Заговоры: Опыт исследования происхождения и развития заговорных формул

Познанский Николай Федорович

da begegnet ihm ein brennender Brand,

(das war Gott der Vater genannt)…²).

Латышскіе заговоры также знаютъ головню. „Святая баба стоитъ у этого краснаго огонька, горящая головешка подъ мышкою, липовый вникъ въ рукахъ…“³). Въ отличіе отъ нмецкихъ заговоровъ въ латышскихъ обыкновенно появляется существо не съ головешкой, а съ вникомъ. „Мать огня, двица въ золотой курточк, мдная метла въ рук“⁴). Образъ существа, заметающаго огонь, спеціально латышскій. У латышей сохранился и соотвтствующій ему обрядъ. Вечеромъ надо заметать огонь пепломъ и ставить на немъ крестъ⁵). А заговоръ говоритъ: „Три бабы сидятъ у огня: у всхъ вники въ рукахъ; когда огонь выгораетъ, он его заметаютъ…“⁶).

Обращу вниманіе еще на одно обстоятельство. Какъ видно изъ приведенныхъ формулъ, со словомъ Brand на ряду съ Hand и Land рифмуется

еще Sand. Мн кажется, что слово это привлечено въ заговоръ не одною только рифмой. Это, вроятно, отголосокъ новаго мотива, до насъ не дошедшаго въ чистомъ своемъ вид. Обжогъ иногда присыпаютъ землей. А у Майкова мы находимъ заговоръ:

194

„Гд былъ огонь, будь песокъ (вар. — камень)“¹). Прикладываютъ глину къ воспаленному мсту²)

Переходя теперь отъ нмецкихъ заговоровъ на русскую почву, мы сталкиваемся съ однимъ изъ самыхъ загадочныхъ образовъ народной поэзіи.

Огненная Марія (красная двица) встрчается не только въ русскомъ, но и въ сербскомъ и болгарскомъ фольклор. Откуда явился этотъ образъ, до сихъ поръ не разъяснено. А. Н. Веселовскій, отмчая пріуроченіе нкоторыхъ празднествъ въ честь Маріи Двы къ одному времени съ празднествами Ильи, приходитъ къ предположенію, что „эпитетъ „огненной“ Маріи у сербовъ и болгаръ можно бы объяснить изъ отраженія Ильи-громовника“³). Мансикка, оспаривая это предположеніе, видитъ источникъ образа огненной Маріи въ иконографіи. Придерживаясь строго своего символическаго метода объясненія, онъ и въ этомъ образ видитъ символъ. Византійская иконографія представляетъ Богородицу, какъ Купину Неопалимую, какъ сосудъ съ огнемъ. Вотъ откуда, по его мннію, взятъ образъ огненной Маріи⁴). Не имя возможности прослдить здсь вс случаи, гд появляется этотъ образъ, я ограничусь только сферою заговоровъ и попытаюсь поискать, нтъ ли тутъ какихъ-либо указаній на процессъ созданія образа огненной Маріи. Конечно, полученные выводы я и не буду распространять за предлы заговоровъ.

Прежде всего обращаю вниманіе на то, что выраженіе „огненная Марія“ въ заговорахъ не встрчается. Я этотъ терминъ взялъ лишь только потому, что раньше имъ пользовались Веселовскій и Мансикка, и послдній подвелъ подъ него какъ разъ т явленія, о которыхъ я сейчасъ намренъ говорить. Въ заговорахъ упоминаются просто „огненныя огневицы“⁵) и подобные имъ образы, безъ названія именъ, или упоминается Богородица, Неопалимая

