Зак и Мия
Шрифт:
– Вот это – неправда.
– Ты думаешь, что я уродина!..
– И это неправда.
– Да ты послушай себя, ты же врешь!
Он вздыхает так, будто это физически больно.
– Нет, ты правда – девять из десяти.
– Тогда почему ты не хочешь меня?!
– Ч-что? Ну нет… просто не так же…
Я выдергиваю лампу из розетки и швыряю в него. Он не отходит в сторону, позволяя лампе влететь ему в плечо. Позволяя сделать себе больно. Потом он молча подбирает осколки и уходит.
Слышно, что в коридоре
– Я сам виноват, – говорит он. – Вошел без стука. Хотел рассказать про Шебу.
Ненавижу его.
Позже Бекки сама тихонько стучится ко мне. Но я усвоила урок: дверь заперта. Я сижу на полу. Я не знаю, куда мне себя деть.
– Наша альпака Шеба родила сегодня девочку, – говорит Бекки. – Хочешь посмотреть?
Всех их ненавижу.
Зак
Я выхожу пораньше, взглянуть на детеныша альпаки в яслях. Она пушистенькая, как цыпленок. Десять часов от роду, а она уже стоит на шатких ножках.
Заглянув к остальным животным, я нахожу мертвого петуха. Он был старый. Я открываю курятник и достаю его, потом иду по тропинке к дальнему забору и перебрасываю петуха в кустарники. Сегодня я не дождусь лисицу, но знаю, что она где-то рядом.
– Не воруй живых, – кричу я через плечо, словно с лисой можно договориться об обмене. Ешь птицу, не тронь детеныша. Я обманываю себя, веря в то, что у убийц есть совесть.
У некоторых – возможно.
Но не у всех.
Некоторых не волнует ни возраст жертвы, ни невиновность. Некоторые приходят среди белого дня или в воскресное утро и забирают жизнь человека, который просто ехал себе с пляжа в машине, в соленых после моря шортах, с доской в багажнике. Человека со шрамом в форме буквы «С». «С» – значит Сэм.
Мама заходит в сарай, где я покрываю дерево лаком, чтобы рассказать плохую новость. Папа и Эван загружают ют на улице.
– Нина звонила, сказала, что ты захочешь знать. Он не мучился.
Я задумчиво отдираю засохший лак с ладони. Знать бы наверняка, что он не мучился. Но как это можно знать?
– Сам знаешь, прогноз был не очень оптимистичный, ну и вот…
Да, и все-таки прогноз подразумевал еще хотя бы двенадцать месяцев облучения и операций, обследований, надежды. Прогноз не обещал внезапного сердечного приступа в трех километрах от дома. Успел ли он нажать на тормоза? Понять, что происходит? Заметить, что играют в эту секунду по радио?
– Успел проехать напоследок на любимой доске, – говорю я. Голова кружится. Надышался лаком, наверное.
– Он всегда так хорошо к тебе относился… – говорит мама и кладет мне руку на плечо. Я чуть дергаюсь от неожиданности, и она тут же замечает свежий синяк. – Что это, Зак?!
– Не обращай внимания, случайно стукнулся.
– Обо что?!
– А похороны будут?
– Да, завтра.
– В Перте?
– В парке Скарборо-Бич. Что-то
– Я съезжу.
– Хорошо, – кивает мама и тут же начинает строить планы. – Остановимся у Триши…
К свежелакированной планке прилип волосок из кисточки. Я вытаскиваю его, как занозу.
– Я возьму Мию.
– Она разве не…
– Нет.
У меня перед глазами стоит не жуткая рана на ее ноге, а ее глаза. Она кричала, что ненавидит меня, но в глазах было другое. В них был ужас.
И я жутко за нее боюсь. Того, что она может сделать, во что может влипнуть. Я точно знаю, что она сбежит – и будет бежать от всякого, кому не все равно.
А мне не все равно.
Сэм умер, и я ничего не мог поделать, но Мия…
– Я отвезу ее домой.
Но ее уже нет. Бекки снимает с кровати постельное белье.
Все, что принадлежало Мии, исчезло, кроме мобильника и зарядки, воткнутой в стенку. Я беру его, включаю и иду к маминой машине. Читаю последние сообщения:
Мия, возвращайся. Мы со всем разберемся. Я же твоя мать.
За что ты ненавидишь меня? Я не виновата.
Я люблю тебя, Мия.
Я ищу ее на автобусной остановке, но все скамейки пустуют. До прибытия автобуса еще два часа.
Я по очереди объезжаю каждую улицу города, пока не нахожу ее. Белый парик сложно пропустить даже в толпе, а она стоит у полицейского участка и рассматривает объявления о людях в розыске. Я останавливаюсь и смотрю на нее. И до меня доходит: Мия хочет, чтобы ее нашли.
Я выхожу из машины, перехожу дорогу и встаю рядом с ней. Мы разглядываем лица на объявлениях, и я гадаю: хотят ли эти люди и дальше оставаться пропавшими без вести? Или им тоже мешают вернуться гордыня и страх?
– Сэм вчера умер.
Помолчав, она говорит:
– Я знала его. Он предлагал сыграть в бильярд.
– Ты сыграла?
– Нет. Хотя стоило. Он был приятный. Жалко.
Мы разговариваем с отражениями друг друга в стекле. Как с призраками друг друга.
Я говорю, что еду на похороны.
– Зачем?
– Я считал его другом. Похороны в Перте. Можешь составить мне компанию, если хочешь.
Она закрывает глаза, качает головой и одними губами произносит:
– Не могу.
Все слишком запущено в ее жизни, чтобы она могла сама сделать этот выбор. Нужно, чтобы его сделал я.
Я забираю у нее костыли и прислоняю их к окну, потом подхватываю ее, беру на руки и несу к машине. Она оказывается тяжелее, чем я думал. Еще она довольно горячая, а кожа кажется липкой. Как же я не замечал, что ей настолько плохо?
Я быстро возвращаюсь за костылями и только тогда вижу фотографию в левой части стенда. С нее улыбается девушка с ярко накрашенными губами, безупречной улыбкой и роскошной гривой темных волос.