Заговоры: Опыт исследования происхождения и развития заговорных формул

Познанский Николай Федорович

In nomine patris et fily et spiritus sancti amen. Ich peswer dich… слдуетъ часть нмецкая. Вторая часть латинская: Secundo te coniuro matricis dolor etc. Третья часть снова нмецкая: Czum dritten mal peswer ich dich u. s. w. Четвертая — опять латинская: Quarto coniuro te etc. За ней слдуетъ греческая: Ayos o theos, Ayos yskyros, Ayos atanatos eleyse ymas…¹). Очевидно, авторъ хотлъ блеснуть ученостью. Но другое дло, когда въ текст попадаются мста такого рода: „облекуся воздухомъ и аеромъ“²). Въ нихъ приходится видть отголосокъ какой-то боле ранней формулы, гд безсмыслицы еще не было.

Изслдованіе языка заговоровъ отчасти показало бы, въ какой степени участвовалъ народъ въ созданіи заговоровъ, и что приходится отнести на долю духовенства. Та крайность, до какой дошелъ Мансикка, приписывая

92

духовенству созданіе всхъ эпическихъ заговоровъ, должна бы была потерпть сильное ограниченіе.

Во многихъ случаяхъ въ пользу народнаго творчества говоритъ языкъ заговоровъ, который никакъ нельзя оторвать отъ языка народныхъ псенъ, сказокъ, былинъ и т. д. Между прочимъ вс сказочные элементы находятся и въ заговорахъ. Какъ на образецъ сходства языка былиннаго и заговорнаго можно указать на заговоръ, приведенный у Сахарова подъ № 32. Нкоторые заговоры своимъ языкомъ указываютъ на то, что они, если не родились, то по крайней мр культивировались въ сред высшаго сословія, боярства. Таковы — у Майкова № 41, у Сахарова № 3.

Примромъ чисто народнаго псеннаго языка можетъ служить заговоръ у Майкова № 8. Къ псн часто приближаетъ заговоръ то его свойство, что онъ сплошь да рядомъ выливается въ ритмическую форму, часто снабжается римой. Такимъ образомъ получается стихъ. Во многихъ случаяхъ граница между духовнымъ стихомъ и заговоромъ совершенно неопредлима. Вотъ какую „спасительную молитву“ (оберегъ) сообщаетъ Виноградовъ.

Солнце на закат,Ангелъ на отлет…Господи, Господи,Послать теб нечего:Ни поста, ни молитвы,Ни денныя, ни нощныя.Запиши меня, Господи,Въ животную книгу;Помяни меня, Господи,Егда пріидеши во царствіи Твоемъ 1 )!

Этотъ же видъ заговора находимъ и на Запад. Таковы, напр., французскія les Or-`a-Dieu²). Въ другихъ случаяхъ заговоръ является прямо въ вид псни. Формальныя границы здсь также не установимы. Какъ, съ

93

одной стороны, близость заговора къ молитв дала поводъ нкоторымъ ученымъ предполагать, что заговоръ явился изъ молитвы, забытой и искаженной, такъ, съ другой стороны, близость его къ народнымъ пснямъ была отчасти причиною появленія теоріи Аничкова объ особомъ вид народнаго творчества — обрядовой псн-заклинаніи. На этомъ же основаніи, какъ мы видли, Эберманъ выдляетъ особый „народный“ періодъ въ исторіи заговора, находя, что заговоры этого періода должно разсматривать, какъ втвь народной поэзіи, близко соприкасающуюся съ псней. Мн еще дале придется имть дло съ этимъ вопросомъ, поэтому здсь я только ограничусь сообщеніемъ образца такого заговора-псни. Чтобы погода разведрилась, польскія двушки по вечерамъ поютъ:

,Nie padaj deszczyku

Nagotuje ci barszczyku.Bez krupek i soli,Na jednym rosoli,Postawie na debie:Debaczek sie chwieje,Barszczyk sie rozleje 1 ).

Стихотворная форма заговора особенно распространена на Запад. Тамъ почти каждый заговоръ представляетъ собою коротенькій стишокъ. Блорусскіе заговоры также въ большинств случаевъ ритмичны. Часто въ добавокъ они и римованы. Для многихъ мотивовъ существуютъ, какъ стихотворные, такъ и не стихотворные образцы. Вопросъ о томъ, какая форма заговора первоначальна, стихотворная или простая, ршался изслдователями различно. А. Н. Веселовскій, напр., предполагалъ, что первоначальная форма могла быть стихотворная, иногда перемшанная прозой. Миологи также были склонны считать псенную форму первоначальной, такъ какъ, по ихъ теоріи, заговоры развились изъ языческихъ молитвъ-пснопній. Крушевскій, а за нимъ и Зелинскій видли въ рим и стих начало позднйшее и притомъ разлагающее.

