Закат и падение Римской Империи. Том 4
Шрифт:
Эта страна быстро опускалась в то варварство, из которого была выведена финикийскими колониями и римскими законами, и каждая ступень внутреннего разложения отмечалась какой-нибудь прискорбной победой варварства над цивилизацией. Хотя мавры не имели понятия о справедливости, они не выносили угнетения; их бродячая жизнь и беспредельные степи охраняли их от военных предприятий и от притязаний завоевателя, а опыт уже доказал, что ни их клятвы, ни оказанные им милости не могли считаться поруками за их преданность. Напуганные победой при горе Авразии, они на время покорились; но если они уважали личность Соломона, зато ненавидели и презирали гордость и невоздержанность двух его племянников Кира и Сергия, которым их дядя неблагоразумно поручил управление провинциями Триполийской и Пентапольской. Одно мавританское племя раскинуло свой лагерь под стенами Лепта с целью возобновить союз и принять от губернатора обычные подарки. Избранные им восемьдесят депутатов были впущены в город в качестве друзей, но, по легкому подозрению в заговоре, были умерщвлены за столом у Сергия; тогда призыв к войне и к мщению раздался по всем долинам Атласских гор, от обоих Сиртов до Атлантического океана. Личная обида и несправедливая казнь или умерщвление брата сделали Антала врагом римлян. Свою храбрость он уже ранее того выказал в поражении, которое нанес вандалам; его понятия о справедливости и его благоразумие были тем более замечательны, что он был родом мавр, и, в то время как он обращал город Адрумет в груды пепла, он хладнокровно убеждал императора, что внутреннее спокойствие Африки может быть обеспечено отозванием Соломона и его недостойных племянников. Экзарх вывел свои войска из Карфагена, но на расстоянии шести дней пути от этого города, в окрестностях Тебеста, он был поражен многочисленностью и грозным видом варваров. Он предложил мирный договор, искал примирения и обещал, что свяжет себя самыми торжественными клятвами. “Какими клятвами может он себя связать?
– прервали раздраженные мавры.
– Не будет ли он клясться на Евангелии, которое считается Священной книгой у христиан? На этой самой книге его племянник Сергий клялся перед нашими восьмьюдесятью невинными и несчастными соотечественниками. Прежде чем вторично полагаться на нее, мы желаем проверить, будет ли она в состоянии наказать клятвопреступника и отмстить за свою собственную честь”. За ее честь отомстили на полях Тебеста смерть Соломона и совершенная гибель его армии. Прибытие свежих войск и более искусных военачальников скоро сдержало наглость мавров; семнадцать мавританских князей пали в одной и той же битве, а сомнительная и временная покорность их племен вызвала необузданные выражения радости со стороны константинопольского населения. Беспрестанные нашествия уменьшили африканскую провинцию до одной трети величины Италии; тем не менее римские императоры в течение более ста лет владычествовали над Карфагеном и над плодоносными берегами Средиземного моря. Но и победы, и неудачи Юстиниана были одинаково
Зависть византийского двора не позволила Велисарию довершить завоевание Италии, а его внезапный отъезд ободрил готов, уважавших его за гений, за добродетели и даже за те похвальные мотивы, которые побудили Юстинианова подданного обмануть их и отвергнуть их предложения. Они лишились своего короля (это была не важная потеря), своей столицы, своих сокровищ, всех провинций от Сицилии до Альп и военной силы из двухсот тысяч варваров, снабженных великолепными лошадьми и оружием. Однако еще не все было потеряно, пока Павию обороняли тысяча готов, которых воодушевляли чувство чести, любовь к свободе и воспоминание об их прежнем могуществе. Главное начальство было единогласно предложено храброму Урайе, и только в его глазах несчастья его дяди Витигеса не позволяли ему принять предложенный пост. По его совету выбор пал на Гильдибальда, к личным достоинствам которого присоединялась тщетная надежда, что его родственник, испанский монарх Февд, вступится за близкие ему интересы готского племени. Его военные успехи в Лигурии и в Венетии, по-видимому, оправдывали этот выбор; но он скоро доказал, что был неспособен ни простить оказанное ему благодеяние, ни превзойти великодушие своего благодетеля. Супругу Гильдибальда глубоко оскорбляли красота, богатство и гордость жены Урайи, и смерть этого добродетельного патриота возбудила негодование вольного народа. Один отважный убийца привел в исполнение приговор недовольных, отрубив во время пира голову Гильдибальда; иноземное племя ругиев присвоило себе право избрания, а племянник последнего короля Тотила готов был, из жажды мщения, отдаться в руки римлян вместе со стоявшим в Тревиго гарнизоном. Но храброго и образованного юношу без большого труда убедили предпочесть готский престол службе у Юстиниана, и лишь только выбранный ругиями узурпатор был удален из павийского дворца, Тотила сделал смотр всем военным силам народа, состоявшим из пяти тысяч солдат, и решился восстановить готское владычество в Италии.
