Зак и Мия
Шрифт:
– И куда мы поедем?
– Да к черту детали, просто поехали, и все!
– Ты шутишь?
Я не шучу! Но он смеется и отводит взгляд.
– Блин, Мия, я не могу просто так взять и…
– Можешь!
– У меня школа. И мама. И остальные. Ты знаешь, что им пришлось пережить?
– Они тебя поймут.
– Я нужен им здесь, на ферме. Пока я… Ну, в общем, я им нужен.
Но ты и мне нужен, – думаю я, но молчу.
Зак накрывает мою руку своей. Наши пальцы сплетаются. У него такая теплая кожа. Я не представляла,
Он произносит:
– Ты мне сейчас не поверишь, но тебе действительно жутко повезло. Я бы поменялся с тобой местами, если бы только мог.
Я вздрагиваю. Не может быть.
– Да ладно.
– Если было бы можно гарантировать родителям девяносто восемь процентов, я бы не думал дважды.
– Я бы тоже с тобой поменялась, – начинаю я, но он сжимает мою руку, и я замолкаю.
Его мама зовет нас в дом, но мы не двигаемся с места. Балансируя на заборе, вцепившись руками в руки друг друга, это все, что мы можем делать, чтобы не развалиться.
Позже, когда ночной холод пробирает нас до костей, мы отпускаем друг друга. На сей раз я иду за ним в дом. Я тихо иду рядом с ним на костылях. Альпака кряхтит, когда мы проходим мимо.
Зак помогает мне пролезть через окно и задергивает за нами шторы, отрезая от нас вселенную.
Когда я забираюсь в кровать Зака, я не снимаю протез, не снимаю джинсы. Он тоже. От нас несет грязью и кормом, и запах вскоре впитывается в простыни. Я сворачиваюсь калачиком, и он за мной, джинса к джинсе.
Этой ночью я хочу забыть себя. Я хочу быть в объятиях, которые защитят от кошмаров. Спать, а не видеть сны. Я хочу быть больше, чем дробью.
В темноте наши руки и ноги переплетаются, образовывая целое.
Зак
Я просыпаюсь, чувствуя Мию всей длиной своего тела. Ее грудь поднимается и опускается, парик распластался по подушке.
Три утра. Я знаю, что в мире за ближайший час у 1484 человек будет диагностирован рак. Почти у 25 за эту минуту.
Но какова была вероятность вот этого? Одно дыхание на двоих, такая нежная кожа и привкус надежды. Что жизнь, возможно, еще будет хороша.
Солнце пятнами ложится на контуры наших тел. Я окутан тяжелым одеялом и теплым воздухом.
– Неловко такое говорить, но сегодня ты съехала по шкале до восьми.
– Это как?
– Ты храпишь.
– Вот черт. Ну ладно, зато ты поднялся до семи.
– Неужели?
– Приятно обнимаешься, – говорит она.
Мы дрейфуем где-то между сном и явью, пока не раздается стук в дверь. Мия замирает.
За дверью голос Бекки.
– Зак? Ее нет в комнате! Правда, все вещи на месте…
– Значит, вернется!
Мы не встаем, даже когда в животах начинает урчать, и свет слепит глаза.
– Поправочка, –
Мия вопросительно приподнимает бровь. Без парика остались только короткие волосы, симпатично обрамляющие узкое лицо. Я наматываю на палец робкую кучеряшку возле уха.
– Ты же как Эмма Уотсон после «Гарри Поттера». Зачем ты скрывала такую красоту?
Мия пытается накрыться подушкой, но я не даю ей.
– Да ну, слишком коротко, – говорит она.
– Ты вообще видела Эмму Уотсон?
– Очевидно, реже, чем ты.
– В общем, это дико круто.
– Тогда почему я только девятка?
– Потому что ты все равно злюка!
– Так, все. Замолчи. Или нет, расскажи что-нибудь. Чтобы я обратно заснула.
Мы зарываемся под одеяло, и я рассказываю ей про колыбель для племянника, которая пока существует только в виде разрозненных деталей. Потом рассказываю про последних туристов, которые приехали на урожай. Про то, как Эван безрезультатно кадрится к француженке. Как год назад один голландец съел целиком курицу, купленную в местной лавке, схлопотал понос и устроил туалет под каждой пятой оливой, от края до края нашей фермы.
– …потом Бекки накормила Антона таблетками, положила в комнату для гостей и непостижимым образом умудрилась в него влюбиться.
– И где он сейчас?
– Любуется красотами Кимберли, вернется через две недели. Бекки сказала, чтоб он нагулялся всласть перед рождением ребенка. Он не хотел никуда ехать, но она настояла.
– Он хороший?
– Да, хотя мы до сих пор припоминаем ему понос. Он смешно выражается по-английски. Например, если что-нибудь проще простого, он говорит: по яичку да по яблочку.
Мия смеется, потом становится серьезной и говорит:
– Продолжай.
Я понимаю, что ей не нужно бежать на другой конец Австралии, чтобы сбежать от себя. Так что я продолжаю болтать, рассказываю все, что приходит в голову: как дед завещал каждому из нас по овце, а потом мы завели еще козу и двух альпак.
– К нам приезжали купить масло, но каждый раз люди задерживались, чтобы погладить животных. Папа решил, что это перспективная идея, и так появился контактный зоопарк. Так что в детстве все рьяно набивались мне в друзья. Ну, конечно, не только поэтому…
– А каким ты был? Ну, в младших классах?
– Мечтал стать чемпионом по гандболу, когда вырасту.
– И как, получилось?
Я приоткрываю глаза. Она лежит, зажмурившись, и улыбается. Я вижу маленькую щелку между ее передними зубами.
– Ну, что выросло, то выросло. А ты какой была?
– Была звездой игры в классики. Ты про себя еще расскажи.
Я рассказываю про странные заказы масел, которые мы получали – например, со вкусами лобстеров или шоколада. И рассказываю про Маку, моего тренера по крикету, и какую истерику он закатил, когда его гигантская тыква треснула за два часа до конкурса в Олбани.