Не за себя страшно...
– А поквитаться с ним не хочешь?
– Не хочу.
Ушкуи меж тем отвалили к середине реки, съехали ниже заводи все и возвратиться теперь вряд ли могли.
– Уфф!
– Дмитрий отер пот со лба, - Гриш, давай гонца на стрелку. Тысяцкому Михаилу весть: идут, мол, и приказ: оберечь стрелку и городские причалы. Вечер на дворе - спать чтоб - ни-ни! Костры по берегу держать всю ночь! Стеречь! И чуть что - стрелять! Во всю мочь!
По берегу полетел хлесткий разбойничий свист.
* * *
– Ну вот, Дмитрий Константиныч, и польза тебе от бездельников на торжище.
– Ох, не говори, Михалыч! Как подумаю, что бы они натворили, прощелкай мы их, у меня мороз по коже, и под ложечкой - как с похмелья.
– Еще не конец, повременим радоваться. Теперь их назад надо так же спровадить. А на Новгород зятю в Москву пожаловаться, пусть хвост им прищемит, сволочам. А то каждый раз: новгородцам пир, а всей Руси похмелье. Куда они теперь? На Булгар или еще ниже. Татарский улей разворошат, а те на нас, им до Новгорода добираться несподручно, да и не будут они разбираться. Вот и выйдет опять... Михаил Василич, как они город-то проходили?
– Ночью поздно. Я костров по берегу разжег - на полводы видно стало, как днем. Так они ближе выстрела к берегу и не сунулись. Щитами позакрывались. И так мимо и пошли. На Низ.
– Куда? Нам знать точно надо.
– Гришкины разведчики пошли за ними берегом, дадут весть.
– Добро. Ну а нам Дмитрию Московскому послание сочинять. А, Дмитрий Константиныч?
– Сочиним. И скорей гонцов надо.
* * *
Официальная бумага гласила:
"Великому князю Московскому и Владимирскому Дмитрию Иоанновичу тесть его, Великий князь Суздальский и Нижегородский Дмитрий Константинович шлет приветы и просьбы прислушаться к словам его, и подать помощь в деле общем, не терпящем отлагательств. Обращаюсь со слезной жалобой на подданных твоих новгородцев, которые великую пакость княжеству моему, и Московскому, и всей Руси опять учинили. Ушкуйники новгородские в великом числе вновь отправились разбойничать по Волге. И разграбили бы Нижний, не прими мы заранее крупных и дорогостоящих мер. Нижний уцелел, но они ушли мимо на Низ и там будут творить разбой и непотребства свои, за кои платить придется всем нам, а раньше всех мне, князю нижегородскому, как ближайшему к обиженным татарам соседу. Приструни, Великий князь, и приведи в свою волю негодяев сиих, иначе много зла не токмо мне, но всей Руси сотворится. О том просит тебя вместе со мной и зять твой, а мой первый воевода Дмитрий Волынец".
В главной бумаге, доставленной раньше всех по неофициальным каналам и лицу неофициальному, говорилось:
"Любаня моя, лапа моя ненаглядная, здравствуй! Соскучился я по тебе не рассказать, но быть нам в разлуке, кажется, не меньше, чем до следующего лета. Так выходит по всем обстоятельствам, обложившим меня здесь с разных сторон. Обстоятельства, однако, удачные и все мне в подмогу, так что получается странно: вроде и несложно, и скоро тебе бы ко мне в любое время приехать, а нельзя. Тебе в Москве надо быть! И не только, и не столько затем, чтобы гнать сюда интересующие меня вести, а чтобы постоянно воздействовать на брата, показывать ему важные для нас события в правильном освещении. Вот и теперь нужно действовать немедленно. Новгородцы (мерзавцы!) ставят нам подножку на каждом шагу, путают все планы. Я надеялся на затишье хотя бы на год, чтобы подготовить отпор крупному набегу татар.