Облеченные одинаковой властью одиннадцать военачальников, которые заменили Велисария, не позаботились об окончательном истреблении слабых и разрозненных готов, пока не были выведены из своего бездействия успехами Тотилы и упреками Юстиниана. Ворота Вероны были втайне отворены перед Артабазом, который находился во главе одной сотни персов, состоявших на императорской службе. Готы бежали из города. На расстоянии шестидесяти стадий римские военачальники остановились для распределения добычи. В то время как они спорили между собою, неприятель заметил, как незначительно число победителей: персы были тотчас подавлены более многочисленным неприятелем, и только тем, что Артабазу удалось спрыгнуть с городской стены, он спас свою жизнь, которой лишился через несколько дней после того от копья варвара, вызвавшего его на единоборство. Двадцать тысяч римлян встретились с армией Тотилы подле Фаэнцы и на возвышенностях Мугелло, принадлежавшего к флорентийской территории. Пылкому мужеству вольных людей, сражавшихся из-за того, чтобы обратно завоевать свою родину, было противопоставлено вялое хладнокровие наемных войск, не обладавших даже теми достоинствами, которые даются привычкой к дисциплине и к повиновению. При первой атаке они покинули свои знамена, побросали свое оружие и рассыпались в разные стороны с такой торопливостью, которая уменьшила понесенные ими потери, но увеличила позор их поражения. Король готов, стыдившийся низкой трусости своих противников, подвигался быстрыми шагами вперед по пути чести и победы. Тотила перешел через По, прошел сквозь Апеннины, отложил до другого времени завоевание Равенны, Флоренции и Рима и, пройдя по самой середине Италии, приступил к осаде или, вернее, к блокаде Неаполя. Римские военачальники заперлись в занятых ими городах, обвиняли один другого в общей беде, но не посмели воспрепятствовать его предприятию. Но император встревожился при известии о бедственном положении его итальянских владений и об угрожавшей им опасности и поспешил отправить на выручку Неаполя флот, состоявший из галер, и отряд фракийских и армянских солдат. Эти войска высадились в Сицилии, которая отдала в их распоряжение свои обильные запасы провизии; но медлительность нового начальника, который был неопытный в военном деле гражданский чиновник, продлила страдания осажденных, а незначительные и запоздалые подкрепления, которые он пытался им пересылать, перехватывались вооруженными судами, которые были поставлены Тотилой в Неапольской бухте. Главного из римских офицеров притащили с накинутой на его шею веревкой к подножию городской стены, откуда он дрожащим голосом уговаривал жителей просить, подобно ему, пощады у победителя. Они попросили перемирия, обещая сдать город, если в течение месяца никто не придет к ним на помощь. Вместо одного месяца отважный варвар дал им три в основательной уверенности, что голод сократит назначенный для капитуляции срок. После покорения Неаполя и Кум готский король овладел провинциями Луканией, Апулией и Калабрией. Он довел свою армию до ворот Рима, раскинул свой лагерь в Тибуре, или Тиволи, в двадцати милях от столицы и спокойно предложил сенату и народу сравнить тиранию греков с благодеяниями готского управления.
