Закат и падение Римской Империи. Том 4
Шрифт:
Перемену, которая, по-видимому, произошла в намерениях императора, можно приписать прибытию послов от тех, кто победил авар. Огромное расстояние, ограждавшее побежденных от преследования, не ослабило мстительности турок: турецкие послы, следовавшие за беглецами по пятам до Яика, Волги, Кавказских гор, Евксинского моря и Константинополя, наконец, предстали перед преемником Константина с просьбой не вступаться за мятежников и беглецов. Даже интересы торговли имели некоторую долю влияния на эти замечательные переговоры, и согдоиты, бывшие в ту пору данниками турок, воспользовались этим удобным случаем, чтобы проложить к северу от Каспийского моря новый путь для ввоза китайского шелка в Римскую империю. Персы, предпочитавшие морской путь мимо острова Цейлона, задержали бухарские и самаркандские караваны и с презрением сожгли щелк, который они везли; некоторые из турецких послов умерли в Персии, как полагали, вследствие отравления, и великий хан позволил своему верному вассалу, князю согдоитов Маниаху, предложить византийскому правительству союз против их общих врагов. Маниах и его сотоварищи отличались от грубых северных дикарей богатством своих одеяний и привезенных подарков, которые были плодами азиатской роскоши; их письма, написанные скифскими буквами на скифском языке, доказывали, что этот народ уже обладал зачатками научных познаний; они перечислили завоевания турок и предложили их дружбу и военную помощь, а за их искренность служили ручательством страшные проклятия, которые они призывали на себя и на своего повелителя Дизабула (на случай если бы они провинились в вероломстве). Греческий монарх обошелся с послами отдаленного и могущественного монарха с любезным гостеприимством; вид шелковичных червей и ткацких станков разрушил планы согдоитов; император отказался, или сделал вид, что отказывается, от сношений с беглыми аварами; но он принял предложенный турками союз, и утвержденный императором мирный договор был отвезен римским уполномоченным к подножию Алтайских гор. При преемниках Юстиниана согласие между двумя народами поддерживалось путем частых и дружеских взаимных сношений; великий хан позволял самым любимым из своих вассалов следовать его примеру, и те сто шесть турок, которые посетили по различным мотивам Константинополь, выехали оттуда на родину в одно время. О продолжительности и длине этого переезда из Византии к Алтаю мы не имеем никаких сведений, да и трудно было бы проследить путь, который шел по неизвестным степям, горам, рекам и болотам Татарии; но до нас дошло интересное описание приема, оказанного римским послам в царском лагере. После того как послов подвергли очищению при помощи огня и курения ладана, согласно с обыкновением, еще сохранявшимся при сыновьях Чингиза, им дозволили предстать перед лицом Дизабула. В долине Золотой Горы они нашли великого хана сидящим в своей палатке на креслах, которые стояли на колесах и в которые можно было в случае надобности впрячь лошадь. Лишь только они поднесли привезенные ими подарки, которые были переданы на руки заведовавших этой частью должностных лиц, они изложили цветистым языком желания римского императора, чтобы победа всегда увенчивала военные предприятия турок, чтобы их владычество было продолжительно
Кровать из чистого и массивного золота стояла на четырех павлинах, сделанных из того же металла, а перед входом в палатку были поставлены из чванства повозки, доверху наполненные блюдами, чашами и статуями из цельного серебра и превосходной работы, свидетельствовавшими скорее о храбрости, чем об искусстве их владельцев. В то время как Дизабул вел свои армии к границам Персии, его римские союзники следовали в течение нескольких дней за передвижениями турецкого лагеря и были отпущены лишь после того, как им доставили случай воспользоваться на деле их правами старшинства над послом великого царя, нарушавшим спокойствие пиршества своими громкими и невоздержанными жалобами. Могущество и честолюбие Хосрова поддерживали согласие между турками и римлянами, владения которых соприкасались с двух сторон с его владениями; но эти два отдаленные один от другого народа скоро стали руководствоваться своими собственными интересами, позабывая исполнять обязанности, наложенные на них клятвенными обещаниями и мирными трактатами. В то время как преемник Дизабула справлял похороны своего отца, его приветствовали послы от императора Тиверия, которые прибыли с предложением вторгнуться в Персию и с хладнокровием выслушали гневные и, быть может, основательные упреки этого надменного варвара. “Вы видите десять