Заклятые враги
Шрифт:
Его глаза сияли болью и завистью. Тем, чего так жаждал этот мир.
Им незачем было держаться за руки в новом мире. Они не знали друг друга. Они были очередными ёмкостями для очередной силы; чем больше душа, тем больше в ней может появиться пустота.
Тэллавар с силой, с тихим рыком, почти превратившись внешне в зверя — и не из-за отсутствия острых ушей, — ударил по их запястьям своей рукой.
Кровь пятнами — большими, маслянистыми, — разлилась по океанской глади.
В новом мире не было ничего, кроме пустоты.
Но песчинка не успела
Можно остаться сосудом для магии.
А можно стать её повелителем.
Каждый выбирает для себя.
…Тэллавар смотрел ошалело. Он не понимал, что случилось. Не знал, как такое может быть реальным. Он будто бы забыл, как это — правильно дышать, — и теперь хватал ртом воздух, словно рыба, выброшенная на океанский берег.
Он почти стал зверем, и виной тому были не круглые уши. Его судьба не была предопределена. Каждый сам ковал то, что получал в итоге. Даже хаос — это просто сила. Сила, которую никто никогда не мог унять. Сила, которую трудно познать и ещё тяжелее подчинить себе.
Кровь смешалась с песком. Растворялись океанские волны, уступая место новым землям, материкам, что ползли по поверхности воды, будто бы какое-то пролитое масло. Дробились на мелкие кусочки, рвано разлетались на части и сливались воедино. Поднимались вихрями гор и падали вниз пропастями.
Океан отдавал свою силу. Опустошался. Он оставлял пространство для магии, но магия сосредоточилась в другом. Не было никого, кто приносил бы в этот мир ненависть. Не было никого, кто дарил бы ему любовь.
Не было песочных часов, которые бы отсчитывали его последние минуты.
Тэллавар рассмеялся — громко, надрывно, издевательски. Они не могли колдовать тут. Не могли разорвать его на части. Не могли отправить его туда, потому что хаос приказал ему быть счастливым. А нельзя стать кузнецом собственного счастья, когда ты — один на всех землях.
— Вы от меня, — прошипел он довольно, так, будто бы внутренняя боль, ради которой его и избрали, наконец-то стала свободной, — никогда не избавитесь. Даже вы, кем бы вы сейчас ни были, не сможете вытолкать меня в мир, в котором я никогда не буду счастлив.
Дарнаэл смотрел на него, словно на прокажённого — вроде бы и жаль, но так противно прикоснуться.
С пальцев всё ещё стекали капельки крови. Творилась новая земля.
— Вы не сможете сотворить эльфов, — хохотнул он. — Они не отсюда. У вас нет столько силы. Вы не можете… У вас есть только… — он обвёл руками пустоту, — это. Земли безо всякого смысла. Вы никогда — никогда! — не сойдётесь там вместе.
И души.
Эльфы не отсюда. Но ни Дарнаэл, ни Эрри не заставили бы себя сотворить эльфов, даже если бы были на это способны.
Кровь растекалась по всему океану. Трещали многовековые заслонки, рушились миры прошлого.
Души рвались на свободу.
Отторжённые. Отброшенные в сторону. Те, кого признали ниже эльфов — но ещё не звери. Десятки. Сотни.
— Иди, — равнодушно проронил Дарнаэл. — Тебе предстоит когда-то родиться там. Среди них.
— Среди безухих?! — прошипел Тэллавар.
— Среди людей.
Он содрогнулся. Слово ударило его в грудь, будто бы молнией — с силой, способной разрушить миры.
Оболочка раскололась, и он обратился в пыль, чтобы когда-то занять своё место среди новой жизни. Среди мира, который не будет разрушен бесконечным течением хаоса.
Эрри подошла ближе, зажмурилась и уткнулась носом в плечо Дарнаэла. Он только осторожно обнял её, одной рукой, будто бы боясь разбить хрупкую — даже слишком, — иллюзию любви.
Это была их вечность.
Может быть, там, внизу, в череде воскрешений, они будут появляться, чтобы принести магию. Может быть, чтобы вернуть всё на свои места. И пусть они никогда не встретятся там. Пусть, пока кровь не сольется воедино вновь — кровь, создавшая этот мир из морской воды, — они не смогут быть вместе…
У них есть что-то большее, чем маленькая семья и двое детей. У них есть целый мир, за который отныне они ответственны.
Мир, у которого нет права на реинкарнацию.
========== Глава пятьдесят четвёртая ==========
Центровой линией философии Его Величества Галатье Торрэссы была одна простая фраза: народ сам повинен в характере короля. Да, он не виновен в министрах и послах, в глупых или разумных полководцах, но короля предопределяет поведение его прекрасного или не очень простора для правления.
Из тридцати двух лет, проведённых на троне, не было и дня, чтобы Галатье не припоминал эту фразу. Он умел говорить её по-разному: с гордостью, надменно, кивая на своих людей и усмехаясь так самодовольно, что становилось дурно; жестко и холодно, показывая место своему неудачливому правителю-собеседнику из соседнего государства; резко, мрачно, отвечая своему глупому и гадкому народу, оправдывая каждый маленький или большой проступок; лестно, с мерзкой улыбкой, косясь на королей, побеждающих раз за разом армии соперников.
Но это ни на мгновение не меняло её сути. Галатье Торрэсса оправдывался перед собой и своим народом за каждый сделанный шаг, достаточно умело, чтобы его терпели все эти дни, но всё же не настолько, чтобы почувствовать себя на троне хотя бы более-менее уместным.
Он чувствовал, как возраст падал на плечи. С каждым днём он всё ближе и ближе наклонялся к земле, пряча голову от камней и гнилых овощей, которые бросал в него народ. И каждый раз он становился всё слабее и слабее.
Но Торресский архипелаг вот уже тридцать два года не вёл войну. Их армия превратилась в толпу контрастов. Разжиревшие вельможи погоняли кнутами своих уставших, измученных подчинённых, а голодные селяне отмахивались от добровольных народов. Их армия была собрана из осколков, слеплена кое-как, чудом превращённая в единое целое и вновь разбитая, раздробленная, будто бы и сама территория. Разве это страна?