Заговоры: Опыт исследования происхождения и развития заговорных формул

Познанский Николай Федорович

98

удалось опредлить исходный пунктъ, постараюсь выяснить въ дальнйшемъ. Сейчасъ только отмчу, что, опредляя заговоръ, какъ сравненіе „даннаго или нарочно произведеннаго явленія“ съ желаннымъ, авторъ смшиваетъ два вида заговора, стоящихъ на различныхъ ступеняхъ эволюціи. Между тмъ различіе ихъ важно именно для установленія исходнаго пункта, о чемъ и заботился Потебня. На эту ошибку обратилъ вниманіе Зелинскій. Онъ опредленіе Потебни считаетъ самымъ точнымъ изъ всхъ, какія были даны¹). Но, если Потебн нельзя сдлать упрека въ узости опредленія, такъ какъ онъ давалъ его не для всхъ заговоровъ, а только для одного, по его мннію, основного вида, то нельзя того же сказать относительно Зелинскаго. Послдній ршительно заявилъ, что „о заговор не можетъ быть иного понятія, какъ только то“, которое дано Потебней²). Понятіе же основного вида заговора онъ еще боле ограничиваетъ, вычеркивая изъ опредленія Потебни сравненіе даннаго явленія и оставляя только сравненіе нарочно произведеннаго явленія³). Таковы господствующія опредленія заговора. Но есть еще одно, стоящее совершенно одиноко, не нашедшее себ, кажется, ни одного послдователя. А. Н. Веселовскій говорилъ, что „заговоръ есть только сокращеніе, приложеніе миа“⁴). Зелинскій, возражая

на это, съ одной стороны, указывалъ, что такое опредленіе можно съ гораздо большимъ основаніемъ дать и чарамъ, а не только заговорамъ, а, съ другой — указывалъ на заговоры съ апокрифическимъ содержаніемъ и говорилъ, что о такихъ заговорахъ съ неменьшимъ правомъ можно сказать, что „заговоръ есть сокращеніе, приложеніе апокрифа“⁵). Послднее возраженіе явилось плодомъ явнаго недоразумнія. Зелинскій, очевидно, высказывая его, придерживался убжденія, что миъ можетъ быть только языческаго содержанія, говорить о языческихъ богахъ и

99

т. п. вещахъ. А если миическій способъ мышленія работаетъ на почв христіанскихъ представленій, то въ результат, уже получится не миъ, а апокрифъ, какъ нчто въ корн отличное отъ миа. Что же касается замчанія о растяжимости опредленія и на чары, даже не сопровождающіяся и словомъ, то съ нимъ нельзя не согласиться. Однако при этомъ надо замтить, что характеристику миа, какъ представленія о процесс, совершающемся на неб неземными силами, надо отбросить. Миъ иметъ дло не только съ небомъ и богами. Да и связывать заговоръ исключительно съ небеснымъ и божественнымъ миомъ, какъ уже давно доказано, нтъ никакого основанія. Кром отмченнаго смшенія въ опредленіи Веселовскаго чаръ дйствіемъ и чаръ словомъ, надо еще замтить, что объемъ его формулы простирается и дале. Подъ нее подходятъ въ области слова и такія явленія, какія не имютъ ровно никакого отношенія къ заговору. Въ нее могутъ войти въ большомъ количеств басни, пословицы, поговорки и даже простыя клички. Когда о тамбовцахъ говорятъ — „гагульники“, то что это такое, какъ не сокращеніе, приложеніе миа? Опредленіе Веселовскаго, оказывается, обладающимъ такимъ универсальнымъ, объемомъ, что ровно ничего не опредляетъ. Такимъ образомъ, приходится считаться только съ двумя опредленіями понятія заговора: опредленіями Крушевскаго и Потебни.

Мн кажется, что вопросъ о томъ, какой видъ заговора является основнымъ, можно ршать только посл изслдованія происхожденія заговора. Поэтому здсь я и не буду касаться этого вопроса. Пока намъ нужно понятіе общее, которое охватывало бы вс явленія интересующаго насъ порядка, которое очертило бы границы той области, въ которой придется вести изысканіе, и дало бы опредленный терминъ для ея обозначенія. Такое опредленіе, конечно, не будетъ указывать „на исходный пунктъ развитія заговора“, какъ этого хотлъ Потебня. Требованіе указанія на исходный пунктъ можетъ быть приложено именно къ основному виду. Общее же для всхъ видовъ понятіе приходится строить на выдленіи тхъ признаковъ, какіе оказываются характерными для всхъ нихъ. Какіе же признаки характерны и необходимы для всхъ заговоровъ?