94

Сходный же взглядъ высказывалъ Шёнбахъ. Мн кажется, что вопросъ этотъ можетъ быть ршенъ только посл установленія того, какъ заговоръ нарождался и развивался. Поэтому я здсь только ставлю вопросъ, a отвтъ на него попытаюсь дать посл изслдованія происхожденія заговорныхъ формулъ.

Еще одинъ поэтическій пріемъ, нердко наблюдающійся въ заговорахъ, роднитъ ихъ съ народнымъ эпосомъ. Это — эпическія повторенія.

„Ишли три Мареи и три Мареи, уси три роднянькихъ сястрицы, ишли яны съ святымъ Миколомъ. Святэй Микола свою войструю мечъ вынимаець и кровъ унимаець“… Потомъ говорится, что шли они съ Ягоръемъ, и въ третьемъ повтореніи — съ Михайломъ¹). Французскій образецъ эпическаго повторенія см..ст. 64 Надо вообще замтить, что заговоры могутъ иногда стоять очень близко къ народнымъ эпическимъ произведеніямъ. Вундтъ, напримръ, отмчаетъ, что у дикарей иногда сказка иметъ магическую силу заклинанія²).

На этомъ я и оставляю морфологическое разсмотрніе заговоровъ. Въ немъ представлены главнйшіе виды; въ немъ достаточно матеріала, чтобы проврить пригодность дававшихся заговору опредленій; на основаніи его можно попытаться и исправить существующія опредленія, если они окажутся въ чемъ-нибудь неправильными.

Что такое „заговоръ“? Слово это не только въ широкой публик, но и въ сред самихъ изслдователей заговора, означаетъ очень растяжимое понятіе. Изъ всхъ терминовъ, употревляющихся для обозначенія явленій интересующаго насъ порядка, „заговоръ“ терминъ самый популярный. Но рядомъ съ нимъ есть еще и „наговоръ“, „оберегъ“, „присушка“, „заклинаніе“, „шептаніе“, „слово“ и т. д. Какая же между ними разница? Какой рядъ явленій охватываетъ каждый изъ нихъ? Какъ они относятся другъ къ

другу? Нкоторая разница между ними сама бросается въ глаза, благодаря мткости самыхъ названій. Подъ „присушку“, напр., подходятъ заговоры, имющіе цлью возбудить

95

любовь одного лица къ другому, „присушить“. Названіе это произошло отъ обряда, какимъ ране всегда сопровождались любовные заговоры. Подъ „оберегъ“ — заговоры, предназначенные оградить человка отъ какого бы то ни было несчастія. Словомъ, эти термины являются понятіями видовыми, подчиненными. Въ смысл же родовыхъ употребляются главнымъ образомъ „заговоръ“ и „заклинаніе“. Строго опредленной разницы между этими терминами нтъ. Одинъ и тотъ же изслдователь одно и то же явленіе то называетъ заговоромъ, то заклинаніемъ (напр., Аанасьевъ). Предпочтеніе того или другого термина является результатомъ личнаго вкуса. Однако можно замтить, что на практик, когда дло касается единичныхъ случаевъ, слово „заклинаніе“ употребляется преимущественно въ тхъ случаяхъ, когда сила слова направляется противъ какого-нибудь демоническаго существа. Это, вроятно, происходитъ подъ вліяніемъ церковнаго употребленія слова „заклинаніе“. Но почти всякую болзнь заговаривающій считаетъ дломъ какого-нибудь злого существа. Чмъ же въ такомъ случа „заклинаніе“ будетъ отличаться отъ „оберега“? Онъ вдь тоже направляется противъ всякой нечисти. Терминъ „заклинаніе“ особенно любилъ употреблять Ефименко. Посл же него первенство получилъ „заговоръ“. Содержаніе этого понятія изслдователи и стараются выяснить, начиная съ 70-хъ годовъ. До этого времени потребности въ точномъ понятіи не ощущалось. Сахаровъ раздлилъ весь собранный имъ матеріалъ на 4 группы. При этомъ въ отдлъ „кудесничества“ попало то, что теперь причисляется къ различнымъ видамъ заговора. Понятія же кудесничества онъ не далъ, предполагая, что отличіе его отъ другихъ группъ и безъ того ясно. Среди миологовъ господствовало опредленіе заговора, какъ обломка языческой молитвы. „Заговоры суть обломки древнихъ языческихъ молитвъ“¹). Опредленіе, связанное съ ошибочной теоріей происхожденія заговоровъ. О. Миллеръ обратилъ вниманіе на послднее обстоятельство, но своего опредленія

