Заклинатель змей. Башня молчания
Шрифт:
– Сбегай к мугу, принеси большой кувшин вина. Самого лучшего! Будем пировать.
Подойдет, как больной, к помосту под вязом, растянется на спине, закинет руки за голову - и с мучительным стоном замотает ею.
– Что с тобой?
– всполошится Абу-Тахир.
И дворецкий Юнус, навострив слух, услышит отрешенное, даже враждебное, - так иной с тихим отчаянием, покорностью судьбе и готовностью понести любое наказание сказал бы, что убил жену:
– Я... закончил свой трактат. Алгебра, алгебра. Альмукабала...
–
Молодой математик, проснувшись от крика во дворе, поплелся, еще не совсем отрезвевший, на террасу-айван, изумленно уставился на Али Джафара и Юнуса, сцепившихся в безобразной драке. Вокруг них суетился, ругаясь, Алак.
– Он украл твой трактат!
– Али Джафар свирепо рванул дворецкого за рубаху, - на землю, разлетаясь, с шорохом посыпались исписанные листы.
– Я все утро следил за ним. Ты спал, он залез и украл твой трактат! За пазуху спрятал, проклятый.
Дворецкий, затравленно озираясь, резко нырнул вниз, живо сгреб листы - и кинулся в сторону. У ворот - стража. Отрывисто, по-крысиному вереща, он заметался по двору. Ни злобы, ни даже страха нет у него в глазах, только какая-то мутная, непонятная возбужденность и поспешность.
«Зачем это он?
– подумал Омар.
– Зачем?»
Настигаемый Али Джафаром, дворецкий прыгнул под навес летней кухни и швырнул рукопись в огонь открытого очага...
Высоко взлетело пламя!
Обернувшись к Омару, дворецкий мстительно усмехнулся.
«Зачем?»
Бумага, в отличие от дров, горит без особого шума и треска. Но какой беззвучно-страшный вопль взметнулся к небу от этих листов, испещренных вязью четких строк! На глазах у всех обращались в дым и пепел расчеты и траты Абу-Тахира. Упования безземельных селян, нежный лепет их детей. Мечты Омара Хайяма. Надежды Али Джафара на лучшую жизнь.
– Зарублю!
– Али Джафар, сумасшедше сверкая глазами, схватил топор и широко замахнулся им на преступника.
И, видит бог, зарубил бы, если б судья не успел крепко схватить его за плечи.
– Пропал твой труд!
– заплакал Али Джафар, отбросив топор.
– Столько сил, столько времени...
– Не пропал, - зевнул полусонный Омар.
– Он украл и сжег черновик. Трактат - под замком, в сундуке.
– А?
– Юнус опешил.
Он отчужденно взглянул на очаг, где листы уже превратились в черные хлопья, вновь обернулся к Омару - и вдруг, по-крысиному тонко взвизгнув, ринулся к нему с кулаками. Уж тут-то отрезвел Омар Хайям.
В математически четкий строй его мыслей, где следствие неразрывно связано с причиной, никак не мог уложиться бессмысленно-нелепый поступок Юнуса. Ах, негодяй! С чего тебе вздумалось вредить Омару? Что плохого тебе сделал Омар, - мало денег давал на хашиш? Давал каждый день, сколько мог. Вся ненависть к темному миру, воплотившемуся в этом дурном человеке, горячей волной хлынула Омару в грудь и голову, - и он, закипев, с готовностью рванулся навстречу:
– Давай! Я тебе кости переломаю...
Удар!
–
– и повержен Юнус на щербатые плиты двора.
– Хватит, убьешь!
– вопит Алак.
Вдвоем с Али Джафаром они кое-как оттащили озверевшего молодца от жертвы.
Омар, весь дрожа, задыхаясь:
– Долго ты будешь, собачий сын, помнить Омара Хайяма!
– Успокойся, родной, успокойся, - гладил его по плечу Абу-Тахир.
– Я сам с ним разделаюсь. Эй!
– крикнул он безмолвной страже у ворот.
– Отволоките его в темницу.
– Не надо, - переводит дух Омар.
– Довольно с него! Пусть отведут домой.
Судья - с удивлением:
– Жалеешь?
– Жалею.
– Омар вытирает слезы.
– Я... больше никогда... не буду бить человека.
– Ох, сын мой! Будешь. Иначе - затопчут. Ладно, сделаем по-твоему. Эй, отведите дурака к жене! Он более не служит в этом доме. Идем, Омар, мне нужно с тобою поговорить.
– Губы у него белые, руки трясутся.
И Омар подумал, что судья судей со всем своим могуществом совершенно беспомощен в этом неумолимо жестоком мире и ничего по существу не решает в нем. И его, Омаров, трактат, пожалуй, никому ничего не даст.
– О чем разговор?
– спросил Хайям угрюмо. Какой еще подвох ему приготовила жизнь? Теперь он никому и ничему не верит.
– Сейчас узнаешь, - ответил Алак загадочно.
– Разговор очень важный. Очень. Большой разговор.
– Ну... что ж. Пойдем.
– Омар сосредоточенно потер ушибленные пальцы.
– Я-то хотел сбегать на базар, в книжный ряд, к переплетчику.
– Ни боже мой! Из дому не выходи. Опасно. Кто их знает. Сейчас же отдай рукопись мне. Я призову переписчиков и переплетчиков сюда, ко мне в жилье, и здесь, на моих глазах, они сделают все, что нужно.
Уселись. «Сейчас он меня ошарашит». Судья - осторожно:
– Сын мой, не наскучил ли тебе Самарканд?
«Он хочет меня прогнать!
– похолодел Омар.
– Отнимет рукопись и выбросит меня на улицу. Из-за Рейхан. Его достояние, может - любовь. Эх, навязалась девка на мою голову! Куда я денусь, если судья откажется уплатить за трактат? Ну, что за жизнь! Когда мне дадут быть самим собою, распоряжаться собой по своему усмотрению?»
– Самарканд - город прекрасный, - не менее осторожно ответил Омар.
– Он никому никогда не может наскучить.
Судья, помедлив, твердо сказал:
– И все же тебе придется его покинуть! Очень скоро. На днях.
– Почему? Чем я тут не угодил?
– Угодил. Хорошо угодил! Потому и уедешь.
– Это как же? Не понимаю.
Судья все медлил, тянул, предвкушая, видно, яркий всплеск восторга, который должен был последовать сейчас со стороны подопечного, и, насладившись его нетерпением, объявил торжественно и снисходительно, как помилование преступнику:
– Его величество хакан Шамс аль-Мульк Наср требует тебя к себе, в Бухару!