Закат и падение Римской Империи. Том 4

Гиббон Эдвард

Все племя остготов собралась для нападения на Рим и истощило почти все свои силы на его осаду. По словам одного интеллигентного очевидца, по меньшей мере одна треть их громадной армии погибла в частых и кровопролитных сражениях, происходивших под стенами города. Дурная репутация и пагубное влияние летнего воздуха уже в ту пору могли быть приписаны упадку земледелия и уменьшению народонаселения, а страдания, которые пришлось выносить от голода и от заразных болезней, усиливались от небрежности самих готов и от недоброжелательства местных жителей. В то время как Витигес боролся с неудачами, в то время как он колебался, что предпочесть - позор или совершенную гибель, семейные заботы ускорили его отступление. Дрожавшие от страха посланцы уведомили короля готов, что Иоанн Кровожадный распространял опустошение от Апеннинских гор до Адриатического моря, что хранившиеся в Пицене богатая добыча и бесчисленные пленники были отправлены внутрь укреплений Римини и что этот грозный вождь разбил его дядю, угрожал его столице и путем тайных сношений, склонил к измене его жену - высокомерную дочь Амаласунты. Однако, прежде чем отступить, Витигес сделал последнюю попытку взять город или штурмом, или врасплох. В одном из водопроводов удалось открыть тайный проход; два жителя Ватикана, соблазнившись щедрыми подарками, обещали напоить пьяными стражу Аврелиановых ворот; предполагалось напасть на городские стены по ту сторону Тибра в таком месте, которое не было укреплено башнями, - и варвары двинулись с факелами и штурмовыми лестницами на приступ ворот Пинчио. Но все замыслы неприятеля были разрушены неустрашимой бдительностью Велисария и его отряда ветеранов, которые, даже в минуты самой большей опасности, не дали повода сожалеть об отсутствии их ратных товарищей, и готы, утратив всякую надежду на успех и страдая от недостатка съестных припасов, стали громко требовать, чтобы их распустили по домам, прежде нежели истечет срок перемирия и прежде нежели снова соберется вся римская кавалерия. Через год и девять дней после начала осады когда-то сильная и победоносная армия сожгла свои палатки и в беспорядке обратно перешла через Мильвийский мост. Но этот переход не совершился безнаказанно: отступавшие густыми массами готы теснились в узком проходе и падали в Тибр или от страха, или под ударами преследовавшего их неприятеля, и римский главнокомандующий, выйдя за ними в погоню из ворот Пинчио, нанес им немало позорных и смертельных ран. Длинные ряды хворых и упавших духом варваров медленно тащились по Фламиниевой дороге, с которой им иногда приходилось сворачивать в сторону для того, чтобы избежать встречи с римскими гарнизонами, охранявшими большую дорогу, которая вела в Римини и в Равенну. Однако эта обращенная в бегство армия еще была так сильна, что Витигес мог отрядить десять тысяч человек, для защиты тех городов, потеря которых была бы для него особенно чувствительна, и мог дать столько же человек своему племяннику Урайе с поручением наказать возмутившийся Милан. Во главе своих главных военных сил он предпринял осаду города Римини, отстоявшего от готской столицы лишь на тридцать три мили. Невысокий вал и неглубокий ров защитили осажденный город от неприятеля благодаря искусству и мужеству Иоанна Кровожадного, который разделял с простыми солдатами их труды и опасности и на менее блестящем поприще соперничал с воинскими дарованиями своего великого начальника. Устроенные варварами башни и тараны он сделал бесполезными;

их нападения он отразил, а томительная блокада, которая довела гарнизон до самого крайнего голода, дала время собрать и выслать римские войска. Флот, завладевший врасплох Анконой, отплыл вдоль берегов Адриатического моря на выручку осажденного города. Евнух Нарсес высадился в Пицене с двумя тысячами герулов и пятью тысячами самых храбрых солдат, присланных с Востока. Он силой проложил себе путь сквозь Апеннины; десять тысяч ветеранов обошли горы под предводительством самого Велисария, и новая армия, лагерь которой освещался бесчисленными огнями, по-видимому, стала подвигаться вперед по Фламиниевой дороге. Пораженные удивлением и отчаянием, готы прекратили осаду Римини и бросили свои палатки, свои знамена и своих вождей, и Витигес, который или сам подал пример обращения в бегство, или последовал примеру других, остановился только тогда, когда нашел убежище за стенами и болотами Равенны.