Быстрые успехи Тотилы можно частью приписать перемене, произведенной в чувствах итальянцев трехлетним опытом. По приказанию или по меньшей мере от имени католического императора их духовный отец папа был отторгнут от римской церкви и кончил жизнь на пустынном острове от голода или от руки убийцы. Добродетели Велисария уступили место разнообразным или, вернее, однообразным порокам одиннадцати начальников Рима, Равенны, Флоренции, Перузии, Сполето и т. д., которые злоупотребляли своей властью для удовлетворения своих похотей и своего корыстолюбия. Забота об увеличении государственных доходов была возложена на хитрого дельца, по имени Александр, который долго на практике изучал в византийских школах искусство обманывать и притеснять и которого прозвали Psalliction’ом (ножницами), потому что он очень ловко уменьшал размеры золотых монет, не изменяя их внешнего вида. Вместо того чтобы дождаться восстановления спокойствия и возобновления мирных занятий, он обложил собственность граждан тяжелыми налогами. Но и те взыскания, которые он налагал, и те, которыми угрожал в будущем, были менее гнусны, чем строгие преследования, которым он самовольно подвергал и личность, и собственность всех тех, кто под владычеством готских королей принимал какое-либо участие в собирании и расходовании государственных доходов. Те из Юстиниановых подданных, которые были избавлены от угнетений этого рода, страдали от последствий небрежного снабжения армии, которую Александр обирал и презирал, и грабежи, которым предавались нищие и голодные солдаты, заставляли жителей ожидать спасения от добродетелей варвара. Тотила был целомудрен и воздержан, и ни один из его друзей или недругов не имел повода раскаяться в том, что положился на его слово или на его милосердие. Итальянским земледельцам была приятна прокламация, в которой готский король приглашал их не прекращать их полезных занятий и быть уверенными, что, если они будут уплачивать подати в обыкновенном размере, они будут ограждены от бедствий войны храбростью и дисциплиной его армии. Он нападал поочередно на все укрепленные города, и, лишь только они сдавались, он срывал укрепления с целью предохранить жителей от бедствий новой осады, лишить римлян тех ресурсов, которые извлекались ими из умения защищать крепости, и разрешить продолжительную ссору двух наций более справедливым и более благородным способом - битвой в открытом поле. Римские пленники и дезертиры охотно поступали на службу к щедрому и приветливому врагу; рабов привлекало положительное и ненарушимое обещание, что их не выдадут их владельцам, и тысяча павийских солдат разрослись в лагере Тотилы в новый народ под прежним названием готов. Тотила добросовестно исполнял условия капитуляции и никогда не пользовался выгодами, которые мог бы извлечь из двусмысленных выражений или из непредвиденных событий. Неапольский гарнизон сдал город с тем условием, что ему доставят средства уехать морем; противные ветры помешали его отъезду; тогда его снабдили лошадьми, съестными припасами и видом на свободный пропуск до ворот Рима. Жены сенаторов, захваченные в своих виллах в Кампании, были возвращены своим мужьям без всякого выкупа; посягательство на честь женщин безжалостно наказывалось смертью, а в своих благотворных распоряжениях касательно диеты изнуренных голодом жителей Неаполя завоеватель принял на себя роль человеколюбивого и заботливого врача. Из чего бы ни проистекали добродетели Тотилы - из здравой политики, из религиозного принципа или из человеколюбивых инстинктов, они были одинаково достойны похвалы; он часто обращался с речами к своим войскам и постоянно внушал им, что пороки нации неизбежно ведут к ее гибели, что победа бывает плодом не одних воинских достоинств, но и нравственных и что как монарх, так и его народ должны отвечать за те преступления, которые они оставляют безнаказанными.
