Закат в крови(Роман)
Шрифт:
— Ваше превосходительство, возьмите лошадь.
— Не возьму! — Врангель, не останавливаясь, отмахнулся рукой. — Приказываю: скачите в хутор и быстрее ведите сюда линейцев и черкесов, мой конный конвой и лошадей.
Ивлев, пришпорив коня, понесся карьером.
Кони линейцев в Синюхинских хуторах оказались под седлами, и скоро к начальнику дивизии подоспела выручка. Казаки личного конвоя усадили Врангеля на коня, и он, не мешкая ни минуты, развернул конную бригаду и повел ее к кургану, захваченному красными.
Скоро у лысого кургана снова завязался бой. Под натиском превосходящих сил белых конница
После боя, уже за ужином в станице Урупской, Ивлев поинтересовался:
— Ваше превосходительство, почему вы не взяли лошадь у меня? Неужели вы больше рассчитывали на собственные ноги?
— Да, представьте себе, — подтвердил Врангель, — и вот почему…
По-волчьи умные глаза Врангеля задорно сверкнули, и генерал поведал, что отец его одно время служил в Ростове-на-Дону, а в летние месяцы имел обыкновение с семьей жить в небольшом степном имении, где по праздникам устраивал представления, актерами которых были дети и их товарищи, приезжавшие из Ростова. Праздники непременно завершались угощением деревенских мужиков-хохлов водкой и фейерверком.
— К одному из семейных праздников, — вспоминал Врангель, — мне сшили костюм чертика из лохматой материи черного цвета. На голове красовались рога, изо рта высовывался красный язык, сзади торчал на проволоке длинный хвост с кисточкой на конце. Сам восхищенный этим костюмом, я неприметно выскользнул за ворота усадьбы и побежал в поле, где не наши, а незнакомые хохлы косили пшеницу. Увидев воочию самого «биса», хохлы пустились наутек, а я с угрожающим ревом понесся за ними. К несчастью, хвост зацепился за куст колючего терновника и оторвался. Хохлы увидели, что страшный «бис» лишился хвоста, и с криком «Руби его косами!» дружно бросились в контратаку. Мне не в шутку пришлось улепетывать со всех ног… — Видно, припоминать юношеские приключения было генералу приятно, и он подробно описал свое избавление от погони. — В конце концов я укрылся за воротами усадьбы… Уже тогда я понял, что мои длинные ноги унесут меня от кого угодно. И теперь, когда бежал от красных, был совершенно уверен — меня не догонят.
В последующие дни станицы Урупская и Бесскорбная несколько раз переходили из рук в руки. Но под давлением превосходящих сил добровольцев красные все же отступили от реки Уруп на восток и северо-восток. Белые овладели здесь всем важным районом — от Армавира до Невинномысской.
Деникин получил теперь возможность направить отсюда целых три освободившихся дивизии против Таманской армии и других советских войск в район Ставрополя.
Такими тяжелыми последствиями обернулась для войск 11-й армии авантюра Сорокина.
Глава двадцать восьмая
Конная дивизия Врангеля овладела станицей Сенгилеевской и 29 октября оказалась на подступах к Ставрополю с западной стороны. Одновременно 1-я пехотная дивизия Казановича подошла к Татарке, а конная дивизия Покровского заняла гору Холодную, перерезав пути сообщения Ставрополя с Пятигорском и замкнув тем самым кольцо окружения. Казаки Покровского к тому же захватили головные сооружения водопровода, и подача воды в осажденный город прекратилась.
Однако таманцы еще две недели сопротивлялись, то и дело предпринимая отчаянные контратаки.
Ивлев
Дул резкий степной ноябрьский ветер. Ивлев продрог и, подняв воротник шинели, спрятался за выступ стены, у которой две молоденькие сестры милосердия перевязывали раненых казаков. Сестры напомнили ему Инну, и к холодному ознобу добавилась ноющая сердечная боль. В нескольких шагах от ворот расположился Врангель с группой штабных, разносивших его приказания.
Казаки тем временем ворвались в монастырское подворье. Оттуда через ворота навстречу вышли несколько монахинь в черном одеянии во главе с иеромонахом. Одна монашка несла тяжелую чашу с водой, другие — чайник с кипятком и белый хлеб.
Иеромонах довольно спокойно шагал вдоль стены, кропя священной водой казаков и раненых, лежащих на мерзлой земле. Монахини предлагали кипяток, сахар и хлеб. Среди них оказалась и мать-игуменья, белолицая, чернобровая, дородная женщина. Когда, держа перед собой икону, она подошла к Врангелю, плечистые и рослые монашки сбросили с себя черные платки, и перед Врангелем предстали молодые казачьи офицеры, видимо укрывавшиеся от красных в монастыре.
— Благодарю вас, матушка-игуменья! — весело сказал Врангель и поклонился. — В особенности за спасение наших воинов.
К вечеру монастырь был очищен от красных, и Врангель с охраной остался здесь ночевать.
Две хорошенькие монахини весь вечер просидели в келье, которую отвели Родичеву, ставшему теперь офицером по особым поручениям в штабе Врангеля, и Ивлеву.
Одна из монахинь, голубоглазая блондинка, выпив стакан разведенного спирта, опьянела и села на колени Родичева.
— Долгих два года была черничкой и не знала никаких мирских радостей, — лепетала она. — Довольно! Теперь уж не надену этой хламиды. — Она сбросила на пол и откинула ногой монашеское одеяние. — Я пойду с вами, белые соколы. Пойду сестрой милосердия. Мой жених, тоже поручик, убит летом шестнадцатого года. К черту великопостное существование! Да здравствует освобожденная плоть! Ну, целуй, целуй, поручик, девственницу!.. Все для тебя сберегла.
— Что же, если это так, то я в долгу перед тобой не останусь. — Родичев поднял ее на руки и отнес в дальний угол кельи, где стояла узкая монашеская койка.
Другая монахиня, рыжая грудастая Марфа, хорохорилась перед Ивлевым:
— Я буду мстить им за своего брата Дмитрия… Я тоже пойду с вами и буду, как баронесса Бодэ, собственноручно расстреливать комиссаров…
Она рассказала, что брат был схвачен красноармейцами Дербентского полка как участник неудачного офицерского восстания, поднятого братьями Ртищевыми, и не вернулся из ставропольской тюрьмы.
Ивлев, отяжелев от спирта и чувствуя разбитость во всем теле, молчал. Марфа положила ему на плечо руку, учащенно задышала, но поручик решительно отодвинулся к окну.
— Простите, голубчик, — словно спохватилась монахиня и бесшумно выскользнула из кельи.
Ивлев, чувствуя, как непреодолимо слипаются веки, лег на свободную койку.
«Черт подери, как смешалось все: и смерть, и кровь, и любовь, и бесстыдство… — успел подумать он, засыпая. — Вот-вот и я начну вместе со всеми дуть в одну дуду».