Загадка мадам Лю

Югов Владимир

Подполковник вытянулся на окошечко машины, зевнул, спросил Васильева:

– Ну кадр, вовсе не развращенный службой... Ты сознайся, почему все-таки мне не сказал, что ты хорошо знаешь этого Ледика?

– А чего вдруг?
– Васильев оторвался от чашки - он пил, налив из термоса, кофе.
– Разве вы забыли, что мы тут друг друга все знаем?

– Я разве знал, что ты здешний?

– Но я же думал, что вы заглядывали в мое дело. Я был здешним. И теперь в доску здешний.

– Я в дело твое не глядел, потому что ты еще - пацан.

Наделать ты ни хорошего, ни плохого еще не мог. Ни тут, ни там... Так почему ты мне не сказал, что знаешь подозреваемого?

– Я думал, в работе откроется. Все равно же некому было к вам идти. А я... Я уже по делу истосковался. Почему я только на бумажках сижу?

– Потому и сидишь! Что вот так действуешь! Ты хотя бы чуточку знаешь о том, как в былые времена мы жили? Знаешь, когда с нас сняли плату за звание? Знаешь, как мы в течение более семнадцати лет, аж до декабря шестьдесят девятого, работали по четырнадцать-шестнадцать часов в сутки? Почти без выходных, часто без времени для еды! И с месячным окладом аж от девяноста до ста тридцати! Но учти, тогда всегда мы говорили: "Я не буду вести этого дела. Я не могу, братцы! У меня личное в этом есть..." У нас совесть была!

– Вы думаете, сейчас что-то изменилось?

– А нет? Не изменилось?

– Я доложу вам! Учился я с ним всего один год.

– Но именно в этом году ты конфликтовал с ним.

– Александр Александрович, почему вы так со мной разговариваете? Я учился с арестованным, да. Но мне было тогда всего шестнадцать лет. Если бы вы были ко мне более или менее настроены по-доброму, вы бы взяли это на учет и спросили бы меня, почему так запутаны у этого матроса Ледика были последние годы жизни?

– Вы не ответили на мой вопрос, - Струев тоже перешел на "вы", почему не сказали, что учились вместе с арестованным? И что у вас был с ним конфликт...

– Я извиняюсь за это.

– Что был за конфликт? Элита? Вы, Ирина... Извините, потерпевшая? Еще несколько привилегированных особ? Скажем, сын главного инженера шахты, дочь секретаря райкома... Всего-то - пигмеи.

– Нет, извините, Александр Александрович! Тут вы ошибаетесь. Мамочка Ледика...

– Знаю я про мамочку.

– Вы, наверное, не знаете, что от нашей шахты и в область, и в республику двинулись на выдвижение... Кстати, через папочку Ири... Убитой, простите... Двинулись довольно крепкие мужички. Мамочка Ледика ездила к ним в гости. И из обкома, я сам в кабинете своего отца слышал, как прозванивали: не троньте ее! Это было похлеще наших папочек. Мы его, Ледика, всегда могли принять в компанию.

– А отдыхали на дачках папаш?

– А разве это было запрещено? Не с подонками же якшаться, не по пивным лазать!

– Вы имели отношение к убитой? У вас же разгул был широкомасштабным?

– Но ведь убитая не скажет теперь, что между нами было.

– И в дневнике нет этого.

– Я не вырывал страниц.

– Это - да. Вы знали, что убитая имеет дневник?

– Поговаривали

об этом. Они же с Фишманом соревновались... В писатели лезли. Слог у нее был пожиже, чем у Фиши, но, однако, крепок.

– Потому вы, не дождавшись меня, рванули к вещественным доказательствам?

– Нет, просто я подумал, что ваша жена в тот вечер затеяла какое-то культурное мероприятие. Вы будете поздно.

– И как вы думаете выходить из этого положения?

– Как? Я думаю, вам не удастся вытурить меня из дела. Потому что не даст товарищ полковник, наш главный с вами на сегодня бог.

Полковник, слышавший весь этот разговор, нейтрально хмыкнул.

– Скажите уж, что дочь полковника учится на факультете, где деканом ныне ваш отец.

– И это важно, Александр Александрович.
– Васильев завинтил крышку термоса.
– Мы же живем не в свободной стране, где взаимоотношения контролируются совестью. Мы давно ее потеряли, совесть-то. Никто не заставит отца причинить боль моему прямому начальнику. Отец мой всегда отличался разумом. А с вас, если уж хотите знать, слетит не один волосок, как только тронете меня...

– Видишь, товарищ полковник?
– Теперь уже хмыкнул Струев.

– Далеко пойдет, - осклабился Сухонин.
– Если, конечно, не остановят... Грубо, старший лейтенант! Но это, Саня, ты его спровоцировал!

Я сидел насупившись. Что же произошло с нами, грешными? Почему они не стесняются меня, человека столичного, с остреньким перышком? Они сами идут на зуб, открывая язвы профессии. У них точно так, как у всех. Раньше боялись газетной полосы, хотели попасть в нее лишь положительными. Теперь - другое время? Пиши! Все стерпит газетная или журнальная полоса. Напротив, чем хуже о тебе, тем лучше резонанс. Ты не в мафии, ты не их, если тебя хлещут.

– Молодой человек!
– Полковник сидел в машине вразвалку, он обращался ко мне.
– Вы, говорят, из пострадавших?

– Да, - ответил за меня Струев.
– Он получил ночью по куполу.

– Как?

Полковник глядел на меня испытующе.

– Я, я...
– Я забормотал.

– Просто любопытство, - подумав, сообщил подполковник.
– Верно я говорю?

Я кивнул головой.

– А кто же вас ударил?
– спросил Сухонин.

– Если бы он знал! Мне позвонил с Хапстроя, тот же Плотников сообщил: какая-то женщина тащит окровавленного мужика...

– В том-то и дело, что крови не было, - отозвался я.

– Утюгом, завернутым в полотенце, и шарахнули, - засмеялся подполковник.

– Шутки шутками, а все это мне не нравится, - сказал полковник.

Машина остановилась. Я узнал домик, узнал место, где прятался. Все выглядело хуже, чем вчера. Облезлые гнилые стены деревянного сооружения были так стары и угрюмы, что я невольно съежился. Внизу говорливо тек ручей. В синем небе не было и облачка. Было жарко, сон морил меня; все-таки подняли они меня рановато. Надо было вообще-то отлежаться.