Заговоры и покушения

Глобус Нина Владимировна

Весной 1979 года в Кабул было спущено указание о том, чтобы вся информация о положении в Афганистане, собираемая представителями разных ведомств, анализировалась на месте и направлялась в Политбюро ЦК КПСС в обобщенном виде за подписями четырех лиц: посла, главного военного советника, представителя КГБ и резидента ГРУ. Это казалось разумным решением, дабы избежать разночтений. Но это же привело к тому, что в Москву стала поступать совершенно куцая информация. Из Москвы просили больше «позитива», так как «негатив» портит настроение членам политбюро. И этот «позитив» исправно поступал, составляя львиную долю (95 процентов) в сообщениях. Когда же возня Амина вокруг четверки «заговорщиков» вызвала серьезное беспокойство в Москве и оттуда поступило указание

«разобраться», то выполнить его так, как следовало, практически никто не мог. Не справились с задачей даже опытные генералы КГБ Борис Иванов и Юрий Нешумов, генерал МВД СССР Николай Веселов. Никто не знал, какой ответ хотели услышать в Москве, а потому не решились его давать.

Что же касается советских партийных и военных советников, как это было нам достоверно известно, людям Амина было предписано вводить их в заблуждение, льстить им, клясться в искренней дружбе, задабривать угощениями и подарками. А получив дорогие подарки, за обильными обедами, когда столы ломились от ароматных жареных барашков, а водка лилась рекой, разве можно было задавать острые вопросы, подвергать сомнению линию Амина?

(Морозов А. Кабульский резидент. Два «заговора» ЦРУ. // Новое время, 1991. № 40)

КАК ВЛИПЛИ В ИСТОРИЮ

Теперь, спустя годы, известно, что:

— решение ввести в Афганистан войска приняли в «узком кругу» четверо: Генеральный секретарь Брежнев, председатель КГБ Андропов, министр иностранных дел Громыко, министр обороны Устинов;

— принималось это решение за спиной народа и партии, не все высшие руководители страны знали о нем;

— события в Афганистане стали апогеем брежневской доктрины, предполагавшей военизацию советской внешней политики в условиях паритета и содержавшей явно ошибочный взгляд на страны «третьего мира» как на потенциально социалистические.

«…Мы противопоставили себя мировому сообществу, нарушили нормы поведения, пошли против общечеловеческих интересов… Поучительно то, что в этом случае были допущены нарушения нашего собственного законодательства, внутрипартийных и гражданских норм этики», — говорил Э. А. Шеварднадзе 23 октября 1989 года на заседании Верховного Совета СССР.

Теперь мы все это знаем, усвоили. Ну а тогда, в семьдесят девятом?

Судя по всему, даже в «узком кругу», то есть в «большой четверке» (во всяком случае, вначале), не было единства мнений по афганскому вопросу. Более умеренную позицию занимали Брежнев и Громыко, двое других придерживались жесткого курса, причем самым решительным образом был, как утверждают, настроен Андропов, и именно он активно склонялся к военному решению, именно его аргументы в пользу военной акции звучали чаще всего, его голос был самым твердым. Устинов же во всем соглашался с ним.

Об этом говорят люди, которым по роду службы полагалось знать все.

Профессиональный дипломат Андрей Александров-Агентов с 1961 года был помощником Л. И. Брежнева по вопросам международной политики. Андропов после кончины Леонида Ильича, сменив, как водится, «команду» референтов и помощников, сделал исключение только для Александрова-Аген-това. Как ни удивительно, и следующий лидер — К. У. Черненко, окружив себя «своими», международные вопросы оставил за Андреем Михайловичем. И даже с приходом М. С. Горбачева, когда аппарат был. подвергнут значительной перетряске, в судьбе старого политика не изменилось ровным счетом ничего — пока он сам не попросился на отдых.

Если Андрей Михайлович когда-нибудь соберется обнародовать свои воспоминания, то, разумеется, страницы о войне в Афганистане найдут там достойное место. Думается, там он рассказал далеко не все из того, что знает.