96

не далъ. Первый, кто попытался боле точно опредлить заговоръ, былъ Крушевскій. Онъ сказалъ: „Заговоръ есть выраженное словомъ пожеланіе, соединенное съ извстнымъ обрядомъ или безъ него, пожеланіе, которое должно непременно исполниться“¹). Но, давши такое опредленіе, Крушевскій длаетъ оговорку, что дйствіе, могущее сопровождать заговоръ, иметъ не всегда одинаковое значеніе. „Между заговорами, имющими при себ дйствіе“, говоритъ онъ, „слдуетъ отличать заговоры, которыхъ сила основывается на слове, отъ заговоровъ, которыхъ сила основывается на дйствіи, которыхъ сущность составляетъ дйствіе съ извстнымъ матеріальнымъ предметомъ. Ихъ на ряду съ обрядами, не сопровождающимися словомъ, врне назвать „чарами“, т. е. таинственными лкарственными средствами, которыхъ сила неотразима“²). И такъ, начавши съ категорическаго заявленія, Крушевскій потомъ самъ уничтожаетъ проведенную имъ границу. Если какъ слдуетъ всмотрться въ заговоры, сопровождаемые обрядами, то часто невозможно будетъ ршить, чему принадлежитъ первенство: слову или обряду. Особенно же при теоріи Крушевскаго, полагающаго, что примитивный человкъ считаетъ слово матеріальнымъ предметомъ. Онъ это и чувствуетъ, а потому тутъ же оговаривается, что для первобытнаго человка различіе, устанавливаемое имъ, не существенно³). Но, повторяю, не только первобытный человкъ, а и современный ученый не всегда въ состояніи ршить, гд преобладаніе на сторон дйствія, a гд на сторон слова, такъ какъ это зависитъ въ каждомъ отдльномъ случа отъ психологіи заговаривающаго. Кром того, стараясь разграничить „заговоръ“ и „чары“, авторъ вноситъ еще путаницу въ понятія, отожествляя „чары“ съ „таинственными лекарственными средствами“, что заведомо неправильно. Форма, въ какую вылилось у Крушевскаго опредленіе заговора, кажется, отчасти зависела отъ того, что изслдованію автора подверглось

97

сравнительно незначительное количество матеріала, и сосредоточилъ онъ свое вниманіе „главнымъ образомъ на заговорахъ Майкова“. Почти одновременно съ Крушевскимъ даетъ опредленіе заговора и Потебня. Онъ, хотя и согласился съ основнымъ положеніемъ перваго, т. е. призналъ заговоръ пожеланіемъ, но нашелъ нужнымъ ограничить такое опредленіе. „Опредленіе заговора“, говоритъ онъ, „какъ выраженнаго словами пожеланія, которое непремнно должно исполниться… слишкомъ широко. Оно не указываетъ на исходную точку развитія заговора, какъ особой формы пожеланія, присоединяетъ къ нимъ напр. простыя проклятія, ругательства подъ условіемъ вры въ то, что они сбываются, и… существенные элементы причитаній по мертвымъ“¹). Итакъ, по мннію Потебни, опредленіе Крушевскаго слишкомъ широко. Самъ же онъ боле остороженъ и не пытается дать понятія, обнимающаго всю область разсматриваемыхъ явленій, а опредляетъ только „основную формулу заговора“. „Это — словесное изображеніе сравненія даннаго или нарочно произведеннаго явленія съ желаннымъ, имющее цлью произвести это послднее“²). По поводу замчанія, что, по опредленію Крушевскаго, могутъ и нкоторыя ругательства оказаться заговорами, скажу, что на самомъ дл нкоторыя ругательства по своему происхожденію совершенно тождественны съ заговорами и мы имемъ право смотрть на нихъ, какъ на выродившіеся заговоры. Потебня, желая отмежевать заговоры отъ ругательствъ, замчаетъ, что пожеланіе должно имтть форму сравненія. Итакъ, мы имемъ два опредленія заговора. Первое, по мннію Потебни, слишкомъ широко. Мн же кажется, что оно боле заслуживаетъ упрека въ узости, чмъ въ широт. Выше мы видли, что очень много видовъ заговора обходятся безъ пожеланія. Вс они остаются за границей установленнаго Крушевскимъ понятія. Второе же опредляетъ только одинъ видъ заговора, который авторъ считаетъ основнымъ, потому что видитъ въ сравненіи исходный пунктъ заговора. Насколько правильно ему