моих пальцев (сказал великий хан, прикладывая свои пальцы ко рту). Римляне говорят столькими же языками, но это языки обмана и вероломства. Со мной вы говорите одним языком, с моими подданными другим и вводите поочередно все народы в заблуждение вашим лукавым красноречием. Вы втягиваете ваших союзников в войны и в опасности, пользуетесь их усилиями и затем относитесь с пренебрежением к вашим благодетелям. Возвращайтесь скорее домой, передайте вашему повелителю, что турки не способны ни говорить ложь, ни прощать ее другим и что он скоро понесет наказание, которое заслужил. В то время как он ищет моей дружбы в льстивых и притворных выражениях, он снизошел до того, что вступил в союз с моими беглыми вархонитами. Если я соглашусь выступить в поход против этих презренных рабов, они задрожат от страха при одном свисте наших бичей и будут как муравьи раздавлены под ногами моей бесчисленной кавалерии. Мне хорошо известна дорога, по которой они вторгнулись в наши владения, и меня нельзя обмануть притворными уверениями, будто Кавказские горы служат для римлян неприступным оплотом. Мне известно направление и Днестра, и Дуная, и Гебра; самые воинственные народы не устояли в борьбе с турками, и все страны, освещаемые солнцем от его восхода и до его заката, составляют мои наследственные владения”. Несмотря на эти угрозы, сознание обоюдной пользы скоро восстановило согласие между турками и римлянами, но гордость великого хана пережила его озлобление, и, когда он известил своего друга, императора Маврикия, об одном важном завоевании, он назвал сам себя повелителем семи человеческих рас и господином над семью странами.
Между азиатскими монархами нередко возникали споры о том, кто из них имеет право носить титул царя всего мира; но эти споры лишь доказали, что этот титул не может принадлежать ни одному из тех, кто предъявлял на него свои права. Владения турок граничили Оксом или Гионом, а Туран отделялся этой великой рекой от его соперника Ирана, или Персии, которая на менее обширном пространстве, как кажется, располагала более значительными военными силами и вмещала в себя более многочисленное население. Персы, попеременно то нападавшие на турок и римлян, то отражавшие их нападения, все еще управлялись Сассанидами, вступившими на престол за триста лет до воцарения Юстиниана. Современник Юстиниана Кабад, или Кобад, был счастлив в войне, которую вел с императором Анастасием, но его царствование было потрясено междоусобицами и религиозными раздорами. Он был одно время пленником в руках своих подданных, потом жил в изгнании среди врагов Персии, наконец, получил свободу благодаря тому, что пожертвовал честью своей жены, и снова вступил на престол при опасном содействии наемных варваров, убивших его отца. Персидская знать опасалась, что Кобад никогда не простит тех, кто были виновниками его изгнания, и даже тех, кто были виновниками его вторичного воцарения. Народ был введен в заблуждение и возбужден фанатизмом Маздака, который проповедовал общность жен и равенство всех людей, а между тем предоставлял своим приверженцам самые богатые земли и самых красивых женщин. Преклонные лета персидского монарха были отравлены этими бесчинствами, для которых служили поощрением его собственные законы и его собственный пример, а его опасения еще усилились вследствие задуманного им плана изменить естественный и обычный порядок наследования в пользу его третьего и самого любимого сына, так громко прославившегося под именами Хосрова и Ануширвана. Чтобы возвысить этого юношу в мнении народа, Кобад обратился к императору Юстину с просьбой усыновить его; желание сохранить мир побудило византийский двор согласиться на эту странную просьбу, и Хосров мог бы приобрести благовидное наследственное право на престол своего римского усыновителя. Но бедствия, которые могли от этого произойти, были предотвращены благодаря советам квестора Прокла: было возбуждено затруднение касательно того, по какому обряду должно совершиться усыновление - по гражданскому или по военному; переговоры были внезапно прерваны, и сознание этой обиды глубоко запало в душу Хосрова, который уже достиг берегов Тигра на своем пути в Константинополь. Его отец недолго пережил это разочарование в своих надеждах; завещание покойного монарха было прочитано в собрании дворян, и могущественная партия, приготовившаяся к этому событию, возвела на персидский престол Хосрова с нарушением прав первородства. Он занимал этот престол в течение сорокавосьмилетнего благополучного царствования, и справедливость Ануширвана служила у восточных народов во все века темой для восторженных похвал.
