Закат в крови(Роман)
Шрифт:
Сидя на коне, Корнилов не отрывал от глаз бинокля.
Офицерские цепочки заколебались, остановились. Корнилов послал ординарцев к Маркову с приказом во что бы то ни стало дойти до дамбы и там залечь.
Людские змейки в вихре брызг кое-как дотянулись до дамбы и, спасаясь от ураганного огня, ложились прямо в воду. И потом часов до двенадцати не могли подняться, покуда Богаевский своей бригадой не обошел станицу далеко слева и полки Партизанский и Корниловский с правого фланга не ворвались в станицу и не завязали бой на ее улицах и на станции.
Получив
Красный бронепоезд, уйдя к полустанку Энем, все еще постреливал, в полосу его огня попал и Корнилов. Генерал Романовский, ехавший рядом с Ивлевым на коне, был слегка задет осколком, разорвавшим полу его короткого полушубка.
На станции, на путях между составами товарных вагонов метались красноармейцы. Там уже хозяйничал со своими командами полковник Миончинский. И когда Ивлев доложил Корнилову, что в качестве трофеев захвачено семьсот снарядов и четыре вагона винтовочных патронов, генерал, повернувшись к Романовскому, радостно воскликнул:
— Ну, теперь я возьму Екатеринодар!..
Не успел командующий досказать последних слов, как на церковной площади, шагах в ста от него, со страшным грохотом разорвался шестидюймовый снаряд. Сильной воздушной волной Ивлева отбросило в сторону, сорвало у него с головы шапку.
— Это еще один снаряд с бронепоезда, — пояснил Корнилов.
— Однако же…
И щеки, и нос с твердой горбинкой стали у Романовского желты как лимон.
— Пойдемте в дом священника, — предложил Корнилов и первым поднялся на высокое крыльцо.
Но едва он перешагнул порог прихожей, как пуля, пробив насквозь косяк двери, пролетела у самого уха командующего и наполовину воткнулась в притолоку. Хан Хаджиев проворно извлек ее и, перекатывая на ладони, объявил:
— Она еще горячая… Пойди мало-мало ниже, и как раз угодила бы в сардара… Смотрите, круглая, точно из охотничьей берданки. Очень нехорошая…
— Сохраните ее, хан! — попросил Корнилов и, увидя Маркова, поднявшегося за Романовским на крыльцо, стал упрекать его за то, что не подошел к станции Георгие-Афипской вовремя, под покровом ночи.
— Людей было трудно поднять, — оправдывался Марков.
— А потом скольких вы потеряли среди болота, и если бы не дамба, то, возможно, от вашей бригады ни одного человека не осталось бы, — продолжал выговаривать Корнилов. — В боевом походе всегда лучше недоспать, нежели переспать. Надеюсь, Сергей Леонидович, вы сегодня в этом еще раз убедились…
В Георгие-Афипской простояли всего несколько часов. Едва начало темнеть, двинулись на аул Пенахес.
Шли снова по дороге и полям, сплошь затопленным водой.
— Никто не поверит, что мы здесь сможем пройти, — твердил Долинский. — Красные нас ждут по дороге от Новороссийска или со стороны Пашковской.
В ауле простояли сутки, однако просушиться после ночного перехода по талой воде так и не смогли. Ровно в полночь опять вышли, рассчитывая
Дорога петляла по кубанской пойме, считавшейся местными жителями в дни весеннего половодья совершенно непроезжей.
Шли вслепую долгих шесть часов.
Обгоняя под утро обоз, Ивлев на одной из казачьих арб увидел тучную, громоздкую фигуру Родзянко — бывшего председателя Государственной думы. Давно ли этот сановник царской России важно восседал в бархатных креслах с высокими резными спинками с позолотой? Давно ли председательствовал в высшем законодательном органе империи? Давно ли сам царь принимал его с докладами? Давно ли к каждому его слову прислушивались министры и дипломаты европейских государств? Кто бы тогда поверил, что очень скоро этого вельможу будут вот так, среди ночи, где-то далеко за Кубанью, тащить по заболоченной местности, как потертую, изношенную оболочку бывшего государственного мужа? Никто ни за что не поверил бы. А вот везут. Совсем поседевший, с отвислым подбородком, отяжелевший, прежде времени постаревший человек, он безропотно сидит, дрогнет в тряской простой арбе, очень удобной только для перевозки навоза.
И есть он в обозе или нет — это всем безразлично: он ничего не прибавляет Добровольческой армии. Больше того, никого не удивляет, что прежде такой величественный Родзянко теперь мыкается в армейском обозе.
— Но, но, Гнедая! — тихо проговорил Ивлев.
Лошадь! Недаром называют ее благороднейшим приобретением человека! Денно и нощно таская хозяина на своей спине, она, кажется, и живет одними и теми же ощущениями — холода, голода, страха, сомнений, усталости, — что и он. Подобно верному и самоотверженному другу, она берет на себя все тяготы похода. Как свято, велико в своей преданности это четвероногое бессловесное существо!
Разве можно забыть, как под хутором Кухаренко Гнедая мчалась сквозь пулеметный и винтовочный огонь! Да, она воевала и воевала со всей безоглядной храбростью, на какую только способно бесхитростное создание.
Ивлев слегка наклонился и нежно потрепал Гнедую по загривку.
Лошадям так же, как людям, надо ставить памятники!
Ночью конница Эрдели близ Елизаветинской захватила единственный паром, служивший в той местности средством переправы через Кубань.
Об этом сообщили Корнилову перед рассветом, и свита командующего устремилась вперед.
Солнце едва поднялось, как глазам Ивлева открылась высокая дамба, идущая от парома и ограждающая станицу Елизаветинскую от очень сильной по весне Кубани, широко несущей мутные стремительные воды вдоль крутого, обрывистого правого берега.
Елизаветинская высилась белыми церквами над зеленеющими лугами поймы. Позолота крестов ослепительно сияла. Казалось, что там, на правом берегу Кубани, в красивой Елизаветинской, уже царит прекрасная южная весна. Оттуда тянуло теплом, тишиной, запахом распускающихся листьев.