Закат в крови(Роман)
Шрифт:
— Нет, нам надо прежде всего идти на подмогу к донцам! — твердил Барцевич. — Там дела развертываются широко.
После смотра Деникин пригласил атамана Филимонова, Быча и Рябовола к себе.
— Решил прежде всего помочь Дону и донцам, — объявил он. — Пойдем в Задонье!
Глава девятая
Во всех трех комнатах, полных солнечного света, было людно.
По рукам адъютантов ходили листки с первым воззванием Деникина, отпечатанные в походной типографии Кубанского правительства.
Новый
— Сегодня на рассвете, — сказал Деникин, подойдя к Маркову, — прибыла группа посланцев из Кавказского и Армавирского отделов. Там кубанцы взялись за оружие и в ряде хуторов упразднили Советы. А в Ейском отделе, в станице Новощербиновской и в станице Незамаевской, настоящее восстание. Идут бои. Кубанцы образумились. В казачьей массе появилась воля к сопротивлению большевизму. Как же при таких обстоятельствах не выступить с радостным воззванием?
Марков слушал Деникина, как больной — лекаря, обещающего скорое выздоровление.
— Забрезжил свет и с севера! — продолжал воодушевленно Деникин. — Получены сведения о серьезном движении на Дону. Отряд походного атамана Попова, ушедший в калмыцкие степи, не погиб. Донские казаки тоже начали подниматься… Теперь члены Кубанского правительства настаивают на том, чтобы мы повернули на помощь казакам Кавказского отдела или, по крайней мере, направили хотя бы четыре сотни казаков и четыре — черкесов под командованием Покровского в Лабинский отдел. Лабинцы тоже восстали. — Командующий взял Маркова под руку: — Пойдемте, Сергей Леонидович, в комнату Романовского, обдумаем и решим ряд назревших вопросов…
Все, что сейчас услышал Ивлев, ободряло его. «Может быть, и в самом деле черная полоса неудач минула? Вот воззвание командующего полно надежд. Он уже видит конец бедствиям. А вообще человек так устроен, что он никогда не бывает настолько несчастливым, чтобы не мог стать вновь счастливым…» Ивлев закурил и вышел во двор.
В глубине палисадника на низенькой скамье сидел, греясь на солнце, Родзянко. К нему подошли Дюрасов и Ковалевский.
— Вы знаете, — сказал Дюрасов, обращаясь к Родзянко, — офицеры негодуют на вас.
— Почему? Чем я заслужил их нерасположение? — обеспокоился тот, надев на седую большую голову шапку.
— Они считают, — живо объяснил Ковалевский, — что вы повернули корабль России к крушению.
— Утверждать нечто подобное — это совсем не знать истории февральских событий семнадцатого года! — горячо парировал Родзянко.
— Но вы же испугались безоружных толп питерских рабочих, — напомнил Дюрасов.
— Не я, а князь Голицын как председатель правительства. И он со своими министрами ушел в отставку в самый критический момент истории.
— А кто настоял на отставке кабинета министров? — спросил Ковалевский.
— И разве не вы, господин Родзянко, уверяли генерала Рузского, что переворот будет совершенно бескровным, безболезненным и без ненужных жертв? — добавил Дюрасов.
— В результате ваших настояний
— Да, надо было прекратить посылку войск, так как все равно они не хотели действовать против народа, — подтвердил Родзянко.
— Значит, правы наши офицеры, когда говорят, что вы потворствовали толпе! Да и сам я видел, как вы с высокого крыльца Думы кричали: «Проклятие царизму!» Вы утверждали, что ненависть к династии дошла до крайних пределов…
Ивлев видел, как дружное нападение офицеров ошеломляюще подействовало на бывшего председателя Государственной думы. С каждой минутой Родзянко все более растерянно и нелепо оправдывался. Причем напирал на то, что в Петрограде стихийно началась настоящая революция. Был разгромлен арсенал, рабочие Питера растащили из складов арсенала сорок тысяч винтовок, сожгли здание Окружного суда, разгромили все полицейские участки, и если бы Государственная дума разбежалась, Петроград был бы отдан безбрежной анархии.
— Ну а зачем вы заявили генералу Рузскому, что единственный выход для императора Николая Второго — это отречься от престола? — перебил Дюрасов.
— Но и генерал Алексеев писал Рузскому: «Выбора нет, и отречение должно состояться!»
— Вы потребовали через Алексеева, чтобы главнокомандующие фронтов настояли на отречении? — спросил Ковалевский.
— Нет, не я, а сам император велел Алексееву запросить мнение главнокомандующих, — уточнил Родзянко. — И все они единодушно ответили, что для блага родины его величеству нужно отречься. Больше того, Алексеев и Лукомский составили в Ставке текст отречения и прислали его на станцию Дно.
— И все-таки отрекли царя не генералы, а вы — председатель Государственной думы! — запальчиво заявил Дюрасов. — Потом, когда государь отрекся второго марта в пользу брата, вы говорили великому князю Михаилу Александровичу в его же доме на Миллионной улице о необходимости для спасения отечества не принимать царского скипетра в руки.
Родзянко, словно боясь, что офицеры начнут бить его, торопливо поднялся со скамьи.
— Вы обманули Рузского, Алексеева, напугали Михаила Александровича, отрекли царя, и Николай Второй должен вас проклинать! — не унимался Дюрасов.
— Нет, император не будет проклинать меня. — Родзянко отрицательно мотнул головой. — Отдавая отречение Рузскому, он сказал: «Единственный, кто честно и беспристрастно предупреждал меня и смело говорил мне правду, был Родзянко!»
— Это он вашу искусную ложь принимал за правду до последней минуты своего царствования! — воскликнул Дюрасов. — Если бы вы не отрекли его прежде времени, Россия закончила бы войну полной победой над Германией, и мы сейчас, может быть, ходили бы по Берлину, а не по этой захолустной станице. Наконец, позвольте спросить: кто вскормил на своей груди гаденыша-провокатора Александра Федоровича Керенского? Только благодаря вам этот фигляр и болтун выскочил на пост председателя Временного правительства и своими действиями разложил русскую армию.