Эти стены и несколько крепостей, неспособных помогать одна другой, были все, что оставалось от готской монархии. Италийские провинции приняли сторону императора, а его армия, мало-помалу разросшаяся до двадцати тысяч человек, могла бы легко и скоро довершить завоевание Италии, если бы она не была ослаблена раздорами римских вождей. Перед окончанием осады Рима Велисарий запятнал свою безупречную репутацию непонятным и неосмотрительным актом жестокосердия. Военный губернатор города Сполето Константин задержал преданного императору итальянца Президия в то время, как тот спасался бегством из Равенны в Рим, и отнял у него, несмотря на то что он укрылся в церкви, два меча, обделанных в золото и украшенных драгоценными каменьями. Лишь только миновала опасность, Президий принес жалобу на того, кто его обобрал и оскорбил: эта жалоба была уважена, но приказание возвратить отобранные вещи не было исполнено гордым и жадным ответчиком. Раздраженный проволочками, Президий имел смелость остановить лошадь Велисария в то время, как тот проезжал по форуму, и с мужеством гражданина потребовал покровительства римских законов. Честь Велисария была задета; он созвал военный совет, заявил о неповиновении подчиненного ему офицера и вследствие сделанного ему дерзкого возражения нашелся вынужденным позвать своих телохранителей. При виде этих последних Константин вообразил, что настала его последняя минута, обнажил свой меч и бросился на главнокомандующего, который ловко увернулся от удара и был защищен своими друзьями; телохранители обезоружили бешеного офицера, увлекли его в соседнюю комнату и казнили или, вернее, умертвили по самовольному распоряжению Велисария. Этот опрометчивый акт насилия заставил позабыть о преступлении Константина; отчаянное положение и смерть этого храброго офицера были втайне приписаны мстительности Антонины, и каждый из его товарищей, сознававший свою виновность в таких же хищничествах, опасался той же участи. Их зависть и недовольство сдерживались страхом, который наводили на них варвары; но когда они убедились, что победа скоро будет на их стороне, они стали подстрекать могущественного соперника на вражду с завоевателем Рима и Африки. С должности дворцового служителя и заведующего личными доходами императора евнух Нарсес внезапно возвысился до командования армией, а дарования героя, впоследствии сравнявшие его по заслугам и по славе с Велисарием, сначала лишь затрудняли ведение войны с готами. Вожаки партии недовольных приписывали его благоразумным советам спасение города Римини и убеждали Нарсеса принять самостоятельное и отдельное командование. Хотя письмо Юстиниана и предписывало ему исполнять приказания главнокомандующего, но опасная оговорка - насколько это может быть полезно для государственной службы предоставляла некоторую свободу мнений осмотрительному фавориту, так еще недавно удостоившемуся священного и фамильярного разговора со своим государем. При пользовании этим неопределенным правом евнух постоянно был другого мнения, чем Велисарий, а после того как он неохотно согласился на осаду Урбино, он покинул ночью своего сотоварища и отправился завоевывать Эмилию. Свирепые и грозные герулы были привязаны к Нарсесу узами личной преданности; десять тысяч римлян и союзников склонились на убеждения выступить в поход под его начальством; все недовольные воспользовались этим удобным случаем, чтобы отомстить за действительные или воображаемые личные обиды, а остальные войска Велисария были разделены и рассеяны на всем пространстве от Сицилии, где они стояли гарнизонами, до берегов Адриатического моря. Его искусство и настойчивость превозмогли все препятствия: Урбино был взят; осада городов Фезулы, Орвието и Авксима была начата и велась с энергией, а евнух Нарсес был в конце концов отозван для внутренней службы во дворце. Тогда все раздоры прекратились, все недовольные смирились под кроткою властью римского главнокомандующего, которому даже враги не могли отказывать в своем уважении, и Велисарий преподал своей армии благотворный урок, что военные силы государства должны составлять одно целое и должны быть воодушевлены одною мыслью. Однако в промежуток времени, потраченный на эти раздоры, готы успели оправиться, римляне пропустили лучшее время года, Милан был разрушен, а на северные провинции Италии обрушились потоком франки.

