Заговоры: Опыт исследования происхождения и развития заговорных формул

Познанский Николай Федорович

216

крестъ большимъ пальцемъ ноги¹). Бессмысленная фраза абракадабра — примняется въ самыхъ разнообразныхъ случаяхъ и спеціальнаго отношенія къ свиху не иметъ. Но прикосновеніе здоровой ноги знахаря къ больной иметъ важное значеніе. Въ этомъ именно дйствіи и заключается лченіе. Мы пришли къ хорошо извстному симпатическому пріему лченія. Передъ нами обрядъ, передающій желательное свойство отъ предмета, обладающаго имъ, предмету нуждающемуся. Желательно, чтобы въ свихнутой ног кость и жилы стали на свое мсто, и вотъ знахарь прикладываетъ къ ней свою здоровую ногу, въ какой вс члены на мст. Точно такъ же, мы видли, холодную мертвую руку прикладываютъ къ воспаленной. Когда корова лишится молока, то, чтобы вернуть его, даютъ кусокъ хлба молочной коров, а когда она начнетъ его жевать, отнимаютъ у ней и отдаютъ больной. И больная корова будетъ такъ же хорошо доиться²). Отъ неплодія пьютъ молоко женщины, родившей перваго ребенка³). Медвдь прикосновеніемъ лапы передаетъ свою силу больному. Если подобная передача возможна, то тмъ

боле возможно исцленіе свихнутой ноги прикосновеніемъ ноги знахаря. Цлебная сила приписывается не только знахарю, но и всему, что такъ или иначе съ нимъ связано, исходитъ отъ него⁴). Поэтому и прикосновеніе здоровой его ноги къ больной исцлитъ больную. Выше былъ приведенъ заочный способъ лченія свиха. Теперь и онъ понятенъ. Связывая дв ножки скамьи, знахарка изображаетъ соединеніе двухъ ногъ, котораго нельзя произвести за отсутствіемъ паціента. Не указываетъ ли на предполагаемый пріемъ лченія слдующій, очень странный и, вроятно, сильно искаженный заговоръ: „Переломъ къ перелому, глазъ къ глазу, зубъ къ зубу, рука къ рук, нога къ ног, жизнь къ жизни“⁵)!

217

Можно теперь отвтить и на вопросъ, про какія жилы и кости говоритъ нмецкое четверостишіе. Трется здоровый суставъ о поврежденный. Примненіе формулы къ лченію ранъ заставило упоминать еще и кровь. Теперь будто бы изуродованный заговоръ вполн понятенъ. Когда дйствіе, треніе здороваго члена о поврежденный, забылось, то подъ костями и жилами стали подразумвать не члены разныхъ лицъ, а кости и жилы свихнутаго члена. Эпическая часть — наростъ позднйшій. Прослдить, какъ она развивалась изъ первоначальной формулы, нтъ никакой возможности. Очевидно, уже много болe тысячелтія прошло съ тхъ поръ, какъ совершился этотъ процессъ. Дошедшіе до насъ заговоры почти вс эпическіе, но часто переродились уже до полной неузнаваемости. Только посл сличенія цлаго ряда заговоровъ иногда можно открыть, что такой-то заговоръ принадлежитъ къ мерзебургскому мотиву. Особенно много такихъ редакцій въ сборник Романова. Надъ русскими редакціями этого мотива можно произвести работу не мене интересную, чмъ сдлалъ Эберманъ надъ западно-европейскими. Но это не входитъ въ мою задачу. Моя цль только указать возможный источникъ мотива.

Мерзебургскій мотивъ интересовалъ кром Буслаева и другихъ русскихъ изслдователей. Приведу мнніе Зелинскаго. Онъ, не соглашаясь съ Веселовскимъ, высказавшимъ мысль, что разсказъ о поздк боговъ, содержащійся въ мерзебургскомъ заговор, воспроизводитъ какую-нибудь подробность изъ нмецкой миологіи, говоритъ: „Предположимъ для простоты, что существовалъ разсказъ о поздк боговъ въ лсъ, но безъ дальнйшихъ подробностей. Случилось человку, знавшему этотъ разсказъ, похать самому, и конь его вывихнулъ ногу. Размышляя о томъ, какъ бы пособить горю, человку вспомнилась поздка въ лсъ боговъ, и пришло въ мысль: „Что, если бы и у бога захромалъ конь? Конечно боги заговорили бы вывихъ. Бальдеръ и другіе боги, пожалуй, не заговорили бы, а Воданъ заговорилъ бы: и пришлась бы кость къ кости, кровь къ крови, суставъ къ суставу“. Вотъ и готово явленіе для сравненія въ заговор, и могъ бы получиться заговоръ: „Какъ Воданъ заговорилъ бы вывихъ

