Зак и Мия
Шрифт:
Я узнаю больше, чем мне представлялось возможным, о дукке – и это всегда казалось мне вымышленным словом, – сырах с голубой плесенью и мармеладе из айвы. Вскоре мой желудок испытывает на себе эффект «подлинной палитры» вкусов. Боль на время забыта. Мысли шипят и пузырятся, как игристое вино.
У Зака уже в третий раз звонит телефон, но он не берет трубку.
– Зак, я знаю, что ты затеял.
– Выступить в роли радушного хозяина и экскурсовода.
– Еще ты пытаешься меня напоить и избегаешь разговаривать с мамой.
– Вот
Я морщусь:
– Боже упаси!
– А то здесь есть еще одно место…
Зак везет нас мимо новых построек, рассыпанных вдоль побережья, везет нас через пустующий квартал, к месту с видом на скалистую гавань. Мелкие птицы парят над изрезанным океаном, ныряя в море брызг.
Здесь нет никакой помадки. Здесь никого, кроме нас. Зак отключает двигатель, и мне приходит в голову, что весь сегодняшний день был ради того, чтобы привести меня сюда. Он выбрал это место, идеальное место, вдали от толпы, вдали от семьи, и этот факт отрезвляет меня. Я провожу языком по зубам, пальцами поправляю пряди парика. Может, прошлая ночь все-таки что-то да значила для него. Может…
Зак барабанит пальцами по рулю и любуется прибоем из-за стекол в форме звезд.
– Что скажешь?
– Здесь… красиво.
С чего вдруг я так нервничаю?
– Ты ведь умеешь пользоваться удочкой?
Удочкой?!
– Я пользуюсь двухметровой, но должна быть еще другая, покороче и полегче.
Ни разу в жизни я не оказывалась в машине с панорамным видом на море в компании парня, который в такой обстановке думал бы о рыбалке. Никогда.
– Не думаю, что…
– Пойду в багажнике поищу, может, там…
– Не надо.
Я не хочу рыбачить. Терпеть не могу запах наживки и, кроме того, придется карабкаться по камням. Я хочу вернуться назад – немедленно. Нога болит, но что гораздо хуже – у меня пылают щеки, и я меньше всего хочу, чтобы он это заметил.
Поверить не могу, какой я была дурой.
– Это чересчур, – говорю я.
– Для рыбы в самый раз! В такую погоду можно наловить с десяток сельдей. Пойдем, будет весело.
– Да я не про рыбу.
Он почему-то смеется.
– Мне ехать завтра, – напоминаю я.
Зак сдвигает очки на затылок. Сейчас его глаза кажутся скорее голубыми, чем серыми.
Если бы он поцеловал меня сейчас, я бы отчасти поверила – что я девятка из десяти, что я красивая. Если бы прижал к спинке сидения, схватил бы меня, если бы он меня хотел, тогда я бы поверила окончательно.
Но он ничего не делает. Надевает обратно дебильные очки и заводит мотор.
Какая же я идиотка. Комплименты считаются только если их подтверждают действием. А Зак – просто хороший парень, который пытается поднять мне настроение.
И зря я повелась.
Я набираю ванну до краев, чтобы мне было горячо, чтобы горела не только одна нога.
В гостиной Бекки разговаривает с бойфрендом по скайпу. Они смеются, обсуждают, как ребенок толкается в животе. Я
Вода порозовела. На химии мне давали таблетки, которые останавливали месячные – сказали, что лишней крови терять нельзя. Так что сегодня первый день после паузы, и он оказывается шоком, кровавым предательством организма, который, вопреки мне, решил, что все опять хорошо. Да что он вообще понимает.
Я провожу рукой по животу. Он не когда не станет, как у Бекки. Никто и никогда не захочет секса с тем, что от меня осталось. Это тело невозможно полюбить. Зачем мне менструация, спрашивается?
Всю жизнь я была красивой. Это было единственное, что я знала наверняка, и единственное, что хотела знать. А как теперь себя определять? Кто я – безногая, безволосая? Кто я – без вечной кучи поклонников, чтобы тусоваться, и подружек, чтобы завидовали? Зак – самый приличный парень из всех, кого я встречала, но я даже ему не нужна как женщина.
Так что же от меня осталось, если не осталось красоты? Я не умная, не добрая, не талантливая, не творческая личность, не смелая, не смешная. Я – ничто.
Вода остывает. Пальцы сморщились гармошкой. Я с усилием выбираюсь из ванны, придерживаясь за раковину. На полу остается одинокий мокрый след. Завернувшись в халат Бекки, я краду несколько тампонов из верхнего ящика тумбы. Один тут же использую. Потом, взяв костыли, иду к себе сквозь коридор и прикрываю дверь. Сажусь на кровать.
Натягиваю трусы. Встаю на одну ногу и скачу на ней, чтобы поднять рубашку.
Короткий стук, и он не дожидается ответа, заходит, а я не успеваю спрятаться или прикрыться, а он не успевает скрыть удивление, и мне кажется, что даже отвращение, но тут он отворачивается к стене, а я начинаю орать на него, прикрыв руками грудь, хотя дело не в ней, а он бормочет: прости прости я не хотел прости все хорошо, но я продолжаю орать, потому что он видел, видел меня как есть, а я видела его лицо при этом, и это ужасно, невыносимо! Он подталкивает в мою сторону халат, я тут же накрываюсь им, а он начинает подбираться ко мне, медленно, вытянув руки, как к испуганному животному, повторяя «все хорошо, все хорошо», а я ору, чтобы он не приближался.
Я хочу выпрыгнуть из окна и бежать, куда глаза глядят, но, черт побери, не могу, а он уже близко, он слишком близко, и я начинаю лупить его кулаками.
– Кто так делает! Чего ты вламываешься, как…
– Прости, я не хотел.
– Не смотри на меня так! Не смотри…
– Мия, правда, все хорошо.
– Нет, все плохо! Ненавижу тебя!
Я отталкиваю его с такой силой, что он отлетает к шкафу. Внутри бряцают вешалки, а он говорит:
– Не надо меня ненавидеть.
– А я ненавижу! И тебя, и это место, и твою Бекки, и маму, и что все такие охренительно заботливые, будто все нормально, но это же неправда, Зак! Ненавижу тебя, и ты меня тоже на самом деле ненавидишь!