Когда у Юстиниана зародилось намерение завоевать Италию, он отправил послов к королю франков и убеждал его, во имя общности их государственных и религиозных интересов, помочь ему в священной войне с арианами. Готы, еще более нуждавшиеся в посторонней помощи, прибегнули к более красноречивым аргументам и тщетно пытались купить уступкой земель и деньгами если не дружбу, то по меньшей мере нейтралитет легкомысленного и вероломного народа. Но лишь только победы Велисария и восстание италийцев поколебали владычество готов, самый могущественный и самый воинственный из Меровингских королей, Феодеберт Австразийский, согласился оказать им косвенное содействие. Незадолго перед тем поступившие в его подданство бургунды перешли в числе десяти тысяч человек через Альпы, не дожидаясь согласия своего государя, и присоединились к войскам, которые были посланы Витигесом с поручением наказать возмутившийся Милан. После упорной осады столица Лигурии была взята голодом, а сдавшийся на капитуляцию римский гарнизон был принужден удовольствоваться тем, что ему было обеспечено безопасное отступление. Православный епископ Даций, вовлекший своих соотечественников в восстание и в гибель, спасся бегством и отправился искать при византийском дворе роскоши и почета; но миланское духовенство, вероятно принадлежавшее к арианской ереси, было перебито у подножия своих алтарей защитниками католического вероисповедания. Триста тысяч жителей мужеского пола, как рассказывают, лишились жизни; женщины и самая дорогая добыча были предоставлены бургундам, дома или по меньшей мере стены Милана были скрыты до основания. В последние минуты своего владычества готы отмстили за себя разрушением города, который занимал второе место после Рима и по своей обширности и зажиточности, и по великолепию своих зданий, и по многочисленности своего населения, а Велисарий был единственный человек, скорбевший об участи своих покинутых и преданных друзей. Ободренный этим удачным нашествием, Феодеберт нахлынул следующей весной на равнины Италии с армией из ста тысяч варваров. Только сам король и несколько состоявших при нем избранных воинов ехали верхом и были вооружены копьями, а пехотинцы, не имевшие ни луков, ни дротиков, носили лишь щиты, мечи и обоюдоострые боевые секиры, которые превращались в их руках в смертоносное и всегда попадавшее в цель оружие. Италия была объята ужасом при известии о нашествии франков; и готский монарх, и римский главнокомандующий ничего не знали об их намерениях; оба они с надеждой и с трепетом искали дружбы этих опасных союзников.

Внук Хлодвига скрывал свои замыслы до тех пор, пока не обеспечил для себя переход через По по Павийскому мосту, и, наконец, обнаружил их, напавши почти одновременно и на римский лагерь, и на готский. Вместо того чтобы действовать сообща, и римляне, и готы обратились в бегство с одинаковой торопливостью, а плодородные, хотя и мало населенные, провинции Лигурия и Эмилия были оставлены на произвол бесчинствовавших варваров, которые не находили нужным сдерживать свою ярость, так как не намеревались ни заводить там поселений, ни делать прочных завоеваний. В числе разрушенных ими городов особенно пострадала Генуя, которая в ту пору еще не была построена из мрамора, а избиение многих тысяч жителей, согласно с установившимся обычаем всех завоевателей, как кажется, не возбудило такого ужаса, как идолопоклонническое принесение в жертву женщин и детей, которое было безнаказанно совершено в лагере христианнейшего короля. Если бы историку не была известна та печальная истина, что в этих случаях первые и самые жестокие страдания выпадают на долю людей невинных и беспомощных, то он мог бы порадоваться бедственному положению победителей, которые, будучи окружены роскошными дарами природы, не имели ни хлеба, ни вина и были вынуждены пить воду из реки По и питаться мясом зачумленного скота. Кровавый понос уничтожил треть их армии, а громкие жалобы подданных Феодеберта, горевших нетерпением обратно уйти за Альпы, побудили его почтительно выслушать кроткие увещания Велисария. Галльские медали увековечили воспоминание об этой бесславной и опустошительной войне, а не обнажавший своего меча Юстиниан принял титул победителя франков. Меровингский монарх оскорбился тщеславием императора; он притворился, будто сожалеет о постигшем готов несчастье, и его коварное предложение вступить с ними в союз было подкреплено обещанием или угрозой перейти Альпы во главе пятисот тысяч человек. Его проекты завоеваний были безграничны и, быть может, сумасбродны. Король Австразии грозил Юстиниану, что накажет его и дойдет до ворот Константинополя; дикий бык сшиб его с ног и убил, в то время как он охотился в бельгийских или германских лесах.