195

Купина¹), но безъ эпитета „огненная“. Подъ понятіе „огненной Маріи“ Мансикка подвелъ образы, не носящіе этого имени, а только напоминающіе его. Посл этого замчанія начнемъ сопоставленіе данныхъ. Прежде всего оказывается, что при лченіи отъ „вогнику“, „огнища“ у русскихъ употребляется аналогичное средство съ нмецкимъ. Нмцы обводятъ больное мсто головешкой, русскіе „кружка вогника первымъ угарочкомъ зъ лучины“²). Поэтому и заговорные мотивы, связанные съ этими обрядами, должны быть сходны. И дйствительно, сходство находится. Въ нмецкихъ заговорахъ появляется Марія съ головешкой: ею она унимаетъ „огонь“³). Въ русскихъ заговорахъ есть нчто подобное. Такъ, въ одномъ заговор читаемъ: „На остров на Буян сидитъ баба на камн, у бабы три дочери: первая съ огнемъ, вторая съ полымемъ, третья руду заговариваетъ и ломоту…“⁴). Заговоръ этотъ читается отъ крови, а не отъ „огня“. Но аттрибуты дочерей показываютъ, что он попали сюда изъ другого мотива. Три дочери очень напоминаютъ латышскихъ трехъ бабъ у огня, или бабу съ головешкой подъ мышкою. Въ русскихъ заговорахъ 3 двы чаще всего пріурочиваются къ заговорамъ отъ крови; но нигд больше имъ въ этихъ заговорахъ не приписывается огонь. Въ данномъ же случа, очевидно, произошло сліяніе двухъ заговоровъ. Одинъ заговоръ былъ отъ крови, и въ немъ, какъ и въ другихъ заговорахъ отъ крови, говорилось о трехъ двахъ. Другой же заговоръ, отъ „огня“ или какой-нибудь сходной болзни, говорилъ о баб съ огнемъ, съ полымемъ. Когда произошло сліяніе, то 3 двы были обращены въ 3 дочерей бабы, и ея аттрибуты перешли на нихъ. Нмецкимъ заговорамъ съ Богородицей, несущей огонь, соотвтствуетъ русскій заговоръ отъ сибирки съ такимъ обращеніемъ: „Неопалимая Мати Божія Купина, Пресвятая Богородица, не пали ты своимъ пламямъ, Господнимъ Духомъ; укрой, утши отъ огня и

196

отъ пламя…“¹). Навяно ли такое обращеніе къ Богородиц иконографическими впечатлніями или чмъ другимъ, не знаю. Для меня важно сейчасъ только отмтить, почему именно потребовалось введеніе въ заговоры такого образа. Очевидно, и на русской почв было то стремленіе, какое наблюдалось въ нмецкихъ заговорахъ: смыслъ и цлесообразность лченія головней (огаркомъ) хотли подкрпить божественнымъ авторитетомъ, преданіемъ. Поэтому, какъ въ нмецкихъ заговорахъ у Богородицы оказывается въ рукахъ Brand, такъ и въ русскихъ появляются двы съ огнемъ — съ полымемъ. Какъ въ нмецкихъ заговорахъ Богородица унимаетъ „огонь“, такъ и въ русскомъ къ ней обращаются съ просьбой не жечь „своимъ пламямъ“. Однако такой ясной разработки этого сюжета, какъ у нмцевъ, въ русскихъ заговорахъ не имется. Возможно, что требующіяся редакціи просто утрачены.

Но возможно, что он и не развились настоящимъ образомъ. А произойти это могло по той причин, что развитіе мотива, происшедшаго изъ однороднаго съ нмецкимъ обряда, пошло въ иномъ направленіи, чмъ у нмцевъ. Пользованіе симпатическими эпитетами, методъ почти не извстный на Запад, является излюбленнымъ пріемомъ на славянской почв. Былъ онъ примненъ и къ заговорамъ отъ „огня“. У Романова одинъ заговоръ отъ вогнику начинается такъ: „хали паны чорныя жупаны, красныя кавняры, чорны кареты“²). Дальнйшій текстъ не иметъ ни малйшаго отношенія къ этому зачину. Фраза, очевидно, является какимъ-то обрывкомъ. Однако всмотримся въ нее. „Чорныя жупаны, красныя кавняры“ — по какой ассоціаціи образъ чернаго жупана съ краснымъ воротомъ попалъ въ заговоръ? И почему именно черный жупанъ? И почему онъ въ заговор отъ вогнику? Мн кажется, что образъ навянъ тмъ предметомъ, какой употреблялся при лченіи этой болзни. Черный жупанъ съ краснымъ воротомъ — головня, „первый угарочекъ зъ лучины“. Вотъ ассоціація. Признакъ, наблюдающійся въ болзни, опредляетъ характеръ

197

симпатическаго средства, a затмъ переносится въ заговоръ. Такъ при заговорахъ отъ желтухи появляется эпитетъ „желтый“, при заговорахъ на остуду — „ледяной“ и т. д. Въ данномъ случа воспаленіе, сопровождающееся сильнымъ жаромъ, напоминаетъ своей краснотой огонь. Отсюда — ассоціація къ головн. Но и эпитетъ „красный“ можетъ войти, какъ симпатическій, въ заговоръ отъ той же болзни. Головня и красный воротъ чернаго жупана выражаютъ одну и ту же идею: потуханіе огня. А симпатическіе эпитеты, какъ я уже говорилъ, очень склонны обращаться въ сквозные. То же случилось и съ эпитетомъ „красный“ въ заговорахъ отъ воспаленія. Извстенъ мордовскій заговоръ:

,Auf einem Herde befindet sich ein rotes M"adchen, rote Haare hat sie auf dem Kopfe ein rotes Tuch auf dem Kopfe, rote Kleider an, "uber die Kleider ist ein roter Gurt gebunden, rote Bastschuhe hat sie an den F"ussen, rote Bastschuhschn"ure an den F"ussen, rote Binden an den F"ussen, rote Handschuhe an den H"anden¹).