И друзья, и недруги Велисария с одинаковой настойчивостью требовали его возвращения в Италию для спасения завоеванной им страны и возложенное на ветерана-главнокомандующего поручение вести войну с готами было в одно и то же время и доказательством доверия, которое он внушал, и чем-то вроде ссылки. Живя рабом Константинопольского дворца, после того как был героем на берегах Евфрата, Велисарий неохотно взялся за трудную задачу поддержать свою репутацию и загладить ошибки своих преемников. Море было открыто для римлян: корабли и войска были собраны в Салоне неподалеку от Диоклетианова дворца; в Поле, в Истрии, Велисарий дал отдых своей армии и сделал ей смотр; затем, обогнув берега Адриатического моря, вошел в Равеннскую гавань и разослал по подвластным ему городам не подкрепления, а приказания. В своей первой публичной речи он обратился к готам и к римлянам от имени императора, на время отложившего завоевание Персии и внявшего мольбам своих итальянских подданных. Он слегка указал на причины и на виновников недавних бедствий, постарался устранить опасение наказаний за прошлое и надежду безнаказанности в будущем и не столько с успехом, сколько с усердием, пытался соединить всех подчиненных ему лиц узами привязанности и повиновения. Он говорил им, что его всемилостивейший монарх Юстиниан расположен прощать и награждать и что из собственного интереса и из чувства долга они должны вразумлять своих соотечественников, вовлеченных в заблуждение коварными происками узурпатора. Но ни один человек не покинул знамени готского короля. Вели-сарий скоро убедился, что он прислан для того, чтобы быть праздным и бессильным свидетелем славы юного варвара, и написал к императору следующее письмо, верно и живо изображающее скорбь его благородной души: “Всемилостивейший государь! Мы прибыли в Италию, не имея с собой ничего, что нужно для войны, - ни людей, ни лошадей, ни оружия, ни денег. Во время нашего проезда по селениям Фракии и Иллирии мы с крайним трудом собрали около четырех тысяч рекрутов, у которых нет одежды и которые не привычны ни к владению оружием, ни к лагерным упражнениям. Солдаты, которых я нашел в этой провинции, недовольны, запуганы и совсем упали духом; при слухе о приближении неприятеля они соскакивают со своих лошадей и бросают свое оружие. Податей собирать нельзя, потому что Италия находится в руках варваров; а так как мы не имеем средств платить, то мы не имеем права ни приказывать, ни даже давать советы. Могу вас уверить, августейший государь, что большая часть ваших войск уже покинула свои знамена и перешла на сторону готов. Если бы война могла быть доведена до конца присутствием одного Велисария, то вы имели бы основание быть довольными, так как Велисарий находится в Италии. Но если вы желаете победить, то для этого требуется совершенно иная подготовка; без войск титул главнокомандующего есть пустое название. Было бы полезно возвратить мне моих ветеранов и моих личных телохранителей. Я могу начать кампанию только по прибытии достаточного числа легких и тяжеловооруженных войск, и не иначе как за наличные деньги вы можете привлечь на службу сильный отряд гуннской кавалерии, который нам положительно необходим”. Один из пользовавшихся доверием Велисария офицеров был отправлен из Равенны с поручением скорее собрать и привести подкрепления; но это поручение осталось неисполненным, и сам посланец задержался в Константинополе выгодным бракосочетанием. Выведенный из терпения проволочками и обманутый в своих ожиданиях, римский главнокомандующий переехал обратно через Адриатическое море и стал дожидаться в Диррахии прибытия войск, которые медленно набирались между подданными и союзниками империи. После их прибытия его военные силы все еще оказывались недостаточными для освобождения Рима, который был со всех сторон обложен войсками готского короля. Так как для прохода по Аппиевой дороге, которая была покрыта варварами, требовалось дней сорок, то Велисарий, благоразумно уклонявшийся от битвы, предпочел безопасный и скорый пятидневный переезд морем от берегов Эпира к устью Тибра.
После того как Тотила овладел второстепенными городами средней Италии частью силой, частью путем мирных соглашений, он со всех сторон окружил древнюю столицу с целью взять ее не приступом, а голодом. Ветеран готского происхождения, по имени Бесса, и угнетал римлян из жадности, и охранял их своим мужеством, защищая всю обширную окружность городских стен гарнизоном из трех тысяч солдат.
