Заклинатель змей. Башня молчания
Шрифт:
– Ну, имея такой сад...
– В том-то и дело, что сад чужой. Он принадлежит ханаке. И сад, и поле вокруг. Знаешь, что такое джуфти-гау?
– Земля, которую пахарь может обработать в сезон парой быков?
– сказал Омар неуверенно.
– Да. О аллах! Какими единицами мы пользуемся? Воду мерим, сколько хватит на мельницу, груз - сколько поднимет осел, расстояние - криком, шагами, длину - локтями, пядью. Удивительно, что мы еще что-то создаем! Спасибо простому народу, ремесленному люду, скромным умельцам. Их ясной голове, их зоркости, точному глазомеру, чутким рукам. А то бы мы
– Тюркскому кошлугу, - припомнил Омар.
– А кошлуг?
– Не знаю.
– Никто не знает. Неразбериха! Будь я ученым, подобным тебе, прежде всего уточнил бы раз навсегда все меры: веса, емкости, поверхности, расстояния. Чтоб не оставалось лазеек для злоупотреблений...
В окрестностях Самарканда, рассказал Мухтар, пятнадцать - двадцать тысяч джуфти-гау земли. Из них крестьянским общинам и городскому торгово-ремесленному люду принадлежит:
по каналу Искандергам - 1486,
по каналу Мазахин - 2750,
по Санграсану - 275 джуфти-гау.
Итого - 4511.
Все остальное - вакуф, собственность мечетей, медресе, монастырей. И шейхов, имамов, ишанов, сеидов (потомков пророка), свободных от всяких повинностей. Налоги за всех вносит в казну бедный мужик.
– Крестьянам не на что жить, - тихо сказал Мухтар.
– Им приходится волей-неволей занимать вакуфные земли. И святые отцы не прочь присоединить их участки к своим владениям. Какой-нибудь шейх, располагающий тридцатью джуфти-гау, силой захватывает столько же чужой земли - и потом уверяет, что все вместе и есть тридцать джуфти-гау, на которые он имеет право. Отсюда раздоры. Дело доходит до буйства. Абу-Тахир же человек миролюбивый. Главное для него – спокойствие в округе.
Джуфти-гау, как я уже сказал, мера спорная. Она определяется на глазок. Ведь пахарь пахарю рознь. Как и бык - быку. И земля - земле. Нам надлежит, опросив население, выявить давно и хорошо проверенный участок, который можно взять за образец, поговорить с пахарем, посмотреть быков, с которыми он работал, - и уточнить, наконец, чему же равен джуфти-гау. Будем мерить танапами, потому что танап - более или менее точная мера. В одном танапе - сорок кари, в кари - шесть ладоней, ладонь равна четырем пальцам, палец - шести ячменным зернам. Прости, ты без меня хорошо знаешь, что чему равно, однако, может быть, у вас, в Нишапуре, другие меры. В каждой округе свой курух, свой дирхем, свой танап. Говорю, неразбериха. Будь я ученым...
– Ты будешь им, - заметил Омар.
– Если ты будешь меня наставлять.
– Ох! Кто бы меня наставлял, - вздохнул Омар.
– К весне надо перемерить все участки, чтобы прочно закрепить за каждым владельцем свое. И тем самым устранить споры-раздоры. Задача трудная. Без твоих уравнений ее не решить. Можно, я как-нибудь загляну к тебе? Почитать твой трактат.
– Приходи. И почаще.
...За целый день, в хлопотах на свежем воздухе, перекусывая лишь всухомятку, основательно проголодались. Уже темнело, когда заехали в ханаку подкрепиться горячей пищей.
Ханака представляла собою чуть ли не военную крепость. Волосатые, грязные, но отнюдь не тощие, дервиши, накурившись хашишу
Омар не притронулся к еде.
– Справедливо ли это, - обратился он к Абу-Тахиру, когда они отправились по темной дороге домой, - чтобы столько земли, лучшей в округе, принадлежало тем, кто никогда не держал в руках мотыгу? Отдать бы ее крестьянам - какое изобилие плодов, сколько хлеба получило бы государство!
Абу-Тахир долго не отвечал. Омар мог едва различить во мраке его угрюмо склоненную голову.
– Монахи - наши заступники перед аллахом, - хрипло сказал, наконец, Алак.
– Их надлежит чтить.
– И помолчав еще немного: - Не нами сей порядок заведен, и не нам его менять. И мой тебе совет: таких вопросов больше никому не задавай. Особенно - судье...
Омару не работалось. Надорвался, что ли, от непосильных трудов недавних дней? Или чаша вина сбила его с толку? Или Рейхан? Нет, не вино. И даже не Рейхан. Его отравила ханака. До сих пор он не может забыть тягостный смрад притона святых наркоманов. Если вместе с молитвами монахи возносят к престолу аллаха всю свою вонь, способен ли вникнуть аллах в суть их молитв?
Или вонь - это и есть их суть?
Бедный старик Мохамед, - сколько, верно, таких и в Самарканде!
– бьется где-то в горах на жалком клочке каменистой земли, чтоб взрастить горсть ячменных зерен... А тут здоровенные ражие мужчины, на которых бы землю пахать, как на быках, по три джуфти-гау в день, ведут совершенно бессмысленную, праздную жизнь, и за это им - все блага на земле. И еще вечное блаженство в загробном мире.
Если землю, и воду, и пышный дворец
Получает в награду дурак и подлец,
А достойный идет в кабалу из-за хлеба, -
Мне плевать на твою справедливость, творец.
Невмоготу! Его охватила жуть, внезапная тревога. Будто потолок в тяжелых балках вот-вот обрушится на голову... Омар взглянул, как на змею, на свернутый под столиком землемерный шнур-танап, который он взял для расчетов, полистал книжицу для записей, швырнул ее в угол и выскочил в сад, повидать Али Джафара.
...Их было четверо. Прежде, чем приступить к делу, они забавлялись мутным дешевым вином, закусывая его ломтиками редьки, посыпанными солью. Увидев чужого, новички, нанятые в помощь Джафару, испуганно прикрыли кувшин одеждой.
– Не бойтесь, - успокоил их Али Джафар.
– Он - наш, хоть и ученый. Прошу любить и жаловать: Омар Хайям.
– Аман.
– Усман.
– Хасан.
Омар удивился, увидев средь них синеглазого булгарина:
– И ты здесь?
– Хочу заработать несколько монет. С караванщиками я не поладил. Отстал от них. Надумал жить в Самарканде.
– Ну, на этих пнях-корягах не очень-то много заработаешь.
– Оно так. Вот ты человек ученый. Не купишь ли, друг, у меня книгу? Старинная книга. Румийская.