— Во-первых, — подчеркнул он, — вся ситуация с Афганистаном, с самого начала событий, возникла для нас внезапно, как снег на голову. Я помню, Леонид Ильич в беседе с кем-то из иностранных гостей сетовал на то, что он и другие руководители страны узнали об Апрельской революции из сообщений корреспондентов. Мы никак не влияли

на то, что там готовилось и произошло. До этого отношения с королевским, а затем даудовским Афганистаном были отличными. Хорошо помню поездку Брежнева туда в 1962 году — в ранге Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Король Мухаммед Захир-шах весьма радушно принимал советского гостя. Бескровный переворот 1974 года, в результате которого М. Дауд сверг своего дядю, ликвидировал монархию и сам возглавил Афганистан, был для нас вполне неожиданным. Но Дауд до этого занимал пост премьер-министра, мы хорошо знали его, и на отношениях между государствами тот переворот практически не отразился. Потом произошла революция — на мой взгляд, типичный военный переворот. Его осуществила сравнительно небольшая группа левацки настроенных офицеров. Взяв власть, они выдвинули лозунги социалистического развития и первым делом обратились к Советскому Союзу с изъявлениями горячей дружбы.

Когда первым лицом стал Амин, события обрели драматическую окраску. Наши товарищи, насколько я знаю, с тревогой наблюдали за тем, что происходит. Кровавые расправы, попытки уничтожить все, связанное с прежним социальным строем, одним махом перескочить в социализм… С осложнением внутренней ситуации Амин впал в панику. Он бомбардировал нас проблемами о вводе войск, и эти просьбы к концу 79-го приняли буквально истерический характер. Обоснования его просьб были надуманными, не убеждали. И надо сказать, члены Политбюро отрицательно отнеслись к этому варианту, не высказывая ни малейшего желания предпринимать что-то подобное. И несостоятельны прозвучавшие позже с Запада обвинения Советского Союза в том, что СССР якобы стремился через Афганистан выйти к теплым морям, или насчет политических амбиций советского руководства в связи с афганским вопросом. И хотя Амин нажимал: «Судьба революции на волоске, вы обязаны помочь…», — до последнего момента реакция Брежнева на эти просьбы оставалась отрицательной. Он исходил из своего понимания обстановки, да и по натуре не был сторонником крутых мер. Насколько я знаю, и Громыко не настаивал на вооруженном вмешательстве…

— Инициатива исходила от Андропова?

— По-моему, так. А когда пошла все же речь о посылке в Афганистан войск, никто из наших руководителей, я на сто процентов убежден, не мыслил длительной военной кампании. Расчет — наивный, как теперь выясняется, — был таким: введем войска, и сам этот факт заставит присмиреть противников нового режима.

Тем более все сопровождалось политической акцией — заменой Амина Кармалем, который с самого начала пришел к власти с умеренными лозунгами. Но это все впереди. А пока Амин продолжал настаивать на военной помощи режиму. В это время Бабрак Кармаль писал из Чехословакии, что Амин пытается его ликвидировать и «Парчам» осуждает развязанный Амином террор.

В одно прекрасное утро звоню Андропову: «Юрий Владимирович, как будем реагировать на последние просьбы афганского руководства? Что ответим Амину?» А он мне: «Какому Амину? Там Кармаль со вчерашней ночи, в Кабуле наши войска…» Мне стало неловко — выгляжу чудаком, ничего не знаю. «Ладно, — говорю, — спасибо, понял вас».

Надежда, что наша армия просто встанет гарнизонами, не оправдалась, в Афганистане она втянулась в военные действия. Это весьма огорчало наше высшее руководство. Брежнев ворчал на военных: «Не смогли все сделать, как положено». Он досадовал: «Вот, черт побери, влипли в историю…»

Впрочем, он как раз в эти годы практически выбыл из строя. Восьмидесятый, восемьдесят первый, тем более восемьдесят второй… На эти годы пришелся пик его болезни. Рабочий день Генерального секретаря продолжался не более трех-четырех часов. Но он, безусловно, доверял и Громыко, и Устинову, и Андропову. Они вошли в специальную комиссию по Афганистану при Политбюро. Собиралась комиссия, если мне память не изменяет, дважды в неделю, она принимала оперативные решения, а принципиальные вопросы выносила на Политбюро. Практически рекомендации этой комиссии ложились в основу всех принимаемых решений.