Мансикка совершенно ошибочно полагаетъ, что въ этомъ образ комически отразилась „огненная Марія“²). Только предвзятое убжденіе, что подъ всякимъ женскимъ образомъ скрывается Богородица, и невниманіе къ обряду, источнику заговорныхъ образовъ, могли натолкнуть изслдователя на такое предположеніе. Между двицей, одтой во все красное, и Неопалимой Купиной нтъ ничего общаго. Одинъ образъ быль привлеченъ къ заговору, благодаря процессу творчества, какой отразился въ нмецкихъ заговорахъ и заставилъ Богородицу нести головешку или огонь; другой же образъ („красной“ двицы) былъ созданъ заговоромъ. Тотъ пріемъ, какой намтился въ отрывочномъ упоминаніи о панахъ въ черныхъ жупанахъ, красныхъ кавнярахъ, пріемъ симпатическаго эпитета, во всей сил выступаетъ въ образ „красной“ двицы. Если тамъ были только красные воротники, то здсь уже вся одежда красная. И даже сама двица „красная“. Съ образомъ двицы

198

случилось то же самое, что мы уже наблюдали надъ образомъ щуки. Тамъ эпитетъ „желзный“, приданный первоначально зубамъ по извстнымъ соображеніямъ, распространился потомъ на весь образъ. Здсь эпитетъ „красный“ пережилъ то же самое. На панахъ пока только красные воротники. На двиц — все красное. Но можно предполагать, что и двица первоначально не вся была красная. Заговоръ кончается интересной подробностью: „красныя рукавицы на рукахъ“. Если мы отбросимъ эпитетъ „красный“ во всхъ остальныхъ случаяхъ, то у насъ получится образъ совершенно аналогичный тому, какой выработался въ нмецкихъ заговорахъ. Тамъ въ рукахъ Маріи головешка; здсь — на рукахъ двицы „красныя“ рукавицы. Ту же судьбу, что и эпитетъ „красный“, пережилъ и другой, параллельный ему, „черный“. Въ блорусскомъ заговор эпитетъ „черный“ замтно уже склоняется къ характеру сквозного: черные жупаны, черныя кареты. Можетъ быть, онъ и былъ уже сквознымъ въ томъ заговор, откуда выдернута эта фраза. Ему, какъ и „красному“, соотвтствуетъ образъ „черной“ двицы¹). Такъ оказывается, что два эпитета, взятые отъ потухающей головни, черный и красный, существующіе въ блорусскомъ заговор, въ другихъ заговорахъ получили самостоятельное развитіе, выработались въ самостоятельные мотивы. На разработку заговоровъ съ симпатическимъ эпитетомъ „красный“, можетъ быть, еще въ большей степени, чмъ головня, вліялъ пріемъ лченія рожи „красной“ матеріей, очень распространенный въ Россіи²).

Мн пришлось наблюдать лченіе рожи бабкой. У больного воспаленіе распространилось очень сильно: съ головы до колнъ. И вотъ бабка почти всего его обвила красной фланелью. При этомъ я еще узналъ, что для удобства, вмсто фланели на руки и ноги можно надвать красныя рукавицы и чулки. Не отсюда ли „красная двица“ мордовскаго заговора и „красныя кавняры“? То обстоятельство, что двица оказывается сидящей на под, вовсе не

199

комично. Оно было бы комично, если бы двица была дйствительно Богородица. Но образъ создавался безо всякой даже мысли о Богородиц. Вс подробности костюма списаны съ простой крестьянки. А посажена двица на под потому, что тутъ-то именно, около печи, и происходитъ лченіе огарками или сажей. Кром того, больные рожей почти всегда лежатъ на печи, потому что знахарки прежде всего не велятъ ее застуживать. Образъ красной двицы на под и больной, обматанный въ красное, лежащій на печи, невольно напрашиваются на сопоставленіе.