100

При отсутствіи какой черты заговоръ перестаетъ быть заговоромъ? Оба отмченныя выше опредленія подчеркиваютъ прежде всего, что заговоръ есть выраженное словами пожеланіе. Крушевскій на этомъ построилъ свое опредленіе, a Зелинскій подтвердилъ, что „въ заговор мы всегда находимъ желаніе, съ цлью достигнуть котораго и произносится заговоръ“¹). Дйствительно ли это такъ? Посл того, что мы видли въ морфологическомъ обзор, никакъ нельзя согласиться съ подобнымъ утвержденіемъ. Тамъ мы видли заговоры, не имющіе и слда пожеланія. Тамъ же мы видли, какъ тсно переплетаются другъ съ другомъ различные виды заговоровъ, и какъ близко они подходятъ къ другимъ родамъ словеснаго творчества. Если въ заклинаніи видно пожеланіе, то въ священной магической записи оно уже совсмъ не обязательно. А между этими видами заговора граница совершенно неустановима. Въ абракадабрахъ же, часто также совершенно неотдлимыхъ отъ священныхъ записокъ, о пожеланіи нтъ и помину. Вполн могутъ обходиться безъ пожеланія діалогическіе заговоры. Что же касается эпическихъ, то пожеланіе въ конц ихъ также часто отсутствуетъ. Утвержденіе, что такое отсутствіе пожеланія является результатомъ недоговоренности формулы, совершенно произвольно. Такъ же произвольно и утвержденіе, что яко бы не договоренное пожеланіе должно было бы высказаться непремнно въ форм сравненія наличнаго случая съ описаннымъ въ эпической части. Правда, такіе случаи бываютъ. Но бываютъ и какъ разъ обратные. Органически развившаяся формула заговора можетъ не заключать въ себ не только сравненія, но и простого пожеланія. Если же въ отдльныхъ случаяхъ она оказывается снабженной пожеланіемъ въ какой бы то ни было форм, то происходитъ это подъ вліяніемъ аналогіи съ другими заговорами. Мерзебургскій мотивъ, какъ увидимъ, какъ разъ представляетъ такой случай. Такимъ образомъ, оказывается, что пожеланіе не есть такой необходимый признакъ, на которомъ можно было бы строить опредленіе понятія заговора. Поэтому оба опредленія, какъ

101

построенныя на признак не характерномъ, приходится отбросить. Мнніе же, что „въ заговор мы всегда находимъ… сравненіе (отсутствіе же его такъ или иначе объяснимо) и словесное изображеніе этого сравненія“¹), еще боле ошибочно. Конечно, при желаніи можно все объяснить. Вопросъ лишь въ томъ, на чемъ будетъ основываться объясненіе. Если только на аналогіи, какъ это до сихъ поръ длалось, то оно ровно ничего не значитъ. Однако подчеркнутыя въ обоихъ опредленіяхъ черты — пожеланіе и сравненіе — на самомъ дл оказываются признаками, наиболе распространенными сравнительно съ другими. Насколько я убедился при изслдованіи заговоровъ, въ заговорныхъ формулахъ, дйствительно, не найдется признака боле общаго. Различные виды заговора такъ разнообразны и вмст съ тмъ такъ переплетены другъ съ другомъ, что, съ одной стороны, нтъ возможности въ пестрой масс формулъ отыскать общую для нихъ всхъ черту, а, съ другой — нтъ основанія, выбравши только наиболе распространенный признакъ, выкинуть за бортъ вс не отвчающія ему формулы. „Отче Нашъ“, прочитанное наоборотъ, представляетъ изъ себя заговоръ. Имемъ ли мы право вычеркивать его изъ числа заговоровъ на томъ лишь основаніи что въ получающейся тарабарщин нтъ ни пожеланія, ни сравненія? Поэтому-то, мн кажется, строить общее понятіе заговора на основаніи заговорныхъ формулъ нельзя. Единственная характерная для всхъ безъ исключенія заговоровъ черта лежитъ какъ разъ вн самыхъ формулъ. Она заключается въ психологіи тхъ лицъ, которыя практикуютъ заговоры. На самомъ дле, какова бы ни была формула заговора, она всегда сопровождается врой въ ея цлесообразность u достаточность для достиженія желаннаго результата, если вс требующіяся условія точно соблюдены. Возможность неподчиненія такой формуле со стороны чьей бы то ни было воли или законовъ природы отрицается. Если ожидаемаго результата не послдовало, то это отнюдь не значитъ, что заговору можно противиться. Причина неудачи всегда заключается въ чемъ-нибудь другомъ: либо время выбрано неудачно для его совершенія (въ