Предусмотрительный Тотила воздвиг препоны, которые были достойны такого противника. В девяноста стадиях от города, в самом узком месте Тибра, он соединил оба берега толстыми бревнами во форме моста, построил на этом мосту две высокие башни, поставил там гарнизоном самых храбрых готов и снабдил их огромными запасами метательных снарядов и машин. Доступ к мосту и к башням был защищен крепкой и толстой железной цепью, а концы цепи на двух противоположных сторонах Тибра охранялись многочисленными отрядами отборных стрелков из лука. Задуманный Велисарием способ прорваться сквозь эту преграду и спасти столицу представляет блестящий пример его отваги и искусства. Его кавалерия выступила из порта по большой дороге, для того чтобы мешать движениям неприятеля и отвлекать его внимание. Его пехота и провизии были помещены на двухстах больших барках, а на каждой барке было устроено высокое щитообразное прикрытие из толстых досок, в которых было пробито множество небольших отверстий для метательных снарядов. Во главе этого флота два плотно прицепленных один к другому больших корабля поддерживали плавучую башню, которая господствовала над башнями, поставленными на мосту, и была снабжена зажигательными снарядами из серы и горной смолы. Все эти суда двинулись под личным начальством главнокомандующего против течения реки. Цепь не устояла от их тяжести, а готы, охранявшие берега реки, частью были убиты, частью обращены в бегство. Лишь только флот достиг главной преграды, зажигательное судно тотчас прицепилось к мосту; одна из башен сгорела вместе с двумястами готами; нападающие огласили воздух победными возгласами, и Рим был бы спасен, если бы искусный план Велисария не был расстроен дурным поведением его подчиненных. Он заблаговременно послал Бессе предписание содействовать его военным операциям вылазкой, а одному из своих помощников, по имени Исаак, дал положительное приказание стоять неподвижно в порту. Но Бесса из корыстолюбия не двинулся с места, а Исаак из юношеской запальчивости вовлекся в гибельную для него борьбу с более многочисленным неприятелем. До Велисария дошли преувеличенные слухи об этом поражении: он приостановился, в первый и единственный раз во всей своей жизни обнаружил нерешительность и замешательство и неохотно подал сигнал к отступлению, для того чтобы защитить свою жену Антонину, свои сокровища и единственную гавань, которая была в его власти на тосканском берегу. От сильной душевной тревоги с ним сделалась лихорадка, грозившая опасностью его жизни, и участь Рима, которому уже неоткуда было ожидать помощи, была поставлена в полную зависимость от милосердия или от гнева Тотилы. Продолжительность военных действий разожгла национальную ненависть; арианское духовенство было с позором выгнано из Рима; архидиакон Пелагий, ездивший в готский лагерь для переговоров, возвратился без успеха, а у одного сицилийского епископа, ездившего туда же в качестве папского посла или нунция, были отняты обе руки за то, что он осмелился говорить ложь для пользы Церкви и государства.
Голод ослабил и физические силы, и дисциплину римского гарнизона. От умиравшего с голоду населения нельзя было ожидать никакого содействия, и свойственная торгашам бесчеловечная алчность окончательно взяла верх над бдительностью правителя. Четыре часовых из исавров, пользуясь тем, что их товарищи спали, а их офицеров не было на месте, спустились по веревке со стены и предложили готскому королю впустить его войска в город. Их предложение было принято холодно и с недоверием; они возвратились целыми и невредимыми; два раза они возобновляли свои посещения; местность была два раза осмотрена; заговор сделался известен, но на него не обратили внимания, а лишь только Тотила изъявил свое согласие, исавры сняли запоры с Азинарских ворот и впустили готов. Эти последние стояли в боевом порядке до рассвета, из опасения обмана или засады; но войска Бессы уже обратились в бегство вместе со своим начальником, а когда короля уговаривали воспрепятствовать их отступлению, он благоразумно возразил, что ничто так не приятно для глаз, как вид бегущего неприятеля. Патриции, у которых еще были лошади, как-то Деций, Василий и др., сопровождали правителя; другие, в числе которых историк называет Олибрия, Ореста и Максима, укрылись в храме Св. Петра; но его уверение, будто в столице осталось только пятьсот человек, внушает некоторое недоверие к точности или его рассказа, или его подлинника. Лишь только дневной свет обнаружил полную победу готов, их монарх отправился из благочестия к гробнице князя апостолов; но в то время как он молился перед алтарем, двадцать пять солдат и пятьдесят граждан были умерщвлены в преддверии храма. Архидиакон Пелагий предстал перед ним с Евангелием в руках: “Государь, пощади твоего служителя”. “Пелагий, - сказал Тотила с презрительной улыбкой, - ваше высокомерие унижается теперь до того, что говорит языком просителя”. “Я действительно проситель, - возразил осторожный архидиакон.