Но справедливость царей, в их собственном мнении и даже в мнении их подданных, допускает полный простор для удовлетворения личных страстей и интересов. Добродетели Хосрова были добродетели завоевателя, который в выборе между миром и войной или увлекается честолюбием, или подчиняется требованиям благоразумия, который считает величие нации за ее благоденствие и хладнокровно жертвует жизнью многих тысяч людей для славы или даже для забавы одного человека. А за то, как справедливый Ануширван управлял своими домашними делами, он, по нашим понятиям, заслуживает названия тирана. Его два старших брата были лишены своих прав на престол; с этой минуты они жили не то как близкие родственники монарха, не то как простые подданные, постоянно опасаясь за свою жизнь и постоянно внушая опасения своему повелителю; как из страха, так и из жажды мщения, они могли вовлечься в восстание; виновник их несчастий нашел достаточными самые слабые доказательства заговора, и Хосров обеспечил свое спокойствие, приказав умертвить этих несчастных принцев вместе с их родственниками и приверженцами. Один старый заслуженный военачальник из сострадания спас и выпустил на свободу одного невинного юношу; этот человеколюбивый поступок был выведен наружу его сыном и перевесил все его заслуги, заключавшиеся в покорении двенадцати народов под власть Персии. Усердие и благоразумие Мебода прочно утвердили диадему на голове Хосрова; но он однажды отложил исполнение царского повеления, пока не окончит смотр войскам, которым был занят в ту минуту; ему немедленно приказано стать у железного треножника, который возвышался перед воротами дворца, а всякий, кто вздумал бы помочь осужденному или только приблизиться к нему, подвергался смертной казни. Мебод томился там несколько дней, прежде чем узнал о приговоре, постановленном непреклонной гордостью и хладнокровной неблагодарностью Кобадова сына. Но народ, в особенности на Востоке, охотно извиняет и даже одобряет жестокосердие, которое обрушивается на самых высокопоставленных людей - на этих рабов честолюбия, которые добровольно обрекают себя на то, чтобы жить улыбками своенравного повелителя и погибать от нахмуривания его бровей. Ануширван, или Хосров, заслужил название Справедливого, потому что исполнял законы, которых не имел желания нарушать, и наказывал за преступления, которые оскорбляли его личное достоинство и вместе с тем причиняли вред частным лицам. Его управление было твердо, взыскательно и беспристрастно. Первым делом его царствования было преследование опасного учения об общности, или равенстве, владения; земли и женщины, незаконно захваченные последователями Маздака, были возвращены их законным владельцам, и умеренное наказание фанатиков или обманщиков подкрепило семейные права его подданных. Вместо того чтобы возлагать слепое доверие на одного любимого министра, он поручил четырем визирям управление четырьмя большими провинциями империи, Ассирией, Мидией, Персией и Бактрианой. При назначении судей, префектов и советников он старался срывать маску, которую обыкновенно носят в присутствии царей; он желал заменять природными дарованиями случайные преимущества происхождения и богатства; он энергично высказывал намерение отдавать предпочтение тем, которые носят бедняков в своем сердце, и изгонять лихоимство из судилищ, как изгоняют собак из храмов магов. Свод законов первого Артаксеркса был снова введен и опубликован для руководства должностных лиц, но лучшей гарантией честности этих последних была угроза немедленного наказания. Тайные и публичные царские агенты следили тысячами глаз за их поведением и подслушивали тысячами ушей все, что они говорили, а провинции от пределов Индии до пределов Аравии освещались частыми посещениями монарха, который старался подражать быстрому и благотворному течению своего брата - солнца. Он полагал, что образование и земледелие должны быть двумя главными предметами его забот. В каждом из персидских городов сироты и дети бедняков содержались и воспитывались на государственные средства; дочерей выдавали замуж за самых богатых людей одного с ними звания, а сыновей, сообразно с их способностями, или научали какому-нибудь ремеслу, или определяли на более почетную службу. Разоренным деревням Хосров выдавал пособия; крестьянам и фермерам, которые не имели средств возделывать свои земли, он раздавал скот, семена и земледельческие орудия, а редкие и неоценимые запасы свежей воды бережливо охранялись и искусно распределялись по безводной персидской территории.