102

добрый часъ поможетъ, въ худой не помогаетъ), либо сопровождающій его обрядъ не точно выполненъ, либо нравственное состояніе лица, читающаго заговоръ, не отвчало требованію, либо самая формула

была искажена и т. д. Словомъ, причина неудачи всегда усматривается не въ формул самой по себ, а въ несоблюденіи тхъ условій, какія требуются для ея дйствительности. Исключеніе въ смысл возможности противодйствія заговору допускается только въ одномъ случа: противъ одного вдуна можетъ стать другой вдунъ боле сильный; противъ одного заговора можно выставить другой боле могучій. Но такое исключеніе какъ разъ только подтверждает общее правило. Вотъ эта-то репутація обладанія неотразимой магической силой, сопровождающая заговорныя формулы, и есть единственная общая для всхъ ихъ характерная черта. На основаніи ея и надо строитъ общее понятіе. Въ зависимости отъ характера признака и самое опредленіе будетъ носить характеръ чисто формальный. Оно, конечно, не укажетъ ни особенности самыхъ заговорныхъ формулъ, ни исходнаго пункта ихъ развитія, но зато проведетъ опредленную границу между явленіями, относящимися къ заговору и не принадлежащими къ нему. Формулировать опредленіе можно приблизительно такъ: Заговоръ есть словесная формула, обладающая репутаціей достаточнаго и неотразимаго средства для достиженія опредленнаго результата, при условіи соблюденія всхъ требующихся при этомъ предписаній, средства, противиться которому не можетъ ни законъ природы, ни индивидуальная воля, если она не пользуется съ этою цлью также какими бы то ни было чарами. Въ этомъ широкомъ смысл я и буду употреблять слово „заговоръ“. Опредленіе же, указывающее на генезисъ заговора, попытаюсь дать посл, когда выяснится процессъ развитія заговоровъ. Для магическихъ же обрядовъ оставляю терминъ „чары“, какъ это уже установилось въ литератур. При этомъ однако буду употреблять его и въ боле широкомъ смысл въ качеств понятія, охватывающаго всю область всевозможныхъ магическихъ пріемовъ, будутъ ли то чары дйствіемъ, будутъ ли чары словомъ. Подъ „обрядомъ“ я разумю не только сложное какое-нибудь дйствіе, но и самое простое, хотя бы оно

103

состояло даже изъ одного тлодвиженія (напр., показываніе фиги — обрядъ).

Перехожу къ вопросу о классификаціи заговоровъ. При томъ огромномъ количеств ихъ, какое накопилось въ различныхъ сборникахъ и журналахъ, при постоянныхъ перепечаткахъ, какія допускаются составителями сборниковъ, отсутствіе научной классификаціи страшно затрудняетъ работу. И тмъ не мене вопросъ этотъ находится въ состояніи еще боле плачевномъ, чмъ вопросъ о выработк понятія заговора. Насколько плохо дло, показываютъ примры двухъ послднихъ русскихъ изслдователей. Зелинскій совершенно отказался отъ возможности провести научную классификацію¹), а Ветуховъ, котораго необходимость заставляла выбрать ту или иную классификацію, послдовалъ установившейся традиціи въ распредленіи заговоровъ, тутъ же заявляя о ея неудовлетворительности²). Посмотримъ, какова же была традиція. Вглядываясь въ то, какія классификаціи допускали собиратели и изслдователи заговоровъ, мы замчаемъ, что вс они въ основаніе дленія клали различіе цлей, преслдуемыхъ заговорами. Отступленія отъ этого принципа въ большинств случаевъ только кажущіяся. Помяловскій обратилъ вниманіе на то, что иметъ въ виду заклинательная формула: накликать зло или отвратить. И на основаніи этого вс ихъ раздлилъ на дв группы: т, что накликаютъ зло, назвалъ „наговорами“, a т, что отвращаютъ зло — „заговорами“. Однако тутъ же выдлилъ изъ нихъ и еще одну группу — „привороты“. Не говоря уже о томъ, что такое выдленіе „приворотовъ“ не послдовательно, установленіе границы между двумя главными-то группами на практик сплошь да рядомъ не возможно. Если гибель призывается на человка, то это — „наговоръ“. А если на злого духа, мучающаго человка во время эпилепсіи, то что это будетъ, „наговоръ“ или „заговоръ“, спасающій человка отъ болзни? Да если бы дленіе и возможно было произвести, то отъ раздленія всхъ заговоровъ на дв группы было бы