Лишь только Велисарий избавился от своих внешних и внутренних врагов, он направил все свои усилия к тому, чтобы довершить покорение Италии. Во время осады города Озимо главнокомандующий был обязан спасением своей жизни одному из своих телохранителей, который загородил его от летевшей стрелы и поплатился за свое самопожертвование потерей руки. Готы, занимавшие в числе четырех тысяч человек Озимо и державшиеся в Фезулах и в Коттийских Альпах, долее всех других сохранили свою независимость, а их мужественное сопротивление, которое почти совершенно истощило терпение завоевателя, доставило им его уважение. Из предосторожности он отказал им в свободном пропуске, которого они просили с целью присоединиться к своим товарищам, находившимся в Равенне; но в силу почетной капитуляции они сохранили по меньшей мере половину своих богатств и получили право или спокойно удалиться в свои поместья, или поступить на императорскую службу для участия в войне с персами. Масса людей, еще служивших под знаменем Витигеса, далеко превышала своим числом римскую армию; но ничто не могло заставить готского короля выйти из-за его равеннских укреплений - ни просьбы, ни упреки, ни опасное положение самых преданных его подданных. Действительно, этих укреплений нельзя было взять ни искусством, ни силой, и когда Велисарий обложил столицу, он скоро убедился, что только голодом можно сломить упорство варваров. Главнокомандующий бдительно наблюдал за тем, чтобы осажденные не могли иметь никаких сообщений ни морем, ни сухим путем, ни по фарватеру реки По, а его понятия о нравственности не помешали ему расширить права войны до того, что он отравлял воду, которую пили осажденные, и поджигал их хлебные магазины. В то время как он был деятельно занят блокадой Равенны, его поразило удивлением прибытие из Константинополя двух послов с мирным договором, под которым Юстиниан имел неблагоразумие подписаться, не посоветовавшись с тем, кому был обязан победой. В силу этого постыдного и непрочного соглашения Италия и готские сокровища делились на две части, и провинции, лежавшие по ту сторону По, предоставлялись вместе с королевским титулом преемнику Теодориха. Послы поспешили исполнить свое благотворное поручение; Витигес, которого ожидал неизбежный плен, с восторгом принял неожиданное предложение королевской короны; готы заботились не столько о своей чести, сколько об удовлетворении голода, а роптавшие на продолжительность войны римские военачальники выразили свою готовность исполнить волю императора. Если бы Велисарий был одарен только мужеством солдата, лавры были бы вырваны из его рук робкими и завистливыми советниками; но в эту решительную минуту он выказал величие души настоящего государственного человека и решился принять на себя одного опасную ответственность за свое благородное неповиновение. Когда каждый из его военачальников письменно изложил свое убеждение, что осада Равенны невозможна и бесплодна, главнокомандующий, отвергнул договор о разделе и объявил, что Витигес будет отправлен в цепях к стопам Юстиниана. Готы удалились в смятении и страхе: этот решительный отказ лишил их единственной подписи, к которой они могли относиться с доверием, и внушил им основательное опасение, что их прозорливому врагу хорошо известно, до какого они дошли отчаянного положения. Они стали сравнивать славу и счастливую судьбу Велисария с бессилием своего злосчастного короля, а это сравнение навело их на оригинальный проект, на который и Витигес был вынужден согласиться с притворной готовностью.

Раздел ослабил бы могущество готов, а изгнание оскорбило бы их честь; поэтому они предложили положить оружие, отказаться от своих сокровищ и сдать укрепления Равенны с тем условием, что Велисарий откажется от повиновения императору, уважит выбор готов и примет вполне заслуженный им титул короля Италии. Если бы обманчивый блеск диадемы и мог поколебать преданность такого верного подданного, его благоразумие должно было предвидеть последствия свойственного варварам непостоянства, а его рассудительное честолюбие должно было предпочитать верное и почетное положение римского главнокомандующего. Даже спокойствие и видимое удовольствие, с которыми он выслушал предложение изменить своему государю, могли быть истолкованы в неблагоприятном для него смысле. Но наместник Юстиниана сознавал чистоту своих намерений: он вступил на темный и извилистый путь для того, чтобы довести готов до добровольного изъявления покорности, и благодаря своей искусной политике убедил их в готовности исполнить их желание, не связав себя никакою клятвою или обещанием, что исполнит ненавистный для него договор. Готские уполномоченные назначили день, в который будет сдана Равенна; наполненный съестными припасами флот вступил желанным гостем в самую глубь Равеннского порта; городские ворота растворились перед мнимым королем Италии, и Велисарий, не встречая ни одного врага, с торжеством прошел по улицам неприступного города. Римляне изумлялись своей удаче; многочисленные толпы высоких и сильных варваров стыдились своего малодушия, а энергичные готские женщины плевали в лица своим сыновьям и мужьям, осыпая их горькими упреками за то, что они не умели отстоять своих владений и своей свободы против этих южных пигмеев, достойных презрения и по своей малочисленности, и по своему маленькому росту. Прежде нежели готы успели прийти в себя от удивления и потребовать исполнения их боязливых ожиданий, победитель уже так упрочил свою власть над Равенной, что не опасался ни их раскаяния, ни их восстания. Витигес, как кажется попытавшийся спастись бегством, был задержан в своем дворце под почетным караулом; цвет готской молодежи был отобран для поступления на императорскую службу; остальные жители были разосланы по своим мирным жилищам в южных провинциях, а колония из итальянцев снова населила обезлюдевший город. Примеру добровольно покорившейся столицы последовали не только те города и деревни, которыми римляне еще не успели завладеть, но и те, до которых они еще не успели добраться, а независимые готы, еще оборонявшиеся в Павии и в Вероне, желали только одного - сделаться подданными Велисария. Но его непоколебимая честность не позволила ему принимать от них присягу иначе как в качестве Юстинианова наместника, и он нисколько не оскорбился упреком их депутатов за то, что предпочел быть рабом, а не королем.