Благосостояние его владений было плодом и доказательством его добродетелей; его пороки были последствием восточного деспотизма; но в продолжительном соперничестве между Хосровом и Юстинианом преимущества и личных достоинств, и фортуны почти всегда были на стороне варвара.
Славившийся своей справедливостью Ануширван славился также своей ученостью, и те семеро греческих философов, которые приезжали в его столицу, были привлечены туда и введены в заблуждение странным известием, будто на персидский престол вступил последователь Платона. Неужели они воображали, что монарх, ревностно занимавшийся то войнами, то делами управления, будет с таким же искусством, как они сами, подвергать обсуждению отвлеченные и темные вопросы, которыми занимались на досуге в афинских школах? Неужели они могли надеяться, что философские принципы будут руководить жизнью и обуздывать страсти деспота, который с детства привык считать свою абсолютную и прихотливую власть за единственное указание нравственных обязанностей? Знания Хосрова были с виду блестящи, а в сущности поверхностны; но его пример пробудил любознательность в даровитом народе, и свет знаний разлился по персидским владениям.
В Гонди-Сапоре, неподалеку от славного города Сузы, была основана медицинская академия, мало-помалу превратившаяся в школу поэзии, философии и риторики. Были составлены летописи монархии, и в то время как новая и достоверная история могла бы служить и для монарха, и для народа источником полезных поучений, мрак первых веков был разукрашен гигантами, драконами и баснословными героями восточных сказок. Всякий ученый или самонадеянный иностранец обогащался от его щедрот и удостаивался чести лично с ним беседовать; он великодушно наградил одного греческого доктора тем, что отпустил на волю три тысячи пленников, а искавшие его милостей софисты были крайне раздражены богатством и наглостью их более счастливого соперника Урания. Ануширван верил в религию магов или по меньшей мере относился к ней с уважением, и в истории его царствования можно найти некоторые следы религиозных преследований. Однако он позволял самому себе, ничем не стесняясь, сравнивать догматы различных сект, а богословские диспуты, на которых он часто председательствовал, ослабляли авторитет духовенства и просвещали умы народа. Произведения самых знаменитых греческих и индийских писателей были переведены, по его приказанию, на персидский язык, который был так мягок и изящен, что Мухаммед советовал употреблять его в раю, хотя невежественный и самонадеянный Агафий и заклеймил его эпитетами дикого и неблагозвучного. Тем не менее греческий историк имел полное основание удивляться тому, что нашли возможность перевести все сочинения Платона и Аристотеля на такой иностранный язык, который не был подготовлен к выражению вольностей и отвлеченностей философских исследований, и хотя философские доводы Стагирянина могли быть одинаково темны или одинаково понятны на всех языках, но драматические приемы и разговорная аргументация Сократова ученика, по-видимому, были неразрывно связаны с грацией и изяществом его аттического слога. Среди своих поисков за всем, что могло способствовать распространению просвещения, Ануширван узнал, что нравоучительные и политические басни древнего брамина Пильпея хранились с заботливым уважением в числе сокровищ индийских царей. Доктор Пероз был втайне отправлен на берега Ганга с поручением во что бы то ни стало добыть это драгоценное произведение. Благодаря своей ловкости он добыл копию с этих басен, благодаря своей учености старательно перевел их на персидский язык, и произведение Пильпея читалось вслух в присутствии Ануширвана и его дворян и всех приводило в восторг. Индийский подлинник и персидский перевод уже давно утрачены; но этот почтенный памятник старины сохранился благодаря любознательности арабских калифов, ожил на новейших языках - персидском, турецком, сирийском, еврейском и греческом и путем переводов был переложен на новейшие языки Европы. В своей теперешней форме басни Пильпея не дают нам никакого понятия о характере, нравах и религии индусов, а по своим внутренним достоинствам они не могут равняться ни с изящной сжатостью Федра, ни с безыскусственной грацией Лa Фонтена. Пятнадцать нравоучительных и политических изречений объясняются целым рядом басен; но изложение сбивчиво,