218

и т. д. такъ я заговариваю“, или въ томъ вид, въ какомъ извстенъ на самомъ дл“¹). Посл всего выше сказаннаго такое объясненіе происхожденія мерзебургскаго мотива ни въ коемъ случа принято быть не можетъ. Кром того „для простоты“ Зелинскій извратилъ самую форму мотива. Какъ я уже говорилъ, форма пожеланія, выраженнаго въ сравненіи, чужда мерзебургскому мотиву. Нельзя также согласиться и съ тмъ, что въ мерзебургскомъ заговор отразилась подробность нмецкой миологіи. Напротивъ, эта подробность попала въ миологію только благодаря заговору. Относительно того, чмъ объясняется наличность одного и того же мотива у русскихъ и нмцевъ, вопросъ, возбужденный Буслаевымъ, можно, мн кажется, пока только утверждать одно, что обрядъ, изъ какого развился мотивъ, существовалъ, какъ у тхъ, такъ и у другихъ. Онъ существовалъ не только у русскихъ и нмцевъ, а и у другихъ европейскихъ народовъ. Древность самаго мотива (Атарва-Веда) свидтельствуетъ о еще боле глубокой древности породившаго его обряда. Вполн возможно, что онъ вынесенъ европейскими народами изъ общей ихъ колыбели. Самый же мотивъ на почв общаго обряда могъ потомъ развиваться у различныхъ народовъ вполн самостоятельно. У нмцевъ онъ принялъ эпическую обработку еще въ эпоху языческую. Поэтому у нихъ въ эпическую часть и попали языческіе боги. У другихъ эпическая часть могла появиться уже въ эпоху христіанства. Отсюда — Христосъ и святые.

Блорусскіе заговоры подсказываютъ возможность и другого объясненія мерзебургскаго мотива. Въ нихъ идетъ иногда рчь о какихъ-то костяхъ. О костяхъ говоритъ и слдующій латышскій заговоръ: „Слово Господне рекло мн: и я пошелъ. Я очутился на великомъ пол, гд лежало много костей. Онъ меня спросилъ: видишь ли? Скажи этимъ костямъ: жилка къ жилк, косточка, къ косточк, обтянитесь новою кожею, дыханіе Господне наводитъ на васъ жизнь“²). Другими словами: Слово

219

Господне повелло произнести мерзебургскій заговоръ надъ костями. Блорусскій заговоръ говоритъ, что Христосъ какіе-то „суставки-суколнки ломавъ и гэтому рабу прикладавъ“¹). „Шовъ Господзь по широкой дорози, по вяликихъ лясахъ, по зялёныхъ лугахъ, косточки-суставки собиравъ, рабу отъ зьвиху помочи дававъ“²). Надъ костями что-то продлывается. Христосъ, мы видли, прикладываетъ ихъ къ больному. „Ходзила прачистая и съ святымы апостоламы по горахъ, по поляхъ, по межахъ, косточки збирала и ў кучку складала, и больша до большія, и меньша до меньшія — и складзицеся, и сросьцицеся у раба божаго“…³). А вотъ и боле осмысленное

дйствіе: „пресвятая Палея косточки-суставочки собирала, пресвятой Бугуродзицы на престолъ выкладала. Пресвятая Бугуродзица суставы брала, суставъ у суставъ уставляла… скорбь и болзнь поживляла“⁴). Очевидно, мы имемъ указаніе на изобразительную чару. Вкладываніе сустава въ суставъ изображало вправленіе вывихнутаго члена.

Эберманъ, изслдуя мотивъ, названный имъ Jordan-Segen, приводитъ въ числ его различныхъ редакцій и варіантовъ слдующій: Christus ging mit Petrus "uber den Jordan, und stach einen Stab in den Jordan, sagte:Stehe, wie der Wald und Mauer⁵).

Въ морфологіи былъ приведенъ образецъ Jordan-Segen. Если вглядться какъ слдуетъ, то оказывается, что настоящій заговоръ отъ крови съ мотивомъ Jordan-Segen связываетъ одно только имя Jordan. Эберманъ и считаетъ его сильнымъ искаженіемъ мотива. Мн же кажется неправильнымъ считать этотъ заговоръ искаженіемъ мотива Jordan-Segen. Напротивъ, если глянуть на него съ нашей точки зрнія, онъ представляетъ довольно хорошо сохранившійся вполн самостоятельный мотивъ. Это одинъ изъ очень рдкихъ случаевъ, отразившихъ въ одной сжатой формул вс стадіи развитія. Во-первыхъ, въ эпической

