Закат в крови(Роман)

Степанов Георгий Владимирович

— А нет ли в самой личности адмирала Колчака чего-то от рока? — вдруг спросил Врангель. — Стоило ему возглавить Черноморскую эскадру, как в Севастополе взорвалась «Императрица Мария», а через год, несмотря на то что адмирала любили матросы и офицеры всего флота, произошел невероятный кавардак и Колчак перед многотысячной матросской массой эффектно ломает и бросает за борт золотое оружие. Непримиримый, оскорбленный, покидает Черноморский флот, а затем и Россию, чтобы через несколько месяцев возвратиться на американском крейсере во Владивосток. К этому часу почти вся Сибирь очищена от большевиков, города Екатеринбург, Симбирск, Уральск, Уфа — тоже. Но стоило Колчаку приехать в Омск, как один за другим сгорают два дома, в которых он поселяется. Тут же в Омске неожиданно вспыхивает вооруженное большевистское восстание, которое крайними усилиями удалось ликвидировать. Ленин

объявляет колчаковский фронт наиболее опасным для жизни Советской власти. Деникин отдает приказ о том, что отныне подчиняется адмиралу Колчаку как Верховному правителю. Но едва Верховный выехал из Омска и его строгий профиль мелькнул вблизи фронта, как могучая сибирская армия обратилась в бегство. И он, адмирал, обладающий волей бесстрашного и умного лоцмана, попадает в поток панически бегущих, отступающих войск. Таким образом, Колчак не оправдывает ничьих надежд. Четкая тень от его профиля, строгого и орлиного, вносит в грандиозное антибольшевистское сибирское движение расщеп и зловещий отсвет обреченности. Бегут оренбургские и уральские казаки со своими атаманами, утекают эшелоны с чехами на восток, сдают без боев город за городом каппелевцы и унгерновцы. Оставлен Омск, и Верховный правитель больше не верит в возможность борьбы под его командованием. Не верят в него и те, кто совсем недавно видели в нем спасителя России, охотно признавали в нем Верховного правителя и считали его чуть ли не достойным русского престола.

Врангель вскочил с кресла и заходил по салону.

— Все кончено для Колчака. Ему остается списать себя со штабного поезда подобно тому, как он сделал это в молодости, будучи лейтенантом. Если вы помните, тогда, во время экспедиции по Северу, по его требованию самого категорического характера он был списан с корабля в устье Енисея. Он взял мешок с продуктами, винтовку и на простой шлюпке совершил беспримерный рейс до Красноярска. Теперь же Колчак, пожалуй, должен повторить этот рейс, но в обратном направлении: с верховья великой сибирской реки к ее низовью — и у льдов Северного Ледовитого океана найти себе пристанище у бедных чукчей.

Врангель оборвал свою импровизацию и взволнованно сел. Потом, глядя в окно, тихо, раздумчиво, как бы обращаясь к самому себе, проговорил:

— Каждому из нас никогда не следует забывать, что в армии всегда найдутся солдаты и офицеры, которые при малейшей неудаче бросают оружие и бегут. Примеров такого бегства военная история знает немало. И когда армия превращается в бегущее стадо, тогда и Наполеон становится ничем, ибо он притягателен и велик, пока руководит наступающими, идущими вперед силами…

— О чехах я должен сказать следующее, — сказал колчаковский офицер. — Они были воинственны в волжских городах, когда их пятидесятитысячный корпус на своем пути встречал разрозненные красноармейские отряды, застигнутые врасплох. Но стоило большевикам организоваться и двинуть серьезные силы на Казань, занятую чешскими легионерами, как они побежали. В чешском корпусе началась деморализация. В волжских городах они разграбили громаднейшие склады с казенным военным имуществом, созданные Россией во время мировой войны. Да и другим имуществом они не брезговали. Каждый чешский легионер обзавелся вагоном, полным добра. Идти снова на фронт, в бой с большевиками — это означало расстаться с богатыми трофеями. Не только рядовые легионеры, но и офицеры превратились в хапуг. На великом сибирском железнодорожном пути они захватили более двадцати тысяч вагонов и почти все паровозы для своих эшелонов с русским добром. Я был свидетелем, как один чешский полковник по фамилии Швец, тщетно старавшийся сохранить полк от разложения и деморализации, безуспешно посылал легионеров занять позиции для защиты Челябинска. Уговаривая солдат, он произнес горячую речь. Потом грозил полку всякими карами. В конце концов, убедившись в своем бессилии что-либо изменить в настроении легионеров, пошел в штабной вагон и пустил себе пулю в лоб. В Челябинске вместе с ним торжественно хоронили последние надежды на то, что чешский корпус окажет где-либо на фронте должную помощь Сибирской армии адмирала Колчака.

— Неужели адмирал не мог высадить их из поездов? — возмутился Шатилов.