При вступлении Кобадова сына на престол его государство было в войне с преемником Константина, но семейные заботы побудили его согласиться на перемирие, за которое Юстиниан готов был дорого заплатить. Хосров видел римских послов у своих ног. Он принял одиннадцать тысяч фунтов золота в уплату за вечный, или бессрочный, мир; при этом были урегулированы некоторые взаимные обязательства; персидский царь взял на себя охрану Кавказского прохода, а срытие Дары было приостановлено с условием, что эта крепость никогда не будет служить резиденцией для начальника восточных армий. Честолюбие императора деятельно воспользовалось мирным промежутком времени, которого оно так горячо домогалось: его завоевания в Африке были первыми плодами заключенного с Персией мирного договора, а алчность Хосрова была удовлетворена значительной долей карфагенской добычи, на которую его послы заявляли притязания тоном шутки и под видом дружбы. Но трофеи Велисария не давали покоя великому царю, который с удивлением, завистью и страхом узнал, что после трех быстро окончившихся кампаний, Юстиниану покорились Сицилия, Италия и даже Рим. Будучи неопытен в искусстве нарушать мирные договоры, он стал втайне подстрекать своего отважного и хитрого вассала Альмондара. Этот арабский принц, живший в Гире, не был включен в мирный договор и не прекращал военных действий против своего соперника, начальника племени гассанитов, который был союзником империи. Спор шел из-за большого овечьего загона, находившегося в степи к югу от Пальмиры. Подать, которая уплачивалась с незапамятных времен за право пасти там овец, по-видимому, свидетельствовала о правах Альмондара, а гассаниты ссылались на латинское название strata, вымощенная дорога, как на неоспоримое доказательство верховенства и трудов римлян. Каждый из двух монархов вступался за своего вассала, а поддерживаемый Персией араб, не дожидаясь результатов медлительного и нерешительного третейского разбирательства, обогатил свой передвижной лагерь добычей и пленниками, захваченными в Сирии. Вместо того чтобы силой отражать нападения Альмондара, Юстиниан попытался подкупом склонить его к измене, а между тем созывал со всех концов земли племена эфиопские и скифские, склоняя их к вторжению во владения его соперника. Но помощь таких союзников была слаба и ненадежна, а когда эти подстрекательства сделались всем известны, они послужили оправданием для жалоб готов и армян, почти одновременно обратившихся к Хосрову с просьбами о защите. Потомков Аршака, которые еще были многочисленны в Армении, уговорили отстаивать последние священные остатки их национальной свободы и наследственных прав, а послы Витигеса втайне пробрались через римскую территорию для того, чтобы объяснить Хосрову, какая страшная и почти неизбежная опасность угрожала итальянскому королевству. Их настояния были единодушны, вески и успешны. “Мы являемся перед твоим престолом в качестве ходатаев как за наши собственные интересы, так и за твои. Честолюбивый и вероломный Юстиниан хочет быть единственным властителем всего мира. С тех пор как был подписан вечный мир в ущерб свободе всего человеческого рода, этот монарх, называющий себя твоим союзником, но действующий как твой недруг, оскорблял и своих друзей, и своих врагов и покрыл всю землю кровью и разорением. Разве он не посягнул на привилегии Армении, на независимость Колхиды и на дикую свободу Тцанийских гор? Разве он не захватил с такой же жадностью город Босфор на берегу холодного Меотийского залива и долины с пальмовыми деревьями на берегу Чермного (Красного) моря? Мавры, вандалы и готы были покорены им одни за другими, и каждый из этих народов оставался равнодушным зрителем гибели своих соседей. Воспользуйся, царь, этой благоприятной минутой; Восток остается без всякой защиты, в то время как армии Юстиниана и его знаменитый полководец заняты на дальнем Западе. Если ты будешь колебаться и медлить, Велисарий скоро возвратится со своими победоносными войсками с берегов Тибра к берегам Тигра, и Персии останется одно жалкое утешение, что она будет поглощена империей после всех. Эти аргументы легко убедили Хосрова последовать такому примеру, которого он не одобрял; но жаждавший военной славы персидский монарх гнушался бездействия своего соперника, который рассылал свои кровожадные приказания, спокойно живя в безопасном Византийском дворце.