– Богу угодно, чтобы мы были вашими подданными, а в качестве ваших подданных мы имеем право на ваше милосердие”. Его смиренные мольбы спасли жизнь римлян, и целомудрие девиц и матрон было ограждено от ярости солдат. Но после того как самая ценная добыча была отложена в королевское казнохранилище, солдаты были награждены правом грабежа. В домах сенаторов находились большие запасы золота и серебра, а преступная и позорная алчность Бессы, как оказалось, трудилась лишь на пользу завоевателя. Во время этого переворота сыновья и дочери римских консулов испытали ту нищету, к которой они прежде того относились или с презрением, или с состраданием; они бродили по городским улицам в лохмотьях и просили, быть может безуспешно, хлеба перед воротами своих наследственных дворцов. Богатства дочери Симмаха и вдовы Боэция, Рустикианы, были великодушно употреблены на облегчение бедствий, вызванных голодом. Но варваров раздражил против нее слух, будто она убеждала народ ниспровергать статуи великого Теодориха, и жизнь этой почтенной матроны была бы принесена в жертву памяти Теодориха, если бы Тотила не уважил ее происхождения, ее добродетелей и даже самого мотива ее мстительности. На следующий день он произнес две публичных речи; в одной он поздравлял готов с победой и давал им полезные предостережения; в другой он обратился к сенаторам, как к самым низким рабам, упрекал их в вероломстве, безрассудстве и неблагодарности и сурово объявил им, что их имения и почетные звания должны по всей справедливости перейти к его боевым товарищам. Однако он простил их за мятеж, а сенаторы, в знак благодарности за его милосердие, разослали своим арендаторам и вассалам циркуляры, в которых строго приказывали покинуть знамена греков, спокойно возделывать свои земли и учиться у своих господ повиновению готскому монарху. Он был неумолим в том, что касалось самого города, так долго задерживавшего его победоносное шествие; по его приказанию третья часть стен в разных местах была разрушена; были заготовлены зажигательные снаряды и машины, для того чтобы сжечь или разрушить самые величественные памятники старины, и весь мир был поражен удивлением при появлении рокового декрета, приказывавшего превратить Рим в пастбище для скота. Настоятельные и разумные увещания Велисария приостановили исполнение этого приказания; он убеждал варвара не пятнать свою славу разрушением памятников, которые были славой мертвых и наслаждением для живых, и Тотила последовал совету врага оставить в целости Рим, как украшение его владений или как самый лучший залог внутреннего спокойствия и примирения. После того как он объявил послам Велисария о своем намерении пощадить Рим, он поставил в ста двадцати стадиях от города армию для наблюдения за движениями римского главнокомандующего. С остальными войсками он направился в Луканию и в Апулию и занял на вершине горы Гаргана один из лагерей Ганнибала. Сенаторы были принуждены следовать за ним в числе его свиты и затем были размещены по крепостям Кампании; граждане вместе со своими женами и детьми рассеялись по местам своей ссылки, и Рим представлял в течение сорока дней безлюдную и мрачную пустыню.
