Закат в крови(Роман)

Степанов Георгий Владимирович

— Не стоит забывать, что в походе Корнилова закалилась Добровольческая армия, — проскрипел Алексеев. — Благоволите сообщить, Петр Николаевич, как намереваетесь воспользоваться нынешними благоприятными возможностями.

— Покуда в стане врага царит разброд, — не сбавляя пафоса, продолжил Краснов, — нам надо, не теряя времени, объединить силы и немедленно двинуться на Царицын. Оттуда мы вместе пойдем к сердцу России — Москве. На донские войска можно положиться!

— Что даст нам этот город? — спросил Деникин, перебирая

пухлыми пальцами листочки бумаги, исчерканные карандашными пометками.

— Вашей доблестной армии он даст даже больше, чем нам. Захватив с нашей помощью Царицын, вы получите хорошую, чистую русскую базу. — Атаман явно намекал на то, что Деникин и Алексеев рассчитывают сейчас на поддержку Антанты. — Там пушечный и снарядный заводы, огромные запасы воинского имущества… Перестанете зависеть от Донского правительства, которое пользуется покровительством германского командования, несимпатичного вам…

— Не думаю, чтобы, отступая, большевики оставили нам в целости заводы и военное имущество, — прервал Краснова Деникин, словно не замечая его намеков.

— Тогда, Антон Иванович, оцените стратегическое значение Царицына, — не терял менторского тона атаман. — От большевистского центра будет окончательно отрезан Юг страны, наши силы сблизятся с чехословацким корпусом, который сейчас на Урале и в Сибири, с атаманом Дутовым. Можно создать единый фронт против Советов.

Планы Краснова стали ясны; не выражая им своей поддержки, Деникин и Алексеев, однако, не были щепетильными: они хотели, чтобы донцы поделились с Добровольческой армией тем, что перепадало от немцев. Надо было информировать Краснова о своих намерениях.

— Мы ставили перед собой другую цель, — заявил Деникин. — Добровольческая армия пойдет на Кубань.

— Если первый поход туда оказался роковым для Корнилова, то второй может стать роковым для всего белого дела, — сразу определил свое отношение к этому Краснов.

В разговор вступил Филимонов:

— Настроение кубанского казачества резко изменилось. Как и донцы, кубанцы дружно подымаются против большевиков. Кубань даст нам войск не меньше, чем Дон, надо только помочь ей сбросить оковы Советов…

— Как мы можем пренебречь этим призывом кубанского казачества, Петр Николаевич?! — подхватил Деникин. — Кроме того, через черноморские порты мы установим связь с нашими союзниками англичанами и французами, а они дадут нам больше, чем Царицын и все прочие волжские города. Так что считайте наш поход на Кубань делом решенным.

— Что же, — кисло проговорил Краснов, — порты вы получите, но упустите время. Большевики уже сейчас принимают чрезвычайные меры по созданию сильной армии, время неразберихи в их рядах пройдет… Но что толковать об этом, раз все решено. Искренне желаю вам успеха.

— В таком случае передайте нам хотя бы пятьдесят тысяч снарядов из тех, что получили от германцев, — бесхитростно

высказал просьбу Романовский.

— Ну, такого большого количества выделить вам не могу, — снисходительно сказал Краснов. — Раз вы отказываетесь от Царицына, я должен сам взять его, а для этого потребуется немало снарядов…

— Но ведь вы в Царицыне захватите снарядный завод, — съехидничал Романовский.

— Ладно, дело у нас общее, — сделал широкий жест атаман, — дам вам тридцать тысяч снарядов и помогу подвезти их в Мечетинскую.

Алексеев объявил перерыв. Все поднялись с мест.

Ивлев распахнул окно во двор, где прохаживались казаки- донцы с винтовками. Горячее солнце стояло высоко в безоблачно-ясном небе, и в лучах его ярко блестела зеленая листва вишен.

Алексеев подошел к Краснову, стоявшему у окна, и спросил:

— Неужели вас не гнетет немецкое нашествие?

— Оно сыграло двойную роль, — ответил Краснов. — Во-первых, на территории, занятой германскими дивизиями, мы получили надежный тыл. А во-вторых, явившись сюда, немцы невольно подогрели патриотизм среди донского казачества.

Алексеев внимательно выслушал атамана и сказал:

— Нет, мы не способны на такую двойную игру, даже теперь, в положении по-прежнему тяжелом.

— Однако вы не отказываетесь от немецких снарядов… — усмехнулся Краснов.

Через полчаса совещание возобновилось и длилось почти до самого вечера.

Глава пятнадцатая

На Екатерининской улице у кафедрального собора Глаша встретила Шемякина.

— Сегодня в цирке редкое представление, — сказал он, крепко пожав руку. — Негр Роль борется с «Красной маской», Искандер с «Черной». Приглашаю в цирк.

— Спасибо. Но сегодня наконец выпал вечер, свободный от заседаний и дежурств в штабе. Хочу погладить белье.

Улыбающееся лицо Шемякина несколько помрачнело. Потом, идя рядом с Глашей, художник вдруг сознался, что люто тоскует по Маше Разумовской и ему дорого все, что сколько- нибудь напоминает о ней.

— Любила она французскую борьбу, и я ради этого зачастил в цирк… — признался Шемякин. — У писателя Сергеева-Ценского я прочел прелестную новеллу «Снег». Ее герой целует снег лишь потому, что любимая, уехав в Италию, тоскует по русской зиме, русскому снегу…

— Значит, вы из-за белогвардейки Разумовской уподобились этому герою? — усмехнулась Глаша.

— Да, представьте, мне кажется, Маша сейчас скучает по екатеринодарскому цирку братьев Ефимовых, — сказал художник и смутился, встретившись с насмешливым взглядом Глаши.

— Вот уж не думала, что автор сурового «Штурма Зимнего» подвержен таким сантиментам!

Шемякин отвел глаза и глухо пробормотал:

— Не все подвластно рассудку… Понимаю, что это не ко времени, а поделать ничего не могу.