104

очень мало практическихъ результатовъ, тмъ боле, что дленіе это чисто искусственное, и принципъ его лежитъ за формулами, и не въ самыхъ формулахъ. Чувствуется потребность въ боле детальной классификаціи. Особенно настоятельно она сказывается у собирателей заговоровъ. Поэтому-то въ сред ихъ самымъ ходомъ дла выработались извстные пріемы дленія матеріала. Первый собиратель заговоровъ, Сахаровъ, обошелся безъ классификаціи. Иващенко собранный имъ матеріалъ, разбиваетъ на дв группы. Въ одной помщаетъ „шептанія-примовленія или наговоры“, въ которыхъ на человка призывается добро или зло. Въ другой — „замовленя или заклинанія“, заговоры, направленные противъ постигшихъ человка болзней и неблагопріятныхъ случаевъ въ жизни. Этотъ отдлъ онъ раздляетъ на 3 группы: а) противъ болзней отъ неизвстной причины или предполагаемой, б) противъ болзней, причина которыхъ извстна, в) противъ неблагопріятныхъ случаевъ въ жизни. Такимъ образомъ, это та же самая классификація, что и у Помяловскаго, только въ одной своей части проведенная боле детально. Скопленіе множества врачебныхъ заговоровъ естественнымъ образомъ вызвало у собирателей классификацію по болзнямъ, къ какимъ заговоръ примняется. Эта классификація и является самой распространенной въ крупныхъ сборникахъ. Заговоры, не имющіе отношенія къ болзнямъ, при этомъ длятся также по цлямъ, съ какими примняются. Такъ составлены сборники Майкова, Ефименко, Романова.

Вс подобныя классификаціи не научны, потому что совершенно игнорируютъ характеръ того матеріала, съ которымъ имютъ дло. Единственно, кто изъ русскихъ ученыхъ попытался внести научную классификацію, основанную на различіи самыхъ формулъ, это — Браунъ. Группировка его такова: 1) первоначальные тексты молитвъ, обращенныхъ въ заговоры, 2) заговоры книжнаго происхожденія; они распадаются на группы: а) изреченія изъ св. писанія, в) наборъ словъ или точне — членораздльныхъ звуковъ безъ значенія; 3) заговоры народные¹). Зелинскій,

105

коснувшись вопроса о классификаціи, заявилъ, что длить заговоры по ихъ форм нтъ никакого основанія. Такой взглядъ у него выработался подъ вліяніемъ ошибочнаго мннія, что „вс заговоры восходятъ къ той основной формул, которая установлена Потебней“. Всякая группировка, по его мннію, должна быть боле или мене искусственной, а лучшая изъ существующихъ принадлежитъ Майкову¹). Ветуховъ въ своемъ сборник ршаетъ вести классификацію по названіямъ болзней, „а въ этихъ крупныхъ отдлахъ попытаться установить группировку по степени древности заговора, руководствуясь его формальной стороной и тми психологическими основами возникновенія и эволюціи заговора, которыя высказывались Крушевскимъ, Потебней и Веселовскимъ“²). Такъ онъ длаетъ еще шагъ въ направленіи боле детальной классификаціи. Но, надо сознаться, шагъ оченъ неудачный. Прежде всего изслдователь не указываетъ, какими же именно формальными признаками онъ будетъ опредлять древность заговора, и почему т или иные признаки пригодны для этого. Затмъ, какъ можно руководствоваться при классификаціи взглядами заразъ трехъ ученыхъ, другъ-другу противорчащихъ? Приходится обратиться къ сборнику и посмотрть, какъ въ немъ расположенъ матеріалъ. Оказывается, что авторъ классифицировалъ заговоры просто на просто по одному признаку — степени христіанскаго элемента въ заговор. Въ начал группы ставятся заговоры, свободные отъ примси христіанскихъ элементовъ. Словомъ, классификація покоится на предположеніи, что христіанскія формулы выросли на дохристіанской основ. Но тутъ-то и приходится столкнуться съ мнніемъ слдующаго за Ветуховымъ изслдователя — Мансикка. Посл него классификаторы уже не могутъ, какъ Ветуховъ, ограничиваться ссылкой на Крушевскаго, Потебню и Веселовскаго. Надо принять во вниманіе и Мансикка. А взгляды ихъ на исторію заговора діаметрально противоположны. Въ то время, какъ первые допускаютъ возможность прослдить