После вторичной победы Велисария зависть снова стала наушничать. Юстиниан внял ее голосу, и герой был отозван. “Ведение остальных военных действий против готов недостойно его личного присутствия; благосклонный монарх горит нетерпением

наградить его заслуги и воспользоваться его мудрыми советами, и он один способен защитить Восток от бесчисленных армий Персии”. Велисарий понял, что под этими словами скрывалось недоверие, сделал вид, будто находит указанный в них предлог основательным, отплыл из Равенны с добычей и трофеями и доказал своей готовностью повиноваться, что такое внезапное отозвание было столько же несправедливо, сколько оно могло впоследствии оказаться неблагоразумным. Император оказал Витигесу и его более знатной супруге почетный и любезный прием, а так как готский король исповедовал религию св. Афанасия, то он получил вместе с богатыми поместьями в Азии звание сенатора и патриция. Всякий мог безопасно любоваться крепким сложением и высоким ростом юных варваров, преклонявшихся перед величием императорского престола и обещавших проливать свою кровь на службе своего благодетеля. Юстиниан приказал положить сокровища готской монархии на хранение в Византийском дворце. Льстивым членам сената иногда дозволяли поглазеть на это великолепное зрелище, но оно тщательно скрывалось от глаз толпы, а завоеватель Италии без ропота и, быть может, без сожаления отказался от вполне заслуженных почестей вторичного триумфа. Действительно, его слава стояла выше всякой пышной церемонии и даже в то раболепное время, уважение и восторженные похвалы его соотечественников восполняли то, что было бесцветного и притворного в придворной лести. Всякий раз как он появлялся на улицах и в публичных местах Константинополя, Велисарий останавливал на себе и очаровывал все взоры. Его высокий рост и величественная осанка вполне отвечали общему понятию о том, каким должен быть герой; его благосклонность и приветливость придавали смелости самому последнему из его сограждан, а сопровождавшая его военная свита не мешала ему быть более доступным, чем в те дни, когда он готовился к битве. Семь тысяч всадников, отличавшихся необыкновенной красотой и храбростью, состояли на службе при главнокомандующем и содержались на его собственный счет. Их неустрашимость проявлялась и в рукопашных схватках, и в дни сражений, когда они стояли в самых передовых рядах армии, и обе стороны признавали, что во время осады Рима телохранители Велисария одни справились с сонмищами варваров. Самые храбрые и самые надежные из взятых в плен неприятелей постоянно увеличивали их число, и служившие в свите Велисария пленники из вандалов, мавров и готов соперничали с римлянами в личной преданности своему начальнику. Благодаря тому что он соединял щедрость со справедливостью, он снискал любовь солдат, не утратив преданности народа. Больным и раненым он помогал лекарствами и деньгами; но для них были еще более благотворны посещения их главнокомандующего и его ласковое обхождение. Утрата оружия или коня немедленно заглаживалась, а каждый ратный подвиг награждался богатым и почетным подарком запястья или ожерелья, который был тем более ценен, что свидетельствовал об одобрении Велисария. Он был дорог для землепашцев, потому что они жили под сенью его знамен в спокойствии и достатке. Римские армии не только не разоряли страну, через которую проходили, но обогащали ее, а введенная в их лагерях дисциплина была так строга, что солдаты не смели ни сорвать с дерева одного яблока, ни проложить тропинку по засеянному полю. Велисарий был целомудрен и воздержан. Среди раздолья военной жизни никто не мог похвастаться тем, что видел его напившимся допьяна; самые красивые готские и вандальские пленницы были готовы к его услугам; но он отворачивал свои взоры от их прелестей, и никогда никто не мог заподозрить мужа Антонины в нарушении супружеской верности. Свидетель и историк его подвигов заметил, что среди опасностей войны он был отважен без опрометчивости, осторожен без трусливости, то медлителен, то тороплив сообразно с требованиями данной минуты, что в самых затруднительных положениях он воодушевлялся искренней или притворной надеждой на успех, а при самых блестящих успехах был сдержан и скромен. Благодаря этим достоинствам он стоял наряду с древними знатоками военного искусства или даже превосходил их. Победа не покидала его ни на море, ни на суше. Он покорил Африку, Италию и соседние с ними острова, отвел в плен преемников Гензериха и Теодориха, наполнил Константинополь собранною в их дворцах добычей и в течении шести лет возвратил императорам половину провинций, принадлежавших Западной империи. По славе и заслугам, по богатству и могуществу он был первым из римских подданных и не имел соперников; голос зависти мог только преувеличивать опасность столь высокого положения, а император мог похвалиться своей собственной прозорливостью, умевшей распознать и употребить в дело дарования Велисария.