220

части сохранилось указаніе на чары дйствіемъ: втыканіе въ воду прута. Во-вторыхъ, сила обряда оправдана авторитетомъ преданія: его совершаетъ Христосъ. Въ-третьихъ, сохранилась память о первоначальной формул въ выраженіи —.stehe, wie der Wald und Mauer Въ-четвертых развитіе эпической части. Въ-пятыхъ, сила слова оправдана преданіемъ: основную формулу произноситъ Христосъ. Такая цлостность только подтверждаетъ, что заговоръ не искаженъ, а, напротивъ, представляетъ нчто органически развившееся. Изъ чего развивался этотъ организмъ, даетъ поводъ предполагать упоминаемое въ немъ втыканіе въ воду прута. Въ Польш, если хотятъ удерждать (остановить) у кого-нибудь мочу, то берутъ березовый прутъ и вбиваютъ въ дно источника. На прут длаются нарзы. Сколько нарзовъ — столько дней не будетъ мочи¹). Полная аналогія съ обрядомъ, описаннымъ въ заговор Эбермана. Только заговоръ примняется для останавливанія крови, а обрядъ — для останавливанія мочи. Можно было бы предположить, что заговоръ, развившійся изъ обряда останавливанія мочи, посл того, какъ оторвался отъ обряда, перешелъ въ кругъ заговоровъ отъ крови. Такія явленія не рдки. И мы уже съ ними встрчались при разбор предыдущихъ мотивовъ. Но мн кажется, что едва ли дло обстояло такъ. Врне предположить, что сходный обрядъ примнялся и для останавливанія крови. На это есть намеки. Въ Германіи на самомъ дл палка или втка употребляется при останавливаніи крови²). Есть даже такой рецептъ: трижды касаются раны ивовымь прутомъ и бросаютъ его въ проточную воду³). Кажется, что это искомый обрядъ въ процесс отмиранія. Указанія на присутствіе при останавливаніи крови палки встрчаются и въ русскихъ заговорахъ. „Ехала баба по рики, дёржала палку в руки, палкой помахивала, крофь заговаривала. Веки по веки, отныни довеки. Аминь“⁴). Есть даже указаніе на

221

какое-то рзаніе прута: „…стоит прут, этот прут я резала. Кора как не отставаёт, так бы у р. б….“¹). Въ судебник Казимра IV сохранился заговоръ отъ крови. При совершеніи его рекомендуется взять на пути „древцо“, омочить его въ крови и писать на „чал“ (чел?) таинственныя слова; потомъ уже произносить заговоръ²). Обратимъ вниманіе еще на то обстоятельство, что въ русскихъ заговорахъ отъ крови часто говорится о Богородиц, Христ или святомъ, идущемъ съ тростью, съ палкой, жезломъ, копьемъ. „Шелъ Господь съ небесъ съ вострымъ копьемъ, ручьи протоки запираетъ, руду унимаетъ“³). Очевидно, онъ протоки запираетъ, втыкая въ нихъ копье. Стояніе копья или прута означало стояніе воды и крови или мочи. Марія съ жезломъ (Stab) встрчается и въ западно-европейскихъ заговорахъ⁴). Приведенные здсь русскіе и нмецкій заговоры я считаю родственными между собою. Они вовсе не искаженіе мотива Jordan-Segen. Я даже склоненъ предполагать, что самый-то мотивъ Jordan-Segen развился изъ этого послдняго мотива. Однако сейчасъ прослдить это перерожденіе не могу. Предложенное объясненіе разбираемаго мотива находитъ подтвержденіе въ латышской знахарской практик. Тамъ, чтобы остановить кровавый поносъ, втыкаютъ въ кровавое изверженіе осиновые прутики⁵). Очевидно, это запираніе кроваваго потока. Еще ясне смыслъ другого обряда. Чтобы остановить кровь, надо вынуть изъ земли колъ, пустить туда нсколько капель крови и опять воткнуть колъ⁶). На почв подобнаго обряда и могъ возникнуть образъ святого съ палкой, запирающаго (кровавые) потоки. Интересенъ рецептъ, какой даетъ одинъ заговоръ: „Литовецъ детъ по морю, позади его бочка. Выдерни втулку, вколоти втулку, сржь втулку: ни капельки больше не

222

потечетъ“¹). Въ латышскихъ заговорахъ отъ крови очень распространено поминаніе какой-то металлической запруды: стальной крестъ, желзный мечъ, чаще желзная платина²). Мн кажется, что эти образы попали въ заговоръ потому, что существовалъ и кое-гд еще существуетъ пріемъ останавливанія крови прикладываніемъ къ ран металлическаго предмета. Прикладываютъ, напр., монету³). Очевидно, этимъ желаютъ поставить „желзную платину“ для потока. Подъ вліяніемъ такихъ обрядовъ могли возникать въ заговорахъ выраженія въ род „да будетъ твердо, какъ желзо, какъ сталь“⁴) и т. д. „Маленькая, маленькая быстрая рчка желзомъ и сталью запружена“⁵).