Зак и Мия

Беттс А. Дж.

– Не хочу тебя расстраивать, но… – Зак чертит в воздухе круг.

– Не надо спойлеров. Я просто хочу исчезнуть.

– Ты не для того пережила химию, чтобы исчезнуть.

– Помнишь, как я бесилась, что у меня волосы выпадают? Прикинь, я думала, что это настоящая трагедия. Вот дура. Волосы-то отрастут…

– Ну, тебе было страшно, и ты сопротивлялась.

Можно подумать, это повод для гордости.

– Я просто хотела быть нормальной.

– Ты совершенно нормальная.

Бедняжка Зак, тоже путается во

временах. После операции все «нормальное» для меня осталось в прошедшем. В глубоком прошлом.

– Если я нормальна, зачем мне все время подсовывают брошюры о жизни ампутантов и проспекты инвалидных команд? Причем баскетбольных. Мне и раньше-то баскетбол не нравился, а уж теперь, когда я калека…

– Ты не калека.

Я выбрасываю остаток корма.

– Я – экспонат для кунсткамеры, Зак.

– Мия, ты не понимаешь…

– Это ты не понимаешь!

– Нет. Ты не понимаешь, какая ты красивая.

Слово сбивает меня с мысли. Красивая? Я закрываю глаза. Мне кажется, что земля из-под меня уплывает.

– Правда. Ты и раньше была красивая. И сейчас красивая. И всегда будешь.

– Хватит, – я держусь за забор, чтобы не упасть. Зачем он портит вечер наглой ложью?

– Знаешь, если б мы учились в одной школе, я б подойти к тебе боялся. Это ж какая смелость нужна – заговорить с такой. Ты даже в этом парике мне сносишь башню. Девять из десяти.

– Это что, ты поставил мне оценку?

– Ну, по всемирной шкале сногшибательности, ты – твердая девятка. А я так, на шесть с половиной.

– Дурак ты, – я открываю глаза и застаю его улыбку.

– Ладно, ладно, я скорее шестерка, а шестерки не разговаривают с девятками. Такой закон.

– Ты не шестерка, Зак. И я уж точно не девятка.

– Знаешь, меня только одно удерживает, чтобы не поставить тебе десятку.

– Боюсь спросить…

– Ты злюка.

Я в шутку шлепаю его по плечу, он подыгрывает и отшатывается.

– Вот видишь? Злюка! Синяк останется!

– Ты выдумал шкалу, Зак. Но если бы она была, ты был бы на дальнем от меня конце. Потому что ты, в отличие от меня, нормальный.

– Да неужели.

– Слушай, чем тут меряться? Я лузер на костылях, а у тебя две ноги!

– Две ноги это зашибись, но есть другие обстоятельства. Мои друзья закончили школу, я остался на второй год. Я жру одиннадцать таблеток в день и раз в неделю сдаю анализ крови, посчитать тромбоциты. Все интересное мне нельзя, даже собирать оливки. У меня тут не нормальная жизнь, а лимб.

– Ну, ты хотя бы выглядишь нормальным. Люди не пялятся.

– Мия, мой шанс – пятьдесят пять.

Интересно, это по какой шкале? Он почему-то вцепился в забор так крепко, что костяшки побелели. Я вижу, как мышцы на его руках напряглись.

– Пятьдесят пять – это что?

Он подтягивается и садится на забор. Меня почему-то пробирает дрожь. Я вижу мурашки на его руках: он тоже дрожит.

– Зак,

что это?

– Пятьдесят пять процентов. Вероятность прожить пять лет без рецидива.

Я никогда не дружила с цифрами, но про статистику понимаю главное: с ней не поспоришь. И я понимаю, почему он дрожит. Пятьдесят пять процентов, что «нормальная» жизнь продлится пять лет. Он молчит и смотрит на звезды, как смотрят на старых друзей.

– Зак… ну, все-таки статистика оперирует обобщениями, вдруг ты исключение…

– А ты погугли исключения из статистики.

Я думала, что после выписки он перестанет маньячить на тему вероятностей. Но нет – цифры преследуют его и дома. Может, они для него такой же кошмар, как для меня нога. Может, мы оба теперь мыслим себя ущербной частью целого.

Вообще-то пятьдесят пять – проходной балл. Набрать пятьдесят пять по математике или литературе – совсем неплохо. Меня бы устроило. Сказать ему, что меня бы это устроило?

– Мия, у тебя – уже девяносто восемь.

Между прочим, я бы променяла свои девяносто восемь с одной ногой на пятьдесят пять с двумя. Я даже открываю рот, чтобы это сказать вслух, но поднимается ветер, перебив меня шорохом листьев, и уже через секунду я рада, что промолчала. А он смотрит вверх, на точечки света, пронзающие темный купол мрака. Вселенная состоит из вероятностей и неопределенностей. Как можно цепляться за одну-единственную цифру?

– Можешь злиться на судьбу целую жизнь, если хочешь, – говорит Зак. – Но она у тебя есть, эта целая жизнь впереди. А у меня – я не знаю, что у меня есть.

– Ой! Ты видел? – я тыкаю пальцем в небо, надеясь вернуть его в чувство. – Звезда упала.

– Это метеорит.

– То есть, желание на нем не загадать?

Он пожимает плечами.

– Ну, если хочешь загадывать желание на летящем метеорите – попробуй.

Я стукаю его по ноге.

– Так. Ты все портишь. Лучше помоги мне залезть.

Зак подхватывает меня. Я ставлю здоровую ногу на перекладину, подтягиваюсь, закидываю вторую ногу на ограду и оказываюсь верхом на заборе. Лицом к нему. Боюсь не удержаться с той же легкостью, и кровь приливает к шраму, и голова кружится. Но я хочу смотреть ему в глаза. Они такие серые.

– Вообще-то расстановка сил была такая: я ною, а ты меня утешаешь.

– Что, серьезно?

– Серьезно. Нам нельзя обоим быть несчастными одновременно! – я щелкаю пальцами. – Так что але, не отвлекайся.

– Попробую. На чем мы остановились?

– Ну, ты желал мне приятной поездки, а я обещала прислать тебе открытку… – я сперва в шутку стукаю его кулаком в грудь, а потом вдруг всерьез вцепляюсь в его футболку. – Слушай, поехали со мной!

– Что?..

– Что слышал! Ты, я, автобус-грейхаунд… – идея распускается в моем воображении безумным цветком с чудесным запахом свободы.