Заклинатель змей. Башня молчания
Шрифт:
Зннаменитая ткань! Ее, великолепную, выделывают в селе Ведар, что в двух фарсахах от Самарканда. Чудо ткань. Красивая, с желтоватым отливом, мягкая и вместе с тем - плотная, она не зря называется в иных краях хорасанской парчой. Но, жаль, слишком дорога для него. За платье из ведарийской хлопчатобумажной ткани надо отдать от двух до десяти золотых динаров.
Ладно. Что тут поделаешь? Успеется. Будет у нас со временем одежда из ведарийской ткани. И даже получше. А пока, в эту зиму и в ту, и в третью, обойдемся халатом
– Гости из Хорезма, - сказал запыхавшись кто-то пробегая мимо.
– В правом углу базара - гости из Хорезма.
Что ж, надо поглядеть. Осенью, перед холодами, самый желанный гость в Согде и Хорасане - хорезмийский торговец. Он доставляет дешевую рыбу с низовьев реки Окуз. Но его основное богатство - меха: соболь и горностай, ласка, хорек, лисица, куница. Везет он также свечи и стрелы, рыбий клей, рыбий зуб, амбру, березовую кору, выделанную кожу, мед, славянских рабынь. Это все - из Булгара, куда неутомимые хорезмийцы часто ходят с большими караванами.
Омар, покрутившись в толпе знатных покупателей, решил отправиться домой. Ни бобровой шапки ему не купить, ни белокожей славянской невольницы. Успеется, пусть. Губы дрожали от обиды. Лучше всего - не ходить на базар, чтобы душу не травить. Ну их всех, с их мехами!
– Не спеши, дорогой, - услыхал он за плечами.
Омара остановил большой человек в мохнатой бараньей шапке, - ученый только что видел его средь хорезмийцев. Но говорит большой человек на тюркском языке. И лицо - смугло-румяное, с крепкими скулами, тюркское. Борода и брови черные. Но глаза! Омар никогда не встречал таких ярких чисто-синих глаз! Кроме как у Занге-Сахро.
На Востоке, даже у светлоглазых людей, не бывает очей чисто-серых, чисто-зеленых, синих, голубых. Они всегда с легкой карей примесью. По существу, это те же карие глаза с ясной прозеленью, просинью, с голубизной. Вот такие глаза неопределенно каре-зеленого цвета - у Омара Хайяма. Что при иссиней черноте вьющихся, длинных до плеч, густых волос свидетельствует, по мнению знающих людей, о жгучих страстях, невероятных возможностях.
По ним-то, видно, и заключил цирюльник, что у него пылкая кровь.
На то же, по слову ученых, намекает всякое несоответствие между цветом глаз и волос: темные волосы при светлых глазах или, наоборот, темные глаза при светлых волосах. Соответствие же между ними есть явление обычное и говорит об уравновешенности.
– Не скажешь, где тут можно глотнуть?
– спросил приезжий.
– Давеча пахнуло от тебя, ты близко стоял, - ну, думаю, он должен знать.
– В бане, - с улыбкой ответил Омар. Стоит выпить чашу вина, всякий встречный пьянчуга уже считает тебя своим дружком.
– Ты откуда такой синеглазый?
– Я булгарин, - хмуро сказал человек в бараньей шапке.
– Слыхал о булгарах. Известный народ. Но почему ты один, как сюда попал?
– В наемной охране при хорезмийских
Пьянчуга и есть.
– Нет. Я уже выпил чашу. Хватит.
– Верно, хватит.
– Нет, видать, не совсем пьянчуга.
– Ты еще молодой.
– Скоро назад?
– Не знаю.
Местный житель, - если, конечно, не считать огнепоклонника-цирюльника, - тот бы сказал: «Бог весть». Человек не имеет права знать и даже - не знать. Им распоряжается аллах. А приезжий говорит: «Не знаю». Слишком смело! Я. Человек. Не знаю. Еще один бунтарь.
Трудно сразу распознать человека. Если, конечно, он с ходу не кинется на тебя с ножом. Этот синеглазый булгарин с виду резок и груб, опасен, а на самом-то деле, похоже, неглуп и даже добродушен.
Так и с другими народами, племенами.
– Чтобы вникнуть в чужую мысль, - говорил шейх Назир, - мало перевести ее с одного языка на другой. Надо знать историю народа, быт и круг представлений. Стараться его понять. Нелегко, но надо понять, если хочешь жить с ним в мире.
«О чем должен думать человек, возвращаясь из бани домой? Не запылить бы только что вымытых ног. Скорей бы дойти, поесть. Прилечь, отдохнуть.
Нет, пожалуй, дело не в вине. Тому, кто не может и не хочет думать, влей хоть бочку - ничто не мелькнет, не блеснет в башке. Наоборот, даже то убогое подобие мыслей, каким он пользуется ежечасно, заглохнет.
Всему виной - мой беспокойный разум. Не будь его - жил бы я себе припеваючи в родном Нишапуре, учил детей бессмысленным молитвам, читал и толковал коран - и получал плату в виде бараньих туш и мешков с зерном.
Совсем ни к чему человеку ум и одаренность. Он лишь навлекает ими на себя всеобщую неприязнь. Как, скажем, трехголовый верблюд, урод. Зайду-ка я в здешнее медресе, поговорю с учеными, - может, найдется Место на случай, когда Абу-Тахир сменит милость на гнев».
Это кто, нелепый, нескладный, мечется у входа в медресе? Ужели дворецкий Юнус? Очень похож. Но зачем он здесь? С ним еще какой-то человек. Тот неподвижен, спокоен. Завидев Омара, дворецкий Юнус юркнул за столп огромного портала.
Омар насторожился: «Нет, не стану я заходить туда, где снует негодный Юнус».
– Здравствуйте, уважаемый товарищ по ремеслу!
– с грустной усмешкой поклонился Омару румяный сдобный человек.
«Товарищ?» Омар с недоумением взглянул на его одежду - яркую, пеструю, какую носят преуспевающие торговцы. Но все же он доволен, что встретился с одним из местных учёных.
– Я счастлив видеть вас, дорогой собрат, - проникновенно и тихо продолжал самаркандец, упитанный, гладкий, точно рабыня для утех.
– Меня зовут Зубейр. Я тоже занимаюсь математикой. Вернее, занимался. Теперь, с вашим приездом, видно, придется бросить ее. Говорят, вы пишете трактат по алгебре?