Во время триумфальных шествий римляне имели обыкновение ставить позади триумфальной колесницы раба для того, чтобы этим напоминать победителю о превратностях фортуны и о несовершенствах человеческой натуры. В своих “Анекдотах” Прокопий принял на себя эту низкую и неблагодарную роль. Великодушный читатель, быть может, отбросит от себя эту сатиру; но рассказанные в ней факты благодаря своей очевидной достоверности останутся в его памяти, и он должен будет поневоле сознаться, что слава и даже добродетели Велисария были запятнаны распутством и жестокосердием его жены и что герой был достоин такого названия, которое не может сорваться с пера благопристойного историка. Мать Антонины была театральная проститутка, а ее отец и дед занимались в Фессалонике и в Константинополе низкой, хотя и доходной, профессией колесничников. Она была то подругой императрицы Феодоры, то ее соперницей, то прислужницей, то любимицей, сообразно с теми переменами, которые происходили в судьбе их обеих; этих распутных и честолюбивых женщин сблизили однородные удовольствия; их поссорила зависть, внушенная их пороками, и в конце концов их помирило участие в одних и тех же преступлениях. До своего вступления в брак с Велисарием Антонина уже имела одного мужа и множество любовников; сын от ее первого брака, по имени Фотий, уже был в таких летах, что мог отличиться при осаде Неаполя. Лишь на закате своих лет и своей красоты Антонина отдалась позорной привязанности к одному молодому фракийцу. Феодосий был воспитан в еретических верованиях Евномия; он был первый солдат, вступивший на корабль перед отплытием в Африку; его крещение и его счастливое имя были приняты за предзнаменование благополучного плавания, и духовные родители новообращенного Велисарий и Антонина приняли его, путем усыновления, в свою семью. Прежде чем флот достиг берегов Африки, это священное родство превратилось в чувственную любовь, и так как Антонина скоро вышла из всяких границ в своей нескромности и несдержанности, то римский главнокомандующий был единственный человек, ничего не знавший о своем позоре. Во время своего пребывания в Карфагене, он нечаянно застал двух любовников в подземной комнате вдвоем, очень оживленными и почти совершенно раздетыми. Его глаза запылали гневом. “С помощью этого молодого человека (сказала бесстыдная Антонина) я прятала наши самые ценные вещи, для того чтобы о них не узнал Юстиниан”. Молодой человек снова оделся, а снисходительный супруг согласился не верить свидетельству своих собственных глаз. Служанка Антонины Македония вывела Велисария из его приятного и, быть может, добровольного заблуждения, в то время как он находился в Сиракузах: взявши с него клятву, что он ручается за ее безопасность, она привела двух служанок, которые, точно так же как и она сама, часто бывали свидетельницами прелюбодеяний Антонины. Поспешное бегство в Азию спасло Феодосия от расправы оскорбленного мужа, который уже дал одному из своих телохранителей приказание умертвить его; но слезы Антонины и ее притворные ласки убедили легковерного героя в ее невинности, и он унизился до того, что, не внимая ни требованиям чести, ни голосу собственного рассудка, отвернулся от неосторожных друзей, которые осмелились усомниться в целомудрии его супруги или доносить на нее. Мстительность преступной жены была непримирима и кровожадна: исполнитель ее безжалостных приказаний втайне арестовал несчастную Македонию и других двух свидетельниц; у них вырезали языки, их обнаженные тела изрубили в мелкие куски и бросили эти бренные останки в море подле Сиракуз. Опрометчивое, хотя и основательное, замечание Константина, что “следовало бы наказать скорее уличенную в прелюбодеянии женщину, чем молодого человека”, глубоко запало в душу Антонины, и через два года после того, когда отчаяние побудило этого офицера восстать против своего начальника, ее кровожадные настояния решили и ускорили его смертную казнь. Даже своему сыну Фотию она не простила выраженного им негодования; его ссылка подготовила возвращение ее любовника, и Феодосий соблаговолил принять настоятельное и почтительное приглашение завоевателя Италии. Управляя с неограниченною властью домом Велисария и исполняя важные - как мирные, так и военные - поручения, юный фаворит очень скоро нажил состояние в четыреста тысяч фунтов стерлингов. По возвращении в Константинополь страсть Антонины была по меньшей мере такая же пылкая и несдержанная, как и прежде. Но страх, благочестие и, быть может, пресыщение внушили Феодосию более серьезное намерение. Опасаясь столичных пересуд и нескромной нежности Велисариевой жены, он вырвался из ее объятий и, удалившись в Эфес, обрил свою голову и укрылся в святилище монашеской жизни. Отчаяние новой Ариадны было так сильно, что едва ли могло бы быть оправдано даже смертью ее супруга. Она плакала, рвала на себе волосы и оглашала дворец своими воплями, что “она лишилась самого дорогого из друзей, самого нежного, самого преданного и самого трудолюбивого друга”. Но ее горячие настояния, подкрепленные просьбами самого Велисария, не могли вызвать святого монаха из его Эфесского убежища. Не прежде как по выступлении главнокомандующего в поход против персов, Феодосий склонился на убеждения возвратиться в Константинополь, и короткий промежуток времени между отъездом Велисария и отъездом самой Алтонины был без всяких стеснений посвящен любви и удовольствиям.