— Мог бы, но этого не позволяли начальники союзных миссий. В частности, французский генерал Жанэн, — ответил офицер. — Будучи старшим среди начальников миссии, он в первую голову ублажал чехов и всячески потворствовал их тунеядским наклонностям. Вообще все эти высокопоставленные начальники союзных миссий, прибывая в Сибирь «спасать бедную разоренную Россию», быстро настраивались на чешский лад. Все

они завели себе собственные поезда, составленные из лучших классных вагонов, с кухнями, ванными, пианино, коврами, электричеством. Особенно роскошны были поезда Жанэна, английского генерала Нокса и чешского Павлу. Роскошь этих поездов была просто умопомрачительна, она была бы недопустима даже в их богатых странах. И там вряд ли ее разрешили бы. Все это, конечно, возмущало не только трудовое население Сибири, но и нас, русских офицеров, вынужденных отправляться на фронт на открытых платформах или на крестьянских телегах. Все это сыграло на руку большевикам.

Теперь и Врангель, и Шатилов, не перебивая, слушали рассказ офицера из Сибири, и тот, уже не стесняясь в выражениях, довольно красочно живописал всевозможные безобразия, учиняемые легионерами и офицерами чехословацкого корпуса. По его словам, весь корпус превратился в сброд отъявленных торгашей, охваченных вакханалией спекуляции, торговых сделок, пьянок, разврата, обжорства, безделья, бандитизма, грабежей.

— Недаром в Сибири всюду поется популярная частушка:

Друг с другом русские воюют, Чехи сахаром торгуют…

Офицер пропел последние слова частушки и добавил:

— На стенах и заборах мелом и углем сибиряки пишут: «Бей чехов! Спасай Россию!» А толпы чешских легионеров заполняют базары, главные улицы сибирских городов, перроны вокзалов. Ни у кого из них я не видел военной выправки. Разъевшись на сибирских хлебах, они отпустили волосы и со всклокоченными, непричесанными головами ходят вразвалку. И в то время, когда мы, русские офицеры, в старом, поношенном, даже латаном тряпье, они — в новеньких и щеголевато сшитых шинелях и мундирах из русского сукна, в шевровых сапогах и наших фуражках, но без погон и кокард. Вооружены они тоже нашими русскими винтовками, пулеметами, пушками. Лето и осень девятнадцатого года железнодорожная магистраль великого сибирского пути охранялась чехами. Охранную службу они взялись нести только потому, что им нужно отправлять поезда с накраденным добром во Владивосток и Харбин. Однако, как только они стали нести караульную службу, на дороге усилилась порча путей и мостов. У населения Сибири удвоилась ненависть к дармоедам. Значительная часть легионеров больна секретными болезнями и беспощадно заражает наших женщин и девушек.

Рассказ сибирского офицера явно удручал Врангеля и Шатилова.

— Черт знает что! — наконец не выдержал Врангель. — Мы не хозяева положения в своей стране! А вот большевики держат свои интернациональные подразделения, в частности дивизии латышских стрелков, в образцовом порядке. И главное, в боевом отношении они не хуже русских красноармейских частей.

— У меня составилось такое впечатление, — подхватил Шатилов, — что союзники совсем не стремились к укреплению России. Они желали продолжения русской анархии и энергично поддерживали процесс разграбления России.

— И раздробления ее, — добавил Врангель. — Да это и сам Ллойд Джордж совсем недавно на одном из заседаний палаты общин подтвердил, обмолвившись фразой, ставшей теперь крылатой в Англии: «Сильная Россия для Великобритании не подходит». Поэтому англичане всячески содействовали отделению Прибалтийских республик от России, французы — Польши, и те же англичане все сделали, чтобы меньшевистское правительство Грузии было независимо от вооруженных сил Юга России.

— А на Севере, — еще добавил Шатилов, — англичанам была выгодна деятельность правительства Чайковского, которое преследовало не общегосударственные цели, а узко партийные.

— Позвольте, ваше превосходительство, спросить, — обратился Ивлев к Врангелю, — для чего же они все-таки помогали нам вооружением?

— В наших белых армиях они видели щит, удерживающий русский большевизм от распространения на Индию, Персию, Афганистан, Венгрию, Германию. К тому же им хорошо известно, что гражданская война не укрепляет, а обессиливает внутреннюю экономику страны, увеличивает разруху… Я не досказал о весьма своеобразной помощи англичан на Севере, — напомнил Врангель. — Они отправили в Архангельск офицеров-специалистов, которые только по званию числились офицерами, а на самом деле были представителями промышленных фирм и знатоками разных отраслей торговли и экономики. С помощью этих «офицеров» они вывозили из Архангельска запасы пеньки, смолы, строевого леса, даже успели вывезти весь знаменитый холмогорский скот. И Чайковский, который запродал массивы лесных богатств Севера, получил от англичан на свое имя в швейцарские банки несколько тысяч фунтов стерлингов…