Заклинатель змей. Башня молчания
Шрифт:
Алгебра, альмукабала. Или я дурнее его? Разве я не умею читать и писать?..
Он с нетерпением раскрыл книгу, перелистал. О боже! Цифры. Значки. Хм... Ну, ничего. Разберемся. Вот, например: «Вещь относится к... э-э... квадрату, как... э-э... квадрат к... э-э... кубу, отсюда неизбежно следует, что уравнение, содержащее квадрат и куб, равносильно уравнению, содержащему вещь и квадрат». Э-э... Что бы это могло означать?
Долго сидел Юнус на помосте, злобно листая книгу. Но безуспешно. На самой твердой булыге останется след от зубила. Но мозг Юнуса оказался тверже любого камня, и никакой острый угол, изображенный
Нет, надо начинать с азов. Зайду-ка, решил приунывший Юнус, в медресе, к математику Зубейру, - даже хозяин не раз обращался к нему за помощью. Правда, придется истратить шесть оставшихся дирхемов, - но на какие жертвы не пойдешь ради знаний?
...Алгебра, алгебра! Альмукабала.
Пиши, любезный. Пиши свой трактат.
Настанет час...
Румяный сдобный Зубейр очень рад Юнусу:
– Почтенный судья судей послал за мною? Я сейчас...
– Не торопись, - сухо сказал дворецкий.
– Почтенный судья судей не нуждается больше в твоих услугах. У него теперь свой домашний математик. Весьма одаренный молодой человек.
– Молодой?
– испугался Зубейр.
– Одаренный?
– И, сразу обессилев, шлепнулся жирным задом на кошму.
– Из каких таких болот он вылез?
– Из Нишапурских.
– Проклятье!
– Зубейр вскочил, забегал по келье. Его объемистое брюхо колыхалось, мотаясь из стороны в сторону, точно бараний курдюк.
– Жили тихо, спокойно, в достатке. Откуда берутся на нашу голову эти одаренные? Давно, казалось бы, всех извели. Значит, я потерял верный доход? Твой господин уже не даст заработать.
– Не даст, - подтвердил Юнус.
– Он осыпает деньгами нового помощника. Нынче утром двести дирхемов ему отвалил.
– О аллах! Как его зовут?
– Омар Хайям.
– Не слыхал о таком.
– Вот, услыхал.
– Хайям, Хайям... Странное прозвище! От арабского «хайма» - палатка?
– Или «хайя» - змея.
– Это скорей всего! Что же делать?
– Зубейр беспомощно уставился на Юнуса.
– Нельзя допустить, чтоб какой-то заезжий ловкач, юнец, хлеб у нас отбивал.
– К тому же он будет писать для судьи ученый трактат по алгебре, - подсыпал яду жестокий Юнус.
– О! Час от часу не легче. Он совсем нас погубит. Что же делать, а?
– Я тут... хочу изучить, опровергнуть...
– Юнус показал ему книгу.
– Ты?! О боже!
– Громкий хохот чуть не разодрал Зубейру нутро, а дворецкому - слух.
– Мой дорогой! Лучше не пробуй. Поздно. Я всю жизнь занимаюсь алгеброй - и то иногда захожу в такой тупик, что хоть бейся головой о стенку.
– Тогда, - прохрипел огорченный Юнус, - на что мне эта дурацкая книга, куда ее деть?
– Оставь. Мухамед-аль-Хорезми? Загляну, полистаю. Не доводилось.
Дворецкий слукавил:
– Я купил ее за шесть дирхемов.
– Хорошо. Уплачу. Когда-нибудь.
– Он снова упал на кошму.
– Может, - потер Зубейр ладонью низкий лоб, - пригласить его в медресе, испытать - и осмеять всем собранием? Нет, опасно. Если он и впрямь учен, то сам осмеет всех нас. Позор на всю страну! Позор, позор... Слушай!
–
– Ты не заметил: нет ли у него... какого-нибудь изъяна? Порока? Дурной привычки?
– В двадцать два года?
– Ну, кто знает! Вспомни, каким негодяем ты был в двадцать два. А вдруг он мужеблуд или пьяница?
– Не похож. Даже хашиш не курит, стервец.
– Жаль. Повременим. Когда он приехал?
– Вчера.
– Э! Подождем. Если в нем есть червоточина, он успеет скоро ее проявить. А ты - наблюдай. Старайся заметить что-нибудь, за что можно уцепиться - и раздуть на весь Туран. Или, лучше всего, сам постарайся завлечь его в ловушку. Без женщин-то он, наверно, не живет? Подсунь ему дочь. Пусть она побудет с ним - и поднимет крик: он, мол, взял ее силой, нарушил девичью честь.
– Не выйдет, приятель! Ее девичья честь уже давно нарушена.
– Ну, это можно подстроить...
– Перестань! В тюрьму затолкать меня хочешь? Забыл, кто у него покровитель?
– Да-а, - уныло вздохнул Зубейр.
– Судья судей - не уличный сторож. Ну, не горюй! Что-нибудь да придумаем. Все равно мы его доймем.
– Ну?
– Изведем, не сомневайся. Не впервые.
Алгебра, алгебра, алгебра! Альмукабала.
Пиши, любезный. Пиши свой трактат...
Вечер. Омар зажег светильник, и тотчас же из сада тучей налетела крылатая нечисть. Мохнатые рыжие бабочки. Тонкие существа в белоснежных платьицах-крыльях. Жуки всевозможные.
Омар с детства до омерзения терпеть не мог мух, мокриц, червей, букашек. Какой-нибудь безобидный жучок, попавший за шиворот, приводил его в ужас, как скорпион. Лишь муравьи не вызывали у него отвращения. Они казались добрыми, умными, чистыми. На садовых дорожках он смотрел себе под ноги - не наступить бы на весело снующих муравьев.
...Ошалело металась летучая нечисть вокруг светильника, обжигалась, падала, взлетала вновь - и, конечно, лезла за шиворот. Нет, не дадут работать! Омар отставил светильник к дальней стене, и весь рой насекомых переместился вслед за пламенем.
И тут Омар увидел чудовище. Медленно перебирая лапами, приникнув долу, оно по-кошачьи кралось вдоль стены. Прыжок!
– и нету жучка. И началось побоище...
Он долго следил, не шевелясь, за большущей жабой (как она попала сюда?), прямо-таки потрясенный ее невероятной прожорливостью. Нацелится, прыгнет: чмок!
– и нету жучка. Нацелится - чмок!
– и нету белой сказочной феи с шелковыми крылышками. Златоглазками, кажется, их зовут?
Этих коварных великолепных фей она пожирала десятками. Но не боялась и крупных темных жуков, закованных в твердый панцирь. Они отчаянно сопротивлялись. Проглотив очередного такого громилу, она опрокидывалась на спину и хваталась лапками за брюхо: видно, жук царапал ее изнутри толстыми зубчатыми ногами. Но через миг-другой серая хищница опять бросалась в бой... Можно позавидовать жабьему пищеварению. Интересно бы вскрыть, посмотреть, как устроен у нее желудок. Человеку бы этакий. А то иной съест сочную сливу и корчится от боли, несчастный: Вообще жаба - удивительное творение природы. Она достойна если не любви, то уважения. Кто еще, при столь безобразной внешности, обладает столь звонким голосом, рассыпающимся ночью задумчиво-долгой нежной трелью? Не то, что гнусно-утробное кваканье ее сестры лягушки.