Философ может с прискорбием взирать на немощи женской натуры, от которых он не терпит никакого существенного вреда и даже может прощать их; но тот муж, который сознает и все-таки выносит в лице своей жены свой собственный позор, достоин презрения. Антонина преследовала своего сына с непримиримой ненавистью, и даже в лагере по ту сторону Тигра храбрый Фотий не мог избавиться от ее тайных преследований. Выведенный из терпения и нанесенными ему обидами, и бесчестьем, которое падало на все семейство, он, в свою очередь, заглушил в себе внушаемые самой природой чувства привязанности и раскрыл перед Велисарием гнусность женщины, нарушавшей все обязанности матери и супруги. Судя по удивлению и негодованию римского главнокомандующего можно полагать, что его прежняя легковерность была искренна: он упал к ногам сына Антонины, умоляя его поступать не так, как требует его происхождение, а как требует долг, и оба они поклялись перед алтарем отомстить за себя и взаимно друг друга поддерживать. Владычество Антонины над умом Велисария ослабело вследствие ее отсутствия, а когда она явилась к нему после его возвращения с персидской границы, то он, в первом порыве скоропреходящего гнева, приказал арестовать ее и угрожал ее жизни. Фотий был более стоек в своей решимости мстить и менее склонен к примирению: он бежал в Эфес, вынудил от пользовавшегося доверием его матери евнуха полное признание ее виновности, задержал Феодосия и его сокровища в церкви Св. апостола Иоанна и заключил своего пленника в одну из уединенных крепостей Киликии, отложив на время его смертную казнь. Такое дерзкое нарушение общественной справедливости не могло остаться безнаказанным, и Антонина нашла заступницу в императрице, милостивое расположение которой снискала незадолго перед тем, помогая ей подвергнуть опале одного префекта и отправить в ссылку, а затем и лишить жизни папу. По окончании кампании Велисарий был отозван; он, по своему обыкновению, беспрекословно подчинился императорскому приказанию. Он не чувствовал расположения к восстанию; его повиновение хотя и не было согласно с требованиями чести, но соответствовало желаниям его сердца, а когда этот нежный супруг обнял свою жену по приказанию императрицы и, быть может, в ее присутствии, он был готов простить или просить прощения. Доброта Феодоры приготовила для его подруги еще более ценный подарок. “Дорогая моя патрицианка (сказала она), я нашла жемчужину, которой нет цены; такой до сих пор еще не видел ни один смертный; я хочу, чтобы этой драгоценностью любовалась и владела моя подруга”. Лишь только в Антонине разгорелось любопытство и нетерпение, двери спальней растворились и она увидела своего любовника, который был разыскан в своем тайном заключении усердием евнухов. Ее безмолвный восторг разразился пылкими выражениями признательности и радости, и она стала называть Феодору своей царицей, благодетельницей и спасительницей. Эфесского монаха окружили во дворце роскошью и всем, что могло удовлетворять его честолюбие; но, вместо того чтобы получить главное начальство над римскими армиями, как это было ему обещано, он испустил дух от утомления в самом начале любовного свидания. Скорбь Антонины могла найти для себя облегчение лишь в страданиях ее сына. Юноша, который был по своему рангу консуляр и не пользовался крепким здоровьем, был без судебного разбирательства наказан так, как наказывали злодеев и рабов; но такова была неустрашимость Фотия, что он вынес бичевание и пытку, не нарушив клятвенного обещания, данного Велисарию. После этой бесплодной жестокости, в то время как Антонина пировала с императрицей, ее сын был заключен в подземной тюрьме, где было одинаково темно и днем, и ночью. Он два раза спасался оттуда бегством и находил убежище в самых уважаемых константинопольских церквах - в храме Св. Софии и в церкви Богоматери; но его тираны были столько же равнодушны к религии, сколько они были недоступны для сострадания, и беспомощного юношу два раза силою отрывали от подножия алтарей и отправляли в темницу, несмотря на громкие протесты духовенства и народа. Его третья попытка была более успешна. После трехлетнего тюремного заключения пророк Захария или какой-то друг из простых смертных указал ему средство спастись бегством; он увернулся от шпионов и от телохранителей императрицы, добрался до святого гроба в Иерусалиме и поступил в монахи, а после смерти Юстиниана игумену Фотию было поручено восстановить согласие между египетскими церквами и ввести в них правильные порядки. Сын Антонины вынес все, что может придумать личная ненависть, а ее покорный супруг обрек сам себя на более сильные душевные страдания, нарушив свое обещание и покинув своего друга.