Потеря Рима была скоро заглажена одним из тех военных предприятий, которые, смотря по тому, каков их исход, обыкновенно называются или опрометчивостью, или героизмом. После удаления Тотилы римский главнокомандующий вышел из порта во главе тысячи всадников, разбил наголову неприятельские отряды, пытавшиеся остановить его наступление, и посетил с чувством скорби и уважения обезлюдевшие улицы вечного города. Решившись удержаться на посту, на который были обращены взоры всего мира, он созвал большую часть своих войск под знамя, водруженное им на Капитолии; прежних жителей снова привлекли туда любовь к родине и надежда найти там пропитание, и ключи Рима были вторично отосланы к императору Юстиниану. Та часть городских стен, которую разрушили готы, была снова построена из грубого и разнородного материала; ров был снова выкопан; по большой дороге были во множестве разбросаны железные клинья, для того чтобы портить ноги неприятельских лошадей, а так как новых ворот нельзя было скоро построить, то вход охранялся спартанским валом из самых храбрых солдат. По прошествии двадцати пяти дней Тотила возвратился форсированным маршем из Апулии, для того чтобы отомстить за нанесенный ему вред и позор. Велисарий приготовился к его нападению. Готы ходили три раза на приступ и каждый раз были отражены; они потеряли цвет своей армии; королевское знамя едва не попало в руки неприятеля, и слава Тотилы померкла вместе с блеском его военных успехов. Все, чего можно ожидать от искусства и мужества, было сделано римским главнокомандующим; теперь уже зависело от Юстиниана сделать энергичное, и своевременное усилие, чтобы окончить войну, которую он предпринял из честолюбия. Нерадение или, может быть, бессилие монарха, презиравшего своих врагов и завидовавшего тем, кто оказывал ему услуги, продлило бедственное положение Италии. После продолжительного молчания он прислал Велисарию приказание оставить в Риме достаточный гарнизон и отправиться в провинцию Луканию, жители которой, воспламенившись православным рвением, свергли с себя иго своих арианских завоевателей. Герой, которого не были в состоянии одолеть варвары, был побежден в этой унизительной борьбе проволочками, неповиновением и трусостью своих собственных подчиненных. Он отдыхал на своих зимних квартирах в Кротоне, будучи вполне уверен, что два прохода сквозь возвышенности Лукании охраняются его кавалерией. Вероломство или бессилие предало эти проходы в руки неприятеля, и готы стали так быстро наступать, что Велисарий едва успел переехать на берег Сицилии. Наконец, флот и армия были собраны для защиты Рускиана, или Россано, - крепости, находившейся в шестидесяти стадиях от развалин Сибариса и служившей в ту пору убежищем для знатных жителей Лукании. При первой попытке римский флот был рассеян бурей. При второй попытке он приблизился к берегу; но возвышенности были усеяны стрелками, пристань охранялась рядами копьеносцев, а готский король с нетерпением ожидал битвы. Завоеватель Италии со вздохом удалился и затем томился в бесславном бездействии, пока посланная в Константинополь за подкреплениями Антонина не исходатайствовала для него, после смерти императрицы, позволения вернуться.
Пять последних кампаний Велисария могли бы ослабить зависть его соперников, взоры которых были ослеплены и оскорблены блеском его прежней славы. Вместо того чтобы освободить Италию от готов, он блуждал как беглец вдоль берега, не смея ни проникнуть внутрь страны, ни принять дерзкие и неоднократные вызовы Тотилы на бой. Однако в глазах тех немногих людей, которые были способны отличать способ ведения дела от его успеха и сравнивать орудия исполнения с возложенной задачей, он выказал себя еще более великим знатоком военного дела, чем в то счастливое время, когда он привел двух пленных царей к подножию Юстинианова трона. Мужество Велисария не ослабело от старости; его благоразумие сделалось более зрелым от опытности, но его нравственные достоинства - человеколюбие и справедливость, как кажется, пострадали под гнетом трудных обстоятельств. Скупость или бедность императора принудила его уклониться от того образа действий, который доставил ему любовь и доверие итальянцев. Чтобы вести войну, он угнетал Равенну, Сицилию и всех верных подданных империи, а его строгость к Иродиану побудила этого или несправедливо оскорбленного, или виновного офицера отдать Сполето в руки неприятеля. Жадность к деньгам, от которой Антонина иногда отвлекалась любовными делами, теперь всецело властвовала над ее сердцем. Сам Велисарий всегда сознавал, что в эпоху нравственной испорченности богатство служит подпорой и украшением для личных достоинств, и трудно допустить, чтобы, пятная свою честь для общественной пользы, он не отложил часть добычи в свой личный доход. Герой спасся от меча варваров, но его ожидал по возвращении кинжал заговорщиков.