Закат в крови(Роман)
Шрифт:
Несмотря на то что сторож убежал, станция продолжала подозрительно безмолвствовать. Ночная тьма перед рассветом еще более сгустилась. Колеса подвод, мчавшихся через переезд, оглушительно стучали о рельсы.
— О черт! — ругался Марков. — Сколько же шума от обоза!
— Поручик, — обратился полковник Шапрон к Ивлеву, — подскажите, пожалуйста, где здесь поблизости лучше всего обосноваться генералу Алексееву?
— В школе. Видите, вдали на самой окраине станицы белеет каменное здание?
— Да, что-то смутно различаю, — кивнул головой адъютант Алексеева.
Через минуту Шапрон
В темной сторожке остались Деникин и Романовский.
Марков взбежал на насыпь железнодорожного переезда.
— Что тянетесь? Сейчас красные всыплют вам горячего! Гони быстрей! — Он стал у шлагбаума и опять пустил в ход нагайку, хлеща ею по спинам возниц, невзирая на их чины и звания.
Видя белую папаху Маркова, возницы остервенело гнали лошадей вскачь.
— Бронепоезд идет! — предупредил зоркий хан Хаджиев.
Действительно, со стороны станции тихо-тихо, почти не производя шума, двигался без огней грозный, темный бронепоезд.
Ивлев замер у столба шлагбаума как прикованный.
При слабом, почти трепетном мерцании высоких предрассветных звезд с каждым мгновением все более отчетливо вырисовывались грозные очертания тысячетонной махины, одетой в непробиваемые плиты. Казалось, это двигался сам бог войны, чтобы в один миг сокрушить и превратить в щепы повозки обоза, сторожку, куда укрылись Деникин и Романовский, истребить жидкие цепочки людей, залегших вдоль полотна, смести с лица земли маленького Маркова в нелепой для апреля папахе, длинноногого полковника Миончинского, самолично расположившегося у трехдюймовой пушки…
— Миончинский, — чуть не беззвучно прошептал Марков, — первый выстрел по броневику дадите с расстояния пистолетного выстрела!
И, тут же сорвавшись с места, выхватил из рук своего адъютанта Родичева три гранаты и побежал по шпалам прямо на бронепоезд.
— Стой, стой! Туды твою, растуды! — кричал он истошно не своим голосом. — Рыдванки перевернешь!..
Машинист паровоза, услышав виртуозную матерщину, затормозил и высунулся в полуоткрытую дверь. Ивлев, бежавший вслед за мелькающей в темноте белой генеральской папахой, в это мгновение увидел лицо машиниста в красноватых отблесках паровозной топки и гранаты, одна за другой полетевшие в полуосвещенную будку паровоза. Он едва успел кубарем скатиться с насыпи под откос, как Марков метнул и третью, но уже под колеса паровоза.
Над головой с потрясающим грохотом раскололось небо. В ослепительных вспышках разрывов озарились белесым светом лица офицеров, лежащих в цепи под откосом, сверкнули штыки. Орудия бронепоезда разом дали дружный залп. И тогда от ярких разрывов шрапнели озарилась вся степь и стал виден весь обоз, тянущийся к переезду, и даже лица обозных.
Пушки бронепоезда стреляли картечью, и так как Ивлев лежал рядом с Марковым и стрелками офицерской роты внизу, под насыпью, всего в нескольких шагах от колес бронированных вагонов, то их огненный смерч не задевал. И однако, чуя влажный аромат апрельской земли, Ивлеву нестерпимо хотелось зарыться в нее, и как можно глубже!
Наконец в ответ на красную картечь Миончинский
— Вперед, друзья! — закричал Марков.
Цепь офицеров поднялась и с криками «ура» ринулась к бронепоезду. Красноармейцы, сгруппировавшись, отбивались штыками и прикладами. Несколько бойцов, прорвав офицерскую цепь, побежали к станции. В классном вагоне, объятом пламенем, начали пачками рваться винтовочные патроны.
Еще не вся команда бронепоезда была перебита, еще отдельные группы красноармейцев дрались на путях и под откосом, а уже к разгромленному бронепоезду генерал Эльснер гнал подводы из обоза. Все, кто мог, кто не был непосредственно занят боем — возчики, штабные офицеры, штатские члены Кубанского правительства, женщины, — принялись разгружать вагоны, вытаскивать оттуда ящики с патронами и снарядами, мешки с сахаром, белые булки и ржаной хлеб.
Первые лучи взошедшего солнца осветили некогда грозный, могучий, а теперь неподвижный бронепоезд, беспомощно дымившийся на путях. Всего лишь двадцать шагов он не дошел до переезда, и, не поддайся машинист обману, никто из корниловцев во главе с Марковым не ушел бы от огневого смерча. И здесь, в станице Медведовской, на полях зеленеющих озимых, навсегда закрылась бы последняя страница «ледяного похода». Но произошло чудо! Бронепоезд разбит, и через переезд несутся вскачь подводы с журналистами братьями Сувориными, Родзянко, князем Львовым, скачут за ханом Хаджиевым текинцы, бегут гимназисты и кадеты, везут на санитарных линейках раненых, рысит на истощавших конях полк черкесов с зеленым флагом…
Из сторожки вышли Деникин и Романовский. Они лучше, чем кто-либо, понимали, что благодаря Маркову армия, разуверившаяся в собственных силах, потерявшая надежду увидеть новый день, вновь воскресла.
— Сергей Леонидович! — Деникин подошел к генералу и заключил его в объятия. — Спасибо, дорогой! — Потом, целуя в небритую щеку, спросил: — Не задет?
— От большевиков бог миловал. — Марков поправил папаху, съехавшую набок. — А вот свои палят как оглашенные. Один выстрелил над самым ухом, до сих пор ничего не слышу.
— Ну ничего! — Деникин рассмеялся. — Главное, в ночь со второго на третье апреля Марков всем дал понять, что смерть Корнилова — это еще не конец!
— Больше этого, — весело подхватил Романовский, — Сережа блестяще открыл новую страницу, открыл ее один и только своими руками.
— В самом деле, — подтвердил генерал Боровский, — разве это мы взяли бронепоезд? Его взял генерал Марков.
К Ивлеву, стоявшему поодаль от генералов, подошел Ковалевский. Успев хлебнуть трофейного вина, осоловело блуждая зелеными умными глазами, он крепко пожал Алексею руку и восторженно проговорил: