Загнанный зверь
Шрифт:
— Кто это с тобой говорил? — спросил он.
— Мне позвонили, после того как ты ушел.
— Кто это был?
— Этого я не могу тебе сказать.
— Если обо мне распускают слухи, я имею право знать, кто это делает.
Верна ухватилась за соломинку:
— Слухи? Значит, это только слухи, Дуглас? И в них нет правды? Ни единого словечка?
— Нет.
— О, слава Богу, слава Богу!
Она бросилась к сыну через все помещение с распростертыми объятиями.
Лицо Дугласа побелело, и все тело напряглось от ее ласки. Верна погладила его по
— Дуги. Дорогой Дуги. Прости меня, милый.
Ее руки обвились вокруг него, как змеи. Ему стало дурно от отвращения, все тело ослабело от страха. Из горла рвался крик о помощи, но он подавил его: «Господи. Помоги мне, Господи. Спаси меня».
— Дуги, дорогой, мне очень жаль. Ты простишь меня?
— Да.
— Какая я ужасная мать, поверила наговорам. Да, это были наговоры, и больше ничего.
— Пожалуйста, — прошептал он, — ты меня задушишь.
Но он произнес эти слова так глухо, что мать их не услышала. Она прижалась щекой к его щеке.
— Я не должна была говорить тебе такие ужасные вещи, Дуги. Ты мой сын. Я люблю тебя.
— Прекрати это! Прекрати!
Он вырвался из ее объятий, бросился к двери, и через несколько секунд Верна услышала дробный топот его ног по ступенькам.
Она долго сидела с каменным лицом и остановившимся взглядом, словно глухой среди всеобщей болтовни. Потом пошла вслед за ним наверх.
Дуглас лежал, распластавшись поперек постели, лицом вниз. Она не стала подходить к нему вплотную. Остановилась в дверях:
— Дуглас.
— Уходи. Ну, пожалуйста. Я болен.
— Я знаю, — горестно сказала Верна. — Мы должны… вылечить тебя, пригласить доктора.
Он крутил головой на атласном покрывале.
У нее на языке вертелись вопросы: «Когда ты в первый раз познал это? Почему не пришел и не сказал мне? Кто совратил тебя?»
— Мы пойдем к врачу, — сказала она более твердым голосом. — Это излечимо, ты должен вылечиться. Нынче излечивают все что угодно этими чудесными лекарствами — кортизоном, АКТГ [7] и чем там еще.
7
АКТГ — гормон гипофиза, стимулирующий надпочечники.
— Ты не понимаешь. Ты просто не понимаешь.
— А ты объясни. Скажи, чего? Чего я не понимаю?
— Пожалуйста, оставь меня одного.
— Вот чего ты хочешь!
— Да.
— Очень хорошо, — холодно сказала Верна. — Я оставлю тебя одного. У меня есть важное дело.
Что-то в ее голосе встревожило Дугласа, он повернулся на спину и сел:
— Что за дело? Не поедешь же ты к врачу?
— Нет, это должен сделать ты.
— А ты что должна?
— Я, — сказала Верна, — должна поговорить с Теролой.
— Нет. Не езди туда.
— Я должна. Это мой долг, я твоя мать.
— Не езди.
— Я должна встретиться с этим дурным человеком лицом к лицу.
— Он
— Неужели у тебя нет ни стыда ни совести, что ты защищаешь такого человека передо мной, своей матерью?
— Я его не защи…
— Где твое уважение к себе, Дуглас, твоя гордость?
В его груди теснилось так много слов, которые он хотел сказать, что они застряли у него в горле, и он не сказал ничего.
— Я пойду к этому Тероле и выложу ему все, что я о нем думаю. И такому человеку позволяют разгуливать на свободе, это просто уму непостижимо. Возможно, он растлил не только тебя, а еще и других юношей.
— Он меня не растлил.
— Ну что ты говоришь, Дуглас? Конечно, растлил. Это он виноват в твоей беде. Если бы не он, ты был бы совершенно нормальным. Уж он у меня поплатится за…
— Мама! Прекрати это!
Наступило долгое молчание. Глаза матери и сына встретились и разошлись, как двое случайных прохожих на улице.
— Значит, Терола, — сказала она наконец, — был не первым.
— Нет.
— А кто был первым?
— Я забыл.
— Когда это случилось?
— Не помню, слишком давно.
— И все эти годы… все эти годы…
— Все эти годы, — медленно повторил он, используя ее слова как оружие против нее самой и против себя.
Он не слышал, как она вышла, но, когда поднял глаза, в комнате ее не было и дверь была закрыта.
Он вновь лег на кровать, стал слушать стук дождя по крыше, попискивание крапивника, который схоронился под свисающим краем крыши и жаловался на непогоду. Каждый звук был четким и определенным: поскрипывали эвкалипты на ветру, лаяла колли у соседей, протарахтел «додж» на подъездной дорожке — вернулась Мейбл, — хлопнула автомобильная дверца, тикали электрические часы у изголовья.
Дугласу казалось, что раньше он никогда не слышал этих звуков, а теперь, когда познакомился с ними, каждый из них звучал по-особому пророчески. В эту минуту Дуглас сам был и крапивником, и дождем, и стонущим на ветру деревом. Он раздвоился, был одновременно и активным, и пассивным началом, и мужчиной, и женщиной.
«Все эти годы, — бормотали часы, — все эти годы».
Верна снова постучала в дверь и вошла. Она оделась соответственно погоде в красный непромокаемый плащ с островерхим капюшоном.
— Вернулась Мейбл, — сказала она. — Говори потише. — У нее слух, как у лисицы.
— Мне нечего тебе сказать.
— Что ж, может, надумаешь к тому времени, как я вернусь.
— Ты едешь к Тероле?
— Как сказала.
— Пожалуйста, не езди.
— Я должна задать ему несколько вопросов.
— Спроси лучше меня. Я отвечу. Расскажу тебе все, что ты хочешь знать.
— Перестань уговаривать меня, Дуглас. Меня это раздражает. — Верна поколебалась. — Разве ты не понимаешь, что я выполняю свой долг? Делаю то, что сделал бы твой отец, если бы был жив. Этот Терола развращен до мозга костей, а ты стараешься защитить его. Почему? Ты обещал рассказать мне все. Так скажи: почему?