В записке же, которую Люба немедленно передала брату, было написано :
"Здравствуй, тезка! Привет тебе и поклон из Нижнего Новгорода. Обстоятельства заставляют меня обратиться к тебе с таким расчетом, чтобы об этом никто лишний не знал, наипаче твой дядя, да и митрополит Алексий тоже. Здесь у меня дела стали подвигаться, а тесть твой, хотя и тяжело, с оглядками и вздохами, но требования и подсказки мои выполняет. Войско подтянулось, появилась кое-какая разведка. И против татар, будь у меня хотя бы год передыху, можно было б как-то подготовиться. Однако мерзавцы, ушкуйники новгородские, путают мне всю игру. В большом числе (больше 1000 морд) пошли разбойничать по Волге. Нижний мы от них оберечь сумели, чему очень помогла налаженная с грехом пополам разведка. Но они ушли на Низ и что там натворят - одному Богу ведомо. Если они спровоцируют татар сразу ударить в отместку, все наши с тобой труды пойдут прахом. По крайней мере здесь, в Нижнем, на дальних подступах к Москве. Если же они не прекратят своих "походов" в дальнейшем, татары будут в отместку регулярно стучать по Нижнему, как это уже случалось, и тесть твой просто не сможет поднять головы, хоть малость окрепнуть. Тем более, что от самих ушкуйников убытков больше, чем от татар. Не исключена такая комбинация (и я очень на нее надеюсь, Бога молю!), что татары отместку отложат до следующего лета. Тогда самое страшное, что может случиться, это новый поход ушкуйников. Я окажусь меж двух огней, и Новгород буквально всадит мне нож в спину. Ну а значит и тебе тоже. Прошу тебя всей силой своего великокняжеского авторитета, авторитета Москвы, подействовать на новгородцев, с тем чтобы они не позволили ушкуйникам хотя бы в будущем году прокатиться по Волге. Я представляю, насколько трудно воздействовать на этот донельзя самоуверенный, строптивый народ, и тем не менее очень прошу тебя об этом. Если они не помешают, то налето попробую отмахнуться от татар".
– Отмахнуться от татар!
– Дмитрий засверкал глазами и грохнул по столу своим кулачищем так, что Люба, терпеливо ждавшая, когда брат разберется с ненавистной ему писаниной, подпрыгнула на лавке и широко раскрыла глаза. И сразу поняла, что ничего ей особенно говорить, расписывать и не придется.
Дмитрий весело-отрешенно смотрел сквозь нее:
– Я им покажу, котам жирным!
– Татарам?!
– ахнула Люба
– Да ну... Новгородцам! Не пробовали они татарской плети, мать их... Сидят за лесами, за болотами... да за нашими спинами. И думают - все им нипочем, и пакостят, как захотят. Твари! Придется поучить!
– он вскочил, прошелся по палате, подошел к сестре, взял ее за плечи, нагнулся близко, бешено-весело заглянул в глаза:
– А там, Бог даст, может и... А?!
Люба хитро улыбалась:
– Может... Только пояс проверь.
– Зачем?!
– Да кабы штаны не упали.
– А-ах-ха-ха!
– закатился Дмитрий, - Ну, это прямо его слова!
– он присел рядом с Любой, - Вернее, мои. Ну ладно, как он там? Рассказывай. Тебе, чай, поподробней пишет.
И Люба стала рассказывать.
* * *
Не стоит падать, полагаясь на то, что тебя поднимут.
Макиавелли. "Государь"
– Митя, сын мой, что ты делаешь?!
– А что я делаю?
– Дмитрий смотрит на митрополита глуповато-весело-удивленно, и сейчас даже митрополиту непонятно, притворяется князь (как он тогда смеет - сопляк! засранец!
– Ваньку валять перед стариком, воспитателем, главным ответчиком за княжество, перед митрополитом, наконец!) или действительно таков (тогда совсем худо - послал Бог князя...).
– Я говорю о грамоте новгородцам.
– А что грамота? Грамота как грамота, - с лица князя исчезает веселье (Алексий смотрит: да нет, на дурака, слава Богу, не похож), - или ты считаешь, что их проказы можно оставить без последствий?