Каковы бы ни были обиды, на которые мог жаловаться Хосров, он во всяком случае употребил во зло доверие, основанное на мирном договоре, и только блеском своих побед мог прикрыть заслуженные им упреки в притворстве и вероломстве. Собранная на равнинах Вавилона персидская армия благоразумно обошла укрепленные города Месопотамии и подвигалась вперед вдоль западных берегов Евфрата, пока маленький, но многолюдный город Дура не осмелился оказать сопротивление великому царю. Ворота Дуры растворились благодаря измене или успешному нападению врасплох, и лишь только Хосров запятнал свой палаш кровью жителей, он отпустил Юстинианова посла с поручением уведомить его повелителя, в каком месте он оставил врага римлян. Завоеватель все еще старался заслужить похвалы за свое человеколюбие и справедливость, и, когда он увидел, что одну знатную матрону силой тащили по земле вместе с ее ребенком, он стал вздыхать, плакать и взывать к божескому правосудию, чтобы оно наказало того, кто был виновником таких страданий. Однако с толпы пленников, состоящей из двенадцати тысяч человек, он потребовал выкупа в двести фунтов золота; епископ соседнего города Сергиполя поручился за уплату этой суммы, а в следующем году безжалостная жадность Хосрова взыскала штраф за неисполнение обязательства, которое было принято на себя епископом из великодушия, но которого не было возможности выполнить. Он проник внутрь Сирии; но слабый неприятельский отряд исчез при его приближении и разрушил его ожидание победных лавров, а так как персидский монарх не мог рассчитывать на то, что завоеванная страна останется в его владении, то он выказал во время этого нашествия низкие и хищнические наклонности грабителя. Он осадил один за другим Гиераполь, Беррею, или Алеппо, Апамею и Халкиду; эти города откупились золотом и серебром соразмерно со своей силой и богатством, а их новый повелитель потребовал точного исполнения условий капитуляции, которых сам не соблюдал. Будучи воспитан в религии магов, он без всяких угрызений совести извлекал денежные выгоды из святотатства и, сняв с кусочка настоящего Креста Господня золото и драгоценные каменья, великодушно возвратил оголенную святыню благочестивым апамейским христианам. Не более как за четырнадцать лет перед тем Антиохия была разрушена землетрясением; но эта царица Востока восстала из своих развалин под новым названием Феополя, благодаря щедрости Юстиниана, а беспрестанно строившиеся новые здания и постоянно возраставшее население уже успели изгладить воспоминания об этом недавнем несчастье. С одной стороны город защищали горы, а с другой - река Оронт; но над самой доступной его стороной господствовала значительная возвышенность: из непростительного опасения обнаружить перед неприятелем свою слабость надлежащие предосторожности не были приняты, а племянник императора Герман не захотел рисковать своей особой и своим достоинством внутри стен осажденного города. Жители Антиохии унаследовали от своих предков легкомыслие и склонность к насмешкам; их ободрило неожиданное подкрепление из шести тысяч солдат; они отвергли предложение нетяжелой капитуляции и с высоты городского вала оскорбляли великого царя своими невоздержаными криками. На его глазах бесчисленные толпы персов взобрались по штурмовым лестницам на приступ; римские наемники спаслись бегством через противоположные ворота Дафны, а мужественное сопротивление антиохийских юношей лишь увеличило бедствия их родины. В то время как Хосров спускался с горы в сопровождении Юстиниановых послов, он жалобным голосом скорбел об упорстве и гибели этого несчастного населения; но резня продолжалась с неослабевавшей яростью, и, по приказанию варвара, город был предан пламени. Правда, Антиохийский собор остался цел - но он был этим обязан не благочестию завоевателя, а его корыстолюбию; более почтенное исключение было сделано в пользу церкви Св. Юлиана и той части города, где жили послы; некоторые отдаленные улицы уцелели благодаря переменившемуся направлению ветра, а оставшиеся неповрежденными городские стены послужили убежищем для жителей, но скоро навлекли на них новые несчастья. Фанатизм обезобразил украшения Дафны, но Хосров дышал более чистым воздухом среди ее рощ и фонтанов, а находившиеся в его свите идолопоклонники могли безнаказанно приносить жертвы нимфам этого изящного уединения. В восемнадцати милях от Антиохии река Оронт впадает в Средиземное море. Надменный перс посетил границу своих завоеваний и, выкупавшись один в море, принес благодарственную жертву солнцу или, вернее, тому творцу солнца, которому поклонялись маги. Если этим актом суеверия он оскорбил предрассудки сирийцев, зато он пленил их благосклонным и даже напряженным вниманием, с которым присутствовал на играх в цирке, а так как Хосров слышал, что синюю партию поддерживал император, то его безусловное приказание обеспечило победу за зеленым колесничником.
Введенная в его лагере дисциплина служила более солидным утешением для жителей, и они тщетно ходатайствовали за помилование одного солдата, слишком верно подражавшего хищничеству справедливого Ануширвана. Наконец, утомившись, хотя и не насытившись, собиранием в Сирии добычи, он стал медленно подвигаться к Евфрату, построил временный мост неподалеку от Барбалисса и посвятил три дня на то, чтобы перевести свою многочисленную армию на другую сторону реки. Возвратившись домой, он основал на расстоянии одного дня пути от Ктесифонского дворца новый город, название которого увековечило соединенные имена Хосрова и Антиохии. Сирийские пленники нашли там здания, напоминавшие им и по своей внешней форме, и по своему положению их родные жилища; для них были построены бани и великолепный цирк, и колония музыкантов и колесничников перенесла в Ассирию развлечения греческой столицы. Благодаря великодушию царственного основателя этим счастливым изгнанникам была дана благородная привилегия: им было дано странное право отпускать на волю тех рабов, которых они признавали своими родственниками. Затем честолюбие или, вернее, корыстолюбие Хосрова прельстилось прежде всего Палестиной и священными сокровищами Иерусалима. Константинополь и дворец Цезарей уже не казались ему неприступными или недосягаемыми, и его ненасытная фантазия уже покрывала Малую Азию персидскими войсками, а Черное море персидскими кораблями.
Эти надежды могли бы осуществиться, если бы завоеватель Италии не был своевременно отозван для защиты Востока. В то время как Хосров приводил на берегах Евксинского моря в исполнение свои честолюбивые замыслы, Велисарий во главе армии, не получавшей жалованья и не знакомой с дисциплиной, стал лагерем по ту сторону Евфрата в шести милях от Низиба. Он надеялся, что путем искусных военных маневров ему удастся завлечь персов вне стен их неприступной крепости и что, победив их в открытом поле, он или отрежет им отступление, или войдет в городские ворота вместе с обращенными в бегство варварами. Он проник на персидскую территорию на расстояние одного дня пути, овладел крепостью Сисораной и послал ее губернатора вместе с восемьюстами избранными всадниками служить императору в его итальянской войне. Дав Арете и его арабам подкрепление из тысячи двухсот римлян, он приказал им переправиться через Тигр и истребить жатву в Ассирии - плодородной провинции, уже давно не испытывавшей бедствий войны. Но планы Велисария были расстроены упрямством Ареты, который не возвращался в лагерь и не доставлял никаких известий о своих операциях. Тревожные ожидания не позволяли римскому главнокомандующему двинуться со своего места; время действовать прошло; горячее солнце Месопотамии возбудило лихорадочный жар в крови его европейских солдат, а неподвижно стоявшие в Сирии солдаты и офицеры высказывали притворные опасения за безопасность своих беззащитных городов. Однако эта диверсия уже принесла хорошие плоды тем, что заставила Хосрова поспешно возвратиться назад, и если бы искусство Велисария было поддержано дисциплиной и храбростью его войск, его военные успехи могли бы удовлетворить пылкие желания публики, ожидавшей от него взятия Ктесифона и освобождения захваченных в Антиохии пленников. По окончании кампании он был отозван неблагодарным правительством в Константинополь, но следующей весной положение сделалось столь опасным, что ему возвратили доверие и снова назначили его главнокомандующим; герой был торопливо отправлен на почтовых, почти без всякой свиты, для того чтобы отразить вторжение в Сирию своим именем и своим присутствием. Римские полководцы, в числе которых находился один племянник Юстиниана, заперлись из страха внутри стен Гиераполя. Но вместо того чтобы следовать их трусливым советам, Велисарий приказал им следовать за ним в Европу, где он намеревался собрать все свои силы и затем предпринять против врага то, что внушит ему Господь. Он так стойко держался на берегах Евфрата, что Хосров не решился двинуться в Палестину, а с послами или, вернее, со шпионами персидского монарха Велисарий обошелся и с хитростью, и с достоинством. Равнина между Гиераполем и рекой была покрыта эскадронами кавалерии, состоящими из шести тысяч высоких и сильных солдат, которые занимались охотой, по-видимому нисколько не опасаясь приближения неприятеля. На противоположном берегу реки послы видели тысячу армянских всадников, по-видимому охранявших переправу через Евфрат. Палатка Велисария была из самого грубого полотна, и вся ее обстановка соответствовала вкусам воина, пренебрегавшего восточной роскошью. Народы, служившие под его знаменами, были размещены вокруг его палатки в искусном беспорядке. Фракийцы и иллирийцы стояли во фронте герулы и готы в центре, а вдали виднелись мавры и вандалы, казавшиеся очень многочисленными благодаря тому, что были расставлены редкими рядами на большом пространстве. Их мундиры были легки и не стесняли их движений: один солдат держал в руке плеть, другой - меч, третий - лук, четвертый, быть может, боевую секиру, а вся картина обнаруживала неустрашимость войск и бдительность начальника. Хосров был введен в заблуждение ловкостью Юстинианова наместника и напуган его гениальными дарованиями. Сознавая личные достоинства своего противника, но не имея точных сведений о его военных силах, он побоялся дать решительное сражение в отдаленной стране, откуда, быть может, ни один перс не возвратился бы домой, чтобы рассказать о случившемся. Великий царь поспешил обратно перейти через Евфрат, а Велисарий ускорял его отступление, делая вид, что хочет помешать намерению, которое было так спасительно для империи и которому едва ли могла бы воспрепятствовать стотысячная армия. Зависть могла нашептывать невежеству и гордости, что общественному врагу дозволили спастись невредимым: но победы над вандалами и готами были менее блестящи, чем эта не стоившая ни одной капли крови победа, в которой ни фортуна, ни солдатская храбрость не могли присвоить себе ни малейшей доли из славы главнокомандующего. Когда Велисарий был вторично отозван из Персии для ведения войны в Италии, стало вполне ясно, как велики были его личные достоинства, восполнявшие недостаток дисциплины и мужества. Пятнадцать полководцев, у которых не было никакого хорошо обдуманного плана, провели сквозь горы Армении тридцатитысячную римскую армию, которая не обращала внимания на сигналы и самовольно покидала свои ряды и знамена. Четыре тысячи персов, укрепившихся в лагере подле Дуба, почти без боя обратили в бегство это бесчинное сборище; римляне побросали по дороге свое бесполезное оружие, а их лошади падали от изнеможения под торопливыми беглецами. Но сражавшиеся на стороне римлян арабы одержали верх над своими соотечественниками, сражавшимися на стороне персов; армяне снова подчинились верховной власти императоров; города Дара и Эдесса отразили неожиданный приступ и выдержали правильную осаду, и бедствиям войны положили конец бедствия моровой язвы. Словесное или письменное соглашение между двумя монархами стало охранять спокойствие на восточной границе, и Хосров ограничился ведением военных действий в Колхиде, или Лaзике, которые были слишком подробно описаны историками того времени.