Закат в крови(Роман)
Шрифт:
Врангель, отчаявшись содержать натиск советских войск в Донецком угольном бассейне, вместо того чтобы собрать части под Ростовом, отдал приказ об отводе кадровых кубанских дивизий в глубокий тыл. И вот целые полки кубанских казаков, теперь уже ничем не сдерживаемых, покатили за Дон, домой, вызывая озлобление в «цветных» добровольческих и донских полках.
Деникин не разрешил Врангелю собрать съезд командующих армиями в Ростове, очевидно учуяв в этом нечто недоброе для себя. Он вызвал Врангеля в Таганрог.
Лицо Деникина, сделавшись одутловатым, как после долгой болезни, казалось
Сдвинув на нос большие очки в серебряной оправе, которых прежде не надевал, он неподвижно сидел за небольшим письменным столом. Врангель без всякой жалости рисовал перед ним картину полного развала фронта, а он, понуро опустив лысую голову, с безнадежной подавленностью молчал.
— Добровольческая армия, — сказал в заключение Врангель, — дискредитировала себя грабежами и насилиями. Здесь все потеряно. Идти во второй раз по тем путям и под добровольческим флагом нельзя. Нужен какой-то другой флаг.
— Неужели нужен монархический флаг? — робко спросил Деникин.
— Я не знаю, какой должен быть флаг, — уклонился от прямого ответа Врангель, — но земельный вопрос должен быть немедленно решен положительно. Черные страницы затмили белую идею…
Под вечер Врангель, вместе с Ивлевым возвращаясь на вокзал в собственный поезд, прислушиваясь к грустному, тягучему похоронному звону, медленно плывшему над сумеречным городом, сказал:
— Какой невзрачный городишко этот Таганрог. А между тем в нем скончался император Александр Первый… и бесславно завершил свой жизненный путь писатель Кукольник, переживший свою известность и успех… Вы это, конечно, поручик, знаете…
Мороза не было. Капель летела с белых заснеженных крыш. На привокзальной площади снег, исполосованный колесами и полозьями саней, став из белого угольно-грязным, превратился в жижу. Всем уже было известно, что Деникин и Романовский час тому назад срочно покинули Таганрог. Это обстоятельство встревожило всех служащих учреждений. На вокзале началась паническая суета беженцев. Люди бежали с чемоданами, баулами, солдатскими мешками за плечами к товарным вагонам, с бою брали места в них. На голых верхушках пирамидальных тополей, росших вдоль станционной платформы, грачи, обеспокоенные криком суетившихся людей, встревоженно гомонили и орали с какой-то зловещей настойчивостью и неугомонностью.
Все это — и угольно-темные паровозы, и тягучий заунывный звон таганрогских церквей, и разжиженный снег, и пронизывающая сырость, и безумолчный крик галок, и паническая суета на вокзале — говорило о катастрофе, которую никто не в силах предотвратить. Оставалось лишь покорно дожидаться ее или безоглядно бежать от нее.
Этот тревожный час таганрогских сумерек Ивлеву глубоко запомнился еще и тем, что на перроне встретился Олсуфьев. В первое мгновение Ивлев не узнал его, настолько он исхудал, посерел и даже ссутулился.
— Алексей Сергеевич, — сказал он, обняв Ивлева за плечи, — вы видите, какая разруха в тылу. И мы ее чувствовали на фронте. Нам было стыдно смотреть в глаза
Поцеловав Ивлева в щеку, Олсуфьев побежал к солдатам своей роты, грузившимся в товарные вагоны.
Когда Врангель вернулся в свой штабной поезд, в вагоне Шатилова сидел коренастый молодой офицер с сумрачным, обветренным, почти коричневым лицом.
Представляя его Врангелю, Шатилов сказал:
— Это посланец из далекого Омска — поручик Комаров. Путь его к нам был очень долог. Поручику пришлось пробираться через Гурьев, Каспий, Баку, Грозный…
— Ну-ну, поручик, садитесь, пожалуйста. — Врангель указал на венский стул у стола. — Давно ли из Омска?
— Ровно месяц… Когда я уезжал оттуда, Омск уже был накануне падения. Армия безудержно отступала.
— Разве что коренным образом изменилось в настроении сибирского народа? — живо спросил Врангель.
— Сибирские крестьяне говорят: «Мы против коммунии, но нынче пленные красноармейцы бают — коммуния начисто отменена». — Комаров улыбнулся широко, непринужденно.
— А офицеры-колчаковцы что говорят?
— Они твердят: «Генерал Брусилов против нас». И этот их вопль — начало многих переоценок.
— Да, Брусилов на службе у Московского Кремля, — подтвердил Врангель.
— И беда, что он не один, — подхватил Шатилов, стоя у окна. — С Брусиловым генералы Клембовский и Гутор, Сытин и Лебедев, Кузнецов и Лукирский, Ларский и Бонч-Бруевич, и даже такой блестящий и эрудированнейший генерал, как Зиончаковский. Это по их подсказкам полковник Долматский создал красную конницу…
— Но адмирал Колчак, — начал возражать Врангель, — исключительно талантливая личность. И военачальник первоклассно образованный. Ведь он автор серьезных научных трудов. К тому же в период войны с Германией он первый разработал тактику борьбы с подводными лодками. Даже английские адмиралы приезжали к нему учиться.
Врангель умолк, опустил голову, задумался.
— Все-таки не могу понять, — сознался он, — почему Колчак пошел под откос? Ведь в Сибири большевистский лозунг «Вся земля крестьянам» не имеет существенного значения, поскольку она там вся у крестьян.
— Кроме того, — быстро добавил Шатилов, — Колчаку помогали не одни англичане. Ему оказывали помощь и американцы, и японцы, и французы, и итальянцы, и весь шестидесятитысячный чехословацкий корпус. Однако фронт Верховного правителя, доходивший почти до Волги, вдруг катастрофически быстро развалился. Это прямо-таки непостижимо!