В следующую кампанию Велисария снова послали воевать с персами; он спас Восток, но оскорбил Феодору и, может быть, самого императора. Болезнь Юстиниана вызвала слухи о его смерти, а римский главнокомандующий, предполагавший, что такой исход болезни неизбежен, стал выражать свои мысли вольным языком гражданина и солдата. Разделявший его мнения его сотоварищ Бузес лишился своего ранга, свободы и здоровья вследствие гонений императрицы; но опала Велисария была смягчена и уважением к его личности, и влиянием его жены, которая, быть может, желала смирить, но, конечно, не желала погубить того, с кем была так тесно связана ее собственная судьба. Даже его отозвание было прикрашено уверениями, что жалкое положение Италии улучшится от одного присутствия ее завоевателя. Но лишь только он возвратился, одиноким и беззащитным, на Восток была отправлена комиссия с приказанием захватить его сокровища и найти доказательства его преступности; служившие под его личным знаменем телохранители и ветераны были распределены между начальниками армии, и даже евнухи пожелали иметь свою долю в этом дележе его военной прислуги. Когда он проезжал по улицам Константинополя с немногочисленной и бедно одетой свитой, эта скромная обстановка возбуждала в народе удивление и сострадание. Юстиниан и Феодора приняли его с холодной неблагодарностью, раболепная толпа царедворцев - с наглостью и презрением, и он дрожащими шагами направился вечером к своему пустынному дворцу. Притворное или действительное нездоровье задержало Антонину внутри ее апартаментов, и она с презрительным молчанием удалилась в соседнюю с ее комнатами галерею, между тем как Велисарий бросился на постель и в агонии скорби и страха ожидал смерти, к которой так часто относился с пренебрежением под стенами Рима. Много времени спустя после солнечного заката его уведомили о прибытии посланца от императрицы, и он с тревожным любопытством открыл письмо, которым решалась его участь: “Вы, конечно, сами хорошо знаете, как велика ваша вина передо мной. Я признательна Антонине за ее услуги. Благодаря ее заслугам и ее заступничеству я дарую вам жизнь и дозволяю вам удержать часть ваших сокровищ, которые по справедливости могли бы быть конфискованы в пользу государства. Выразите вашу признательность кому следует, и пусть она впредь обнаруживается не на словах, а в вашем поведении”. Я не решаюсь считать за правду и не знаю, как описать восторг, с которым герой, как рассказывают, принял это унизительное помилование. Он пал к стопам своей жены, целовал ноги своей спасительницы и клялся, что всегда будет признательным и покорным рабом Антонины. Из принадлежавших Велисарию сумм был удержан денежный штраф в размере ста двадцати тысяч фунтов стерлингов, и он принял на себя главное начальство в итальянской войне вместе со званием графа или начальника царских конюшен. Когда он выезжал из Константинополя, и между его друзьями, и даже в народе высказывалось убеждение, что, лишь только он будет на свободе, он перестанет скрывать свои настоящие чувства и что его жена, Феодора и, может быть, сам император сделаются жертвами основательной мстительности добродетельного бунтовщика. Но эти ожидания не оправдались, и несокрушимые терпеливость и преданность Велисария оказались или ниже или выше того, чего можно бы было ожидать от мужчины.