Закат над Квантуном
Шрифт:
– Вас арестовать, господин мошенник! – не менее любезно отозвался Домбровский.
Через два часа, в 11 дня, Шлянкера посадили в почтовый утренний поезд и этапировали в Дальний. Прибыв в порто-франко, в котором он успел «заработать» 513 рублей, Яков вдруг осознал, что веселая авантюрная жизнь для него закончилась…
2. Кафешантан
Субботним
– Антуан! – радостно воскликнул лейтенант флота. – Мы тебя заждались! Проходи скорее, присоединяйся! Фридрих, – обратился он австрийцу, разливавшему коньяк, – налей-ка штрафную нашему следователю!
– Кого сегодня изловили? – весело осведомился Гвоздевич.
– Денежного мошенника, Георгий Сильвестрович, – ответил Горский, здороваясь за руку с друзьями. – Правда, он пока еще на свободе, но, уверен, к понедельнику будет в Дальнем и предстанет перед судом.
– Много денег украл? – осторожно спросил англичанин Ливз, шотландец Эссельсен тотчас перевел.
– Точная сумма будет известна по его задержании, однако не думаю, что она превышает трехсот рублей.
– Какие пустяки, – покачал головой Ланфельд, протягивая Антону Федоровичу полную рюмку. – И стоило из-за трехсот рублей ломать себе жизнь?
– Пей штрафную, Антуан! – приказал Унгебауэр.
– Господа, вы же знаете, что я не любитель крепких напитков…
– Не принимается! – запротестовал хозяин особняка. – Нечего опаздывать!
Горский нехотя повиновался, но твердо заявил, что пить коньяк более не станет. Специально для него Демьян Константинович распорядился принести марсалы.
– И вправду ваш мошенник дурак, коли позарился на три сотни, – сказал Унгебауэр, наливая Антону Федоровичу крепленого вина из Сицилии.
– Знаете, Демьян, – вступился за преступника Эссельсен, – для вас, привыкшего жить в роскоши, триста рублей – копейки, а для человека, всю жизнь прожившего в нужде, эти триста рублей как для вас тридцать тысяч.
– What are you talking about? – нетерпеливо обратился мистер Ливз к драгоману, потому что тот не стал переводить свои слова. Мистер Ливз, к слову, так и не выучил ни одного русского слова за исключением «спасибо» и «на здоровье!». То ли старость давала о себе знать, то ли известная британская чопорность.
– I’ve just said that poverty is not a vice. It can explain even the worst crime, – серьезно ответил Эссельсен.
– It looks like you have become engrossed in reading Dickens, William, – саркастически прыснул Ливз.
– Most likely, William prefers Dostoevsky, – неожиданно для всех вставил Горский. Никто и не предполагал, что он знает английский. Друзья с удивление воззрились на судебного следователя.
– Actually, yes, – кивнул Эссельсен улыбнувшись.
– Amazing! Antony, when did you start learning English? – вдохновенно
– A few months ago.
– Your English is perfect!
– В полку англоязычных квантунцев прибыло! – воскликнул Гвоздевич, загадачно глядя на Горского, будто что-то прикидывая.
– Молодцом, Антуан! – выразил одобрение Унгебауэр.
– Завидую вашему рвению, Антуан! – признался Ланфельд.
– И это говорите мне вы, Фридрих, который в совершенстве овладел сложнейшим русским языком? – дружески парировал следователь. – Я всего лишь начал изучение английского и еще весьма далек от идеала. Испытываю сложности в построении фраз и очевидно нуждаюсь в наставничестве…
– Я могу давать вам уроки, – с готовностью отозвался Эссельсен.
Горский вспыхнул, а мистер Ливз недовольно и ревниво поглядел на своего драгомана, с которым он имел, как все говорят, не только деловые связи.
– …но, к сожалению, не имею достаточно времени на его изучение, – закончил Антон Федорович. Брать уроки у Эссельсена ему не хотелось.
– Очень жаль. Со мной вы бы получили хорошую практику, – вздохнул шотландец.
– Don’t bother him, William! – процедил сквозь зубы мистер Ливз. Эссельсен лишь глупо улыбнулся.
– Скажите, Вильям, что вы с Эдуардом будете делать, если начнется война? – спросил вдруг Гвоздевич, высверливая взглядом британцев.
– Я тотчас уеду! – гордо заявил мистер Ливз. – Мне пока еще дорога моя жизнь.
– А я, пожалуй, останусь, – спокойно, но в то же время несколько дерзко ответил Эссельсен.
– Вот как? – искренно удивился штабс-капитан.
Мистер Ливз вопросительно и пренебрежительно поглядел на компатриота.
– А что? – пожал плечами переводчик. – К русским я уже привык, ваш язык знаю, знаю и китайский. На Квантуне таких единицы, поэтому именно здесь я как нигде чувствую свою значимость и свою необходимость.
– А вы, Фридрих?
– Я тоже останусь, – решительно бросил Ланфельд, осушив рюмку с коньяком. В последние дни Горский стал замечать появившуюся в химике уверенность. В австрийце просыпалось мужество, укрепилось железное терпение и выработался звенящий стальной баритон.
– А как же ваша супруга? Вы говорили, что она не желает жить в России, – вспомнил Гвоздевич.
– Вы правы, Жорж. Эмма действительно не желает жить в России. Однако она моя законная жена и будет делать то, что я ей скажу и подчиняться всем решениям, которые я приму.
Антон Федорович не мог поверить, что перед ним сидит тот самый герр Фридрих, которого он знал ранее. Из бывшего мягкотелого и любвеобильного подкаблучника, из этакого Пьера Безухова он превратился в эгоистичного мужчину, который знает себе цену и готов дать отпор любому, кто подденет его самолюбие.
– Браво, Фридрих! Ты делаешь успехи! – восхищенно прокряхтел Унгебауэр, едва опрокинув рюмку Мартеля.
Разговор на внешнеполитическую тему продолжился. Война, которую в те дни не обсуждал только ленивый, будировала практически всех обывателей, никого не оставляя равнодушным. В гостиной Унгебауэра некогда от этих обсуждений решили воздержаться, но повисшее в воздухе напряжение раз за разом возвращало беседы в милитаристское русло.