Заговор генералов
Шрифт:
Войска и горожане подходили и подходили. Так получилось, что выступали они только вдвоем — друг за другом, по очереди: Керенский и Родзянко, Родзянко и Керенский. Остальные устранились. Ретировались. Иногда говорили одновременно — с разных концов парадной лестницы. И голоса их звучали дуэтом: рокочущий бас и высокий баритон. Скоро оба осипли. Это не имело значения. В шуме их слова все равно невозможно было разобрать. Люди кричали «ура!» и поднимали шапки, винтовки и флаги просто потому, что были опьянены свободой и такой быстрой, как им казалось, победой.
В три часа дня Временный
— Нужно выпустить воззвание.
Родзянко погрузился в кресло, налег на стол. Начал энергично писать. Остальные терпеливо ждали. Наконец он отбросил ручку на синее сукно:
— Разрешите прочесть, господа.
Прокашлялся:
— Итак, «Воззвание. Временный комитет членов Государственной думы при тяжелых условиях внутренней разрухи, вызванной методами старого правительства, нашел себя вынужденным взять в свои руки восстановление государственного и общественного порядка. Сознавая всю ответственность принятого им решения, Комитет выражает уверенность, что население и армия помогут ему в трудной задаче создания нового правительства, соответствующего желаниям населения и могущего пользоваться его доверием…» Как, господа?
Севший голос Михаила Владимировича вибрировал, выдавая волнение. Все-таки втравили его в смуту!.. Правда, об устоях — о самодержавии и о государе — в воззвании нет ни слова, а все же супротивно царской воле… Он, Родзянко, не хотел бунта. Он пытался предотвратить восстание. Но государь не изволил прислушаться к его советам. Михаил Владимирович и теперь не желает идти против государя. Но где же те, кому по должности надлежит взять бразды правления и обуздать бунтовщиков? Где премьер-министр? Где военный министр, где главнокомандующий войсками округа? Где верные полки, пушки, пулеметы? Где, наконец, казаки и лейб-гвардейцы?.. Продержаться. Только бы продержаться. Иначе… Яснее других он представляет, что случится, если восторжествует толпа. Ему есть из-за чего испытывать тревогу. Он очень много имеет. И может потерять больше, чем все эти «народные избранники», вместе взятые.
Да, как несвоевременно оказалось событие, которое два месяца назад всполошило всех. Поторопились его племянник с великим князем и Пуришкевичем. Гришку Распутина надо было отправить в преисподнюю теперь. И не Юсупову со своими приятелями, а этим — из толпы. Вина за все неурядицы в государстве легла бы на тобольского конокрада. Получили бы его голову на выданье — и успокоились. А теперь на кого ляжет?.. Тяжкий крест…
— Что добавить желаете, господа?
Никто ничего добавить к воззванию не пожелал. Он с ожесточением ткнул перо в чернильницу и размашисто вывел: «Председатель Государственной думы Михаил Родзянко. 27 февраля 1917 года». Вызвал служителя:
— Распубликовать и распространить по городу. Служитель кинулся в типографию.
Тут же и вернулся — с новым известием:
— Фабричные… студенты… солдаты… привели под ружьем их превосходительство… Ивана Григорьевича Щегловитова!
Как понимать: под ружьем? И кого! Бывшего министра юстиции, председателя Государственного совета, сенатора — одного из высших сановников государя!.. По
Родзянко тяжело выбрался из-за стола. Но, опережая его, уже выскочил из комнаты Керенский.
Александр Федорович подбежал к группе, ведшей через Екатерининский зал белого как лунь и смертельно бледного экс-министра, недавнего вершителя судеб. Вот какие сальто-мортале выкидывает судьба.
— Господин Щегловитов! От имени народа!..
Но тут подоспел Родзянко. Гостеприимно повел рукой:
— Иван Григорьевич, пожалуйте ко мне в кабинет.
Между председателем Думы и министром вдруг протиснулся тощий небритый юноша в студенческой куртке с петлицами:
— Бывший министр Щегловитов арестован от имени народа!
Родзянко поверх головы студента гневно уставился в лицо Керенского.
— Господин Щегловитов арестован! — с пафосом воскликнул тот. — Но ваша жизнь, Иван Григорьевич, в безопасности — Дума не проливает крови!
С его губ так и слетали слова-афоризмы. Какая удача: он, он совершил первый арест революции!..
— Куда отконвоировать арестованного? — не обращая внимания на багрового Родзянку, обратился студент к Керенскому.
Действительно, куда?.. Не в полицейскую же камеру… Нашелся:
— В министерский павильон.
И в этом был остроумный парадокс: министерский павильон пристроил в свое время к крылу Таврического дворца Столыпин. Меж думскими заседаниями там отдыхали члены правительства, не желавшие вне службы якшаться с «народными избранниками».
Керенский обернулся к солдату, вместе со студентом приведшему Щегловитова:
— Какого полка?
— Четвертой роты Преображенского унтер-офицер Федор Круглов!
— Поручаю вам охрану арестованных.
Почему: «поручаю»? Какими полномочиями?.. Александра Федоровича несло.
А люди все прибывали. Они заполонили Таврический, набились в залы, толклись в коридорах.
В вестибюле и на лестнице стояли, обращенные рыльцами на Шпалерную, «максимы», «гочкинсы», «кольты». Сменяли друг друга на постах часовые.
Никто не знает, что делать дальше. Где же верные войска с фронта?.. Только бы продержаться… Родзянке сообщили:
— В левом крыле… в комнате бюджетной комиссии… Собрался еще какой-то комитет. Исполнительного Совета. Рабочих депутатов!
Каких еще депутатов? Какой комитет, когда уже есть Временный, думский? Какого совета, когда совет — они?
Керенский, на этот раз без Родзянки, метнулся в левый флигель.
Оказалось, явочным порядком здесь же, в Таврическом, уже образован Временный исполнительный комитет Совета рабочих депутатов — как прямой преемник того самого Совета, который возник в октябрьские дни пятого года и просуществовал тогда 52 дня. И этот Временный исполнительный комитет разослал по всем питерским заводам и фабрикам телефонограммы с предложением прислать в Таврический дворец своих представителей на первое заседание, а кроме того, уже образовал и штаб восстания из нескольких фронтовиков, оказавшихся в столице в отпуске или в командировке. Этот штаб выставил команды для охраны вокзалов и послал разведчиков на